Анненский И.Ф. Кипарисовый ларец (Фрагменты)
Литература для школьников
 
 Главная
 Зарубежная  литература
 Анненский И.Ф.
 
И. Ф. Анненский. Фото последних лет жизни.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Иннокентий Фёдорович Анненский
(1855 – 1909)
Кипарисовый ларец
(Фрагменты)
Трилистники*
    Трилистник сумеречный
1. Сиреневая мгла

Наша улица снегами залегла,
По снегам бежит сиреневая мгла.

Мимоходом только глянула в окно,
И я понял, что люблю её давно.

Я молил её, сиреневую мглу:
«Погости-побудь со мной в моём углу,

Не мою тоску ты давнюю развей,
Поделись со мной, желанная, своей!»

Но лишь издали услышал я в ответ:
«Если любишь, так и сам отыщешь след.

Где над омутом синеет тонкий лёд,
Там часочек погощу я, кончив лёт,

А у печки-то никто нас не видал...
Только те мои, кто волен да удал».

 
2. Тоска мимолётности
Бесследно канул день. Желтея, на балкон
Глядит туманный диск луны, ещё бестенной,
И в безнадежности распахнутых окон,
Уже незрячие, тоскливо-белы стены.

Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака...
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
Там всё, что прожито, – желанье и тоска,
Там всё, что близится, – унылость и забвенье.

Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,
Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,
И где разорвано и слито столько туч...
Он как-то ближе розовых закатов.

Ялта, лето 1904.
 
3. Свечку внесли
Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живём мы совсем по-другому?

С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.

И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.

Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя сбегут голубое.



   Трилистник соблазна
4. Маки
Весёлый день горит… Среди сомлевших трав
Все маки пятнами – как жадное бессилье,
Как губы, полные соблазна и отрав,
Как алых бабочек развёрнутые крылья.

Весёлый день горит... Но сад и пуст и глух.
Давно покончил он с соблазнами и пиром, –
И маки сохлые, как головы старух,
Осенены с небес сияющим потиром.[1]
 
4а. Маки в полдень (Вариант)
Безуханно и цветисто
Чей-то нежный сгиб разогнут, –
Крылья алого батиста
Развернулись и не дрогнут.

Всё, что нежит, – даль да близь,
Оскорбив пятном кровавым,
Жадно маки разрослись
По сомлевшим тучным травам.

Но не в радость даже день им,
Темны пятна маков в небе,
И тяжелым сном осенним
Истомлен их яркий жребий.

Сном о том, что пуст и глух
Будет сад, а в нем, как в храме,
Тяжки головы старух...
Осененные Дарами.
 
5. Смычок и струны
Какой тяжелый, тёмный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажёг
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно, ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно...»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
 
6. В марте
Позабудь соловья на душистых цветах,
Только утро любви не забудь!
Да ожившей земли в неоживших листах
        Ярко-черную грудь!

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой
Только раз и желала она, –
Только раз напоил ее март огневой,
        Да пьянее вина!

Только раз оторвать от разбухшей земли
Не могли мы завистливых глаз,
Только раз мы холодные руки сплели
И, дрожа, поскорее из сада ушли...
        Только раз... в этот раз...
 
    Трилистник сентиментальный
7. Одуванчики
Захлопоталась девочка
В зелёном кушаке,
Два желтые обсевочка
Сажая на песке.

Не держатся и на-поди:
Песок ли им не рад?..
А солнце уж на западе
И золотится сад.

За ручкой ручку белую
Малютка отряхнёт:
«Чуть ямочку проделаю,
Ее и заметёт...

Противные, упрямые!»
– Молчи, малютка дочь,
Коль неприятны ямы им,
Мы стебельки им прочь.

Вот видишь ли: всё к лучшему –
Дитя, развеселись,
По холмику зыбучему
Две звёздочки зажглись.

Мохнатые, шафранные
Звездинки из цветов...
Ну вот, моя желанная,
И садик твой готов.

Отпрыгаются ноженьки,
Весь высыплется смех,
А ночь придёт – у Боженьки
Постельки есть для всех...

Заснёшь ты, ангел-девочка,
В пуху, на локотке...
А жёлтых два обсевочка
Распластаны в песке.

Куоккала. 26 июня 1909[2]



8. Старая шарманка
Небо нас совсем свело с ума:
То огнём, то снегом нас слепило,
И, ощерясь, зверем отступила
За апрель упрямая зима.

Чуть на миг сомлеет в забытьи —
Уж опять на брови шлем надвинут,
И под наст ушедшие ручьи,
Не допев, умолкнут и застынут.

Но забыто прошлое давно,
Шумен сад, а камень бел и гулок,
И глядит раскрытое окно,
Как трава одела закоулок.

Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Всё никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.

