Ева Ева. Рассказ Ю. Буйды
Литература
 
 Главная
 Зарубежная  литература
 
Юрий Буйда, май 2011 г.
 
 
 
 
 
 
 
Юрий ВасильевичБуйда
(р. 1954)
Ева Ева[1]


Предчувствие, предощущение щедрой любви и неисчерпаемого счастья вызывала у всех Евдокия Евгеньевна Небесихина, прибывшая в городок одним из первых эшелонов, которые доставили в послевоенную Восточную Пруссию российских переселенцев. Смущенно-боязливо вслушивались они в звучание имен древних городов — Кенигсберг, Тильзит, Инстербург, Велау, приглядывались к чужой этой земле — тесным полям и вычищенным лесам, узким асфальтовым дорогам и каменным домам с черепичными крышами, под которыми обитали те, чьи дети жгли их псковские, смоленские, орлвские деревни. Смущенно-боязливо ступали они по мелким синим камням перронов и жались поближе к солдатам и офицерам своей армии, вольготно расположившейся и уже обжившейся во всех этих “ау” и “бургах”. И только Евдокия Евгеньевна смотрела по сторонам и улыбалась так естественно и легко, словно была законной наследницей этого семисотлетнего владения, уткнувшегося своими тесными полями, польдерами и белыми дюнами в холодные воды Балтийского моря. Солдаты и офицеры с интересом поглядывали на державшуюся особняком златоглазую красавицу с маленьким чемоданчиком в руках. “Магнитная женщина”, — громко сказал черноусый сержант, но она только скользнула по нему чуточку насмешливым взглядом — и уверенным шагом направилась в сторону детдома. Наутро уже все знали, что в детдоме появилась новая сестра-медичка. Евдокия Евгеньевна. Ева Ева.

Черноусый сержант был прав: Ева Ева и впрямь оказалась магнитной женщиной. Мужчины влюблялись в нее с первого взгляда, дети бросались по первому ее зову и даже женщины простили ей ее красоту с первого раза.

Дважды переходивший из рук в руки, разбитый и сожженный городок, населенный истосковавшимися по дому русскими солдатами и молчаливыми немцами, которые, шатаясь от голода, мыли тротуары с золой вместо мыла и меняли девственность своих дочерей на кусок солдатского хлеба, — этот исстрадавшийся, скукоженный, обгорелый городишко ожил с появлением Евы Евы. Вдруг пышно зацвели яблони и каштаны, вдруг вернулись птицы, пережидавшие войну в краях, где не выходят газеты, вдруг пришли в охоту застоявшиеся черные быки и их ост-фризские невесты… И даже костлявая Марта, чьи сыновья погибли в Африке и на Волге, брала метлу на караул, пропуская машины с хохочущими солдатами через железнодорожный переезд…

Кто только не пытался ухаживать за Евой Евой! Генералы и солдаты, офицеры и интенданты всех родов войск, расположенных в городке. Одно ее имя нередко служило поводом для ссоры и зубодробительного разбирательства. Двое молодых летчиков, поспорив из-за златоглазой женщины, подняли в воздух свои истребители, чтобы решить спор лобовым тараном. А она лишь посмеивалась и принимала в подарок только цветы, хотя перед нею были открыты все репарационные склады Восточной Пруссии.

Каково же было наше изумление и возмущение, когда мы узнали, что Ева Ева стала жить с немым Гансом. Господи, с Гансом. С этим недотепистым длинноруким парнем, над которым посмеивались даже немцы. В детдоме он исполнял обязанности сторожа, истопника, садовника и скотника. Он был дисциплинирован и кроток: даже если его бранили, он лишь согласно кивал, пытаясь растянуть губы в улыбке. Это, впрочем, ему не удавалось: осколок фугасного снаряда пробил ему обе щеки, вышибив половину зубов и напрочь вырвав язык. И вот однажды его увидели выходящим утром из ее комнаты. Как и когда они сблизились, как и когда они поняли, что должны быть вместе, и как при этом обошлись без слов — ведомо одному богу, который пасет немых и красавиц. На вопрос же начальника детдома майора Репринцева она ответила с обезоруживающей улыбкой: “Люблю. Жалею”. И все. Женщина, при взгляде на которую тотчас свихивались все существа мужского пола от генералов до воробьев.

Смехом парализовала она и нашу слабую попытку подвергнуть ее остракизму, а самым настойчивым продемонстрировала никелированный браунинг с дарственной надписью на рукоятке — от маршала Жукова.