И никак, цепляясь, не поймёт
Этот вал, что ни к чему работа,
Что обида старости растёт
На шипах от муки поворота.

Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не мучась?..
 
9. Вербная неделя
                               Вале Хмара-Барщевскому[3]
В жёлтый сумрак мёртвого апреля,
Попрощавшись с звездною пустыней,
Уплывала Вербная Неделя
На последней, на погиблой снежной льдине.

Уплывала в дымах благовонных,
В замираньи звонов похоронных,
От икон с глубокими глазами
И от Лазарей, забытых в чёрной яме[4].

Стал высоко белый месяц на ущербе,
И за всех, чья жизнь невозвратима,
Плыли жаркие слёзы по вербе
На румяные щёки херувима.
 
    Трилистник осенний
10. Ты опять со мной...
Ты опять со мной, подруга осень,
Но сквозь сеть нагих твоих ветвей
Никогда бледней не стыла просинь,
И снегов не помню я мертвей.

Я твоих печальнее отребий
И черней твоих не видел вод,
На твоем линяло-ветхом небе
Желтых туч томит меня развод.

До конца все видеть, цепенея...
О, как этот воздух странно нов...
Знаешь что… я думал, что больнее
Увидать пустыми тайны слов…
 
11. Август
Еще горят лучи под сводами дорог,
Но там, между ветвей, всё глуше и немее:
Так улыбается бледнеющий игрок,
Ударов жребия считать уже не смея.

Уж день за сторами. С туманом по земле
Влекутся медленно унылые призывы...
А с ним всё душный пир, дробится в хрустале
Еще вчерашний блеск, и только астры живы...

Иль это – шествие белеет сквозь листы?
И там огни дрожат под матовой короной,
Дрожат и говорят: «А ты? Когда же ты?»
На медном языке истомы похоронной...

Игру ли кончили, гробница ль уплыла,
Но проясняются на сердце впечатленья;
О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,
И роскошь цветников, где проступает тленье...


 
12. То было на Валлен-Коски...[5]
То было на Валлен-Коски.
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.

Мы с ночи холодной зевали,
И слёзы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.

Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала,
Всё будто рвалася назад.

Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук, –
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.

Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.

И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река...
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.

Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.

Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.

И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах...
 
   Трилистник лунный
13. Зимнее небо

Талый снег налетал и слетал,
Разгораясь, румянились щеки.
Я не думал, что месяц так мал
И что тучи так дымно далеки...

Я уйду, ни о чем не спросив,
Потому что мой вынулся жребий
Я не думал, что месяц красив,
Так красив и тревожен на небе.

Скоро полночь. Никто и ничей,
Утомлен самым призраком жизни,
Я любуюсь на дымы лучей
Там, в моей обманувшей отчизне.

 
14. Лунная ночь в исходе зимы

Мы на полустанке,
Мы забыты ночью,
Тихой лунной ночью,
На лесной полянке...
Бред – или воочью
Мы на полустанке
И забыты ночью?
Далеко зашел ты,
Паровик усталый!
Доски бледно-желты,
Серебристо-желты,
И налип на шпалы
Иней мертво-талый.
Уж туда ль зашел ты,
Паровик усталый?
Тишь то в лунном свете,
Или только греза
Эти тени, эти
Вздохи паровоза
И, осеребренный
Месяцем жемчужным
Этот длинный, черный
Сторож станционный
С фонарем ненужным
На тени узорной?
Динь-динь-динь – и мимо,
Мимо грезы этой,
Так невозвратимо,
Так непоправимо
До конца не спетой
И звенящей где-то
Еле ощутимо.

Почтовый тракт Вологда – Тотьма
27 марта 1906.

 
15. TRAUMEREI
Сливались ли это тени,
Только тени в лунной ночи мая?
Это блики или цветы сирени
Там белели, на колени
Ниспадая?
Наяву ль и тебя ль безумно
И бездумно
Я любил в томных тенях мая?
Припадая к цветам сирени
Лунной ночью, лунной ночью мая,
Я твои ль целовал колени,
Разжимая их и сжимая,
В томных тенях, в томных тенях мая?
Или сад был одно мечтанье
Лунной ночи, лунной ночи мая?
Или сам я лишь тень немая?
Иль и ты лишь мое страданье,
Дорогая,
Оттого, что нам нет свиданья
Лунной ночью, лунной ночью мая…

Вологодский поезд
Ночь с 16 на 17 мая 1906 (?)
 
   Трилистник обреченности
16. Будильник
Обручена рассвету
Печаль ее рулад...
Как я игрушку эту
Не слушать был бы рад…

Пусть завтра будет та же
Она, что и вчера...
Сперва хоть громче, глаже
Идет ее игра.

Но вот, уж не читая
Давно постылых нот,
Гребенка золотая
Звенит, а не поет...

Цепляясь за гвоздочки,
Весь из бессвязных фраз
Напрасно ищет точки
Томительный рассказ

О чьем-то недоборе
Косноязычный бред...
Докучный лепет горя
Ненаступивших лет,

Где нет ни слез разлуки,
Ни стылости небес,
Где сердце – счетчик муки,
Машинка для чудес...

И скучно разминая
Пружину полчаса,
Где прячется смешная
И лишняя Краса.
 
   Размётанные листы
Среди миров [6]

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.

Ц<арское> С<ело>, 3 апреля 1909
 
Моя Тоска[7]
М.А.Кузмину [8]

Пусть травы сменятся над капищем волненья
И восковой в гробу забудется рука,
Мне кажется, меж вас одно недоуменье
Все будет жить мое, одна моя Тоска…

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,
Ревниво, бережно и страстно был я мил…
О, сила любящих и в муке так спокойна,
У женской нежности завидно много сил.

Да и при чем бы здесь недоуменья были –
Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир…
Моя ж безлюбая – дрожит, как лошадь в мыле!
Ей – пир отравленный, мошеннический пир!

В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она… Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.

Она бесполая, у ней для всех улыбки,
Она притворщица, у ней порочный вкус –
‎Качает целый день она пустые зыбки,
‎И образок в углу – Сладчайший Иисус…

Я выдумал ее – и все ж она виденье,
Я не люблю ее – и мне она близка;
‎Недоумелая, мое недоуменье,
‎Всегда веселая, она моя Тоска.

12 ноября 1909 г.
Царское Село

Источник: И.Ф.Анненский. Избранные произведения. – Л.: Художественная литература, 1988. – С. 60–67.

* "Кипарисовый ларец" вышел в свет в апреле 1910 года – спустя четыре месяца после смерти его автора. Книга стихов «Кипарисовый ларец» состоит из трёх разделов:
«Трилистники» – по три стихотворения в каждом (три листка),
«Складни» – по несколько стихотворений и
«Размётанные листы».
Каждый из циклов связан внутри темой или мотивом, а все вместе циклы отражают единое миросозерцание автора.
 
М.Волошин: "Иннокентий Фёдорович достал большие листы бумаги, на которых были написаны стихи. Затем он торжественно, очень чопорно поднялся с места (стихи он всегда читал стоя)... Окончив стихотворение, Иннокентий Фёдорович всякий раз выпускал листы из рук на воздух (не ронял, а именно выпускал), и они падали на пол у его ног..." (Источник: М. Волошин. Лики творчества. М.: Наука, 1988, серия: Литературные памятники. Сост. В.А.Мануйлов, В.П.Купченко, А.В.Лавров. – С. 760-763.). подробнее >>>

1. Потир – «чаша с поддоном, в коей во время литургии возносятся Св. Дары» (В. И. Даль). (вернуться)

2. Куоккала – дачный поселок на берегу Финского залива (в настоящее время – курорт Репино). (вернуться)

3. Хмара-Барщевский Валентин (1895–1944) – сын Платона Петровича, пасынка поэта. (вернуться)

4. И от Лазарей, забытых в черной яме...  – по евангельскому преданию, Лазарь был воскрешен Христом на четвертый день после смерти. (вернуться)

5. Валлен-Коски (Валлинкоски, финск. Vallinkoski) – водопад на реке Вуоксе в Финляндии. (вернуться)

6. «Среди миров» – стихотворение в 1910-х гг. стало популярным романсом (в репертуаре А. Вертинского). (вернуться)

7. Моя Тоска – последнее стихотворение Анненского, включено в сборник после его смерти. (вернуться)

88. Кузмин Михаил Алексеевич (1877–1936) – поэт, близкий к кругам символистов и акмеистов. Художник А. Я. Головин сообщил: «Незадолго до смерти Анненский в редакции "Аполлона" беседовал с М. А. Кузминым на тему о сущности любви и ее формах. Вскоре после этого он написал стихотворение, посвященное Кузмину, на тему, затронутую в их споре» (Головин А. Я. Встречи и впечатления. Письма. Воспоминания о Головине. Л.; М., 1960. С. 100). М. А. Кузмин в своем дневнике (ЦГАЛИ) 11 ноября 1909 г. отметил: «На собранье (в редакции "Аполлона") я спорил с Инн<окентием> за безлюбость и христианство)». (вернуться)

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Содержание
Трилистники
Трилистник сумеречный
Трилистник соблазна
Трилистник сентиментальный
Трилистник осенний
Трилистник лунный
Трилистник обреченности
16. Будильник
Размётанные листы
 
 
 
 
 
Литература для школьников
 
Яндекс.Метрика