Ночами же мужчины на окрестных улицах до утра ворочались в своих постелях и беспрестанно жевали бумажные мундштуки папирос, прислушиваясь к ее счастливым стонам и вызывающе бессмысленному мычанию ее возлюбленного. Посмотреть на него “приходили даже из авиаполка, расположенного в семи километрах от городка. Трогать его, впрочем, остерегались — отчасти из нежелания ссориться с Евой, отчасти, скажем честно, из уважения к его физической силе: Ганс двумя пальцами отворачивал ржавые гайки на ступице автомобильного колеса. Когда же комендант полковник Милованов под благовидным предлогом запер его в кутузке, Ева Ева просто пришла, просто взяла со стола в комендатуре ключи и просто освободила немого, в то время как все, кто там был, включая часовых и полковника Милованова, лишь молча проводили ее восхищенными взглядами. Ганс на руках отнес ее домой. “Их либе дих, — не стесняясь окружающих, говорила она ему. — Я хочу ребенка. Я хочу забрюхатеть. — И, проглатывая первый звук его имени, звала его таким голосом, что в ее сторону поворачивались даже фаллические хоботы танковых орудий: — Аннес… Аннес…”

Шло время, а Ева не беременела.

С разрешения майора Репринцева она усыновила однорукого десятилетнего мальчика, прозванного детьми Сусиком (Иисусиком). Это был молчаливый парнишка, единственным развлечением которого была стрельба из рогатки по немецким жителям, боявшимся его как огня: бил он стальными шариками от подшипников, подаренных танкистами детскому дому на игрушки. К новому своему положению он отнесся совершенно равнодушно. Он не позволял Еве одевать или раздевать себя, ходил в баню с солдатами, с ними и столовался, домой приходил лишь переночевать. Ева Ева покорно сносила его оскорбления (“Немецкая шлюха! Гитлеровская подстилка!” — ледяным тоном выцеживал он из своего косо прорезанного рта), покорно дожидалась его возвращений, чтобы, убедившись, что он заснул, поцеловать его в закрытые глаза.

Детдомовские его недолюбливали и в играх спуску не давали. Когда затевали игру в войну, ему чаще всего выпадала роль пленного на допросе. Его били сложенным вдвое телефонным проводом, прижигали живот папиросой и загоняли под ногти иголки. Стиснув зубы, Сусик молчал, доводя “врагов” до остервенения. “Добром это не кончится”, — предупреждал Еву начальник детдома.

И он оказался прав. Играя в войну, ребята повесили Сусика на сосне и устроили состязание в меткости: кто попадет ему камнем в сведенные судорогой губы. А когда попали, изо рта вдруг вывалился непомерно длинный фиолетовый язык.

Ганс принес на руках в больницу потерявшую сознание Еву. Доктор Шеберстов расстегнул на ней халат и присвистнул, увидев чудовищный шрам, тянувшийся извилистой гроздью от левой груди к золотистому лобку.

— Откуда это? — спросил он, когда Ева Ева пришла в себя и он тщательно ее обследовал.

— Из-под Варшавы. Я была санинструктором в пехоте.

Доктор Шеберстов сглотнул.

— Евдокия Евгеньевна, я должен вам сказать, что у вас… что вы, скорее всего, никогда не сможете родить…

Она долго молчала, лежа на кушетке с закрытыми глазами. Потом села, подняла глаза на врача, прятавшего руки за спиной.

— Тогда зачем мне все это? — тихо спросила она, коснувшись рукой своей груди. — И это… и это… Зачем? Выходит, гожусь только в бляди?

— Война. — Доктор отвел взгляд.

— За что, господи? — Она порывисто запахнула халат. — Меня-то — за что?

— Война не вина, — пробормотал Шеберстов. — Не вина.

Несколько дней она не выходила из своей комнаты. Лежала ничком на кровати, то засыпая, то просыпаясь и тупо вслушиваясь в шум крови.

В дверь постучали. Она не ответила.

— Ева, — позвала кастелянша Настенька, — Евушка, да не убивайся ты так. Пойдем, небось на станции они еще. Евдокия с трудом оторвала голову от подушки.

—Кто?

— Кто-кто? Немцы, конечно.

— Какие немцы? — не доходило до нее.

Настенька склонилась над нею.

— Да ты чего, девонька? Или заболела?

— Нет. — Она села на кровати. — Что случилось?

— Высылают их всех. Немцев да немчих с немчатами. По пуду барахлишка на душу — и ауфвидерзей. Моя хозяйка ручку медную от двери отвернула — на память.

— Почему высылают? — Ева уже стояла, быстро застегиваясь и поправляя прическу. — Ничего не понимаю. — Глянула в окно: двое солдат с автоматами гнали куда-то посередине булыжной мостовой старуху Марту. — За что их? Куда?

— В Германию. Приказ такой из Москвы. Да не скачи ты, я своего попрошу — на машине вмиг добросит.

Черноусый сержант помог женщинам выбраться из машины, крикнул часовому:

— Они со мной!

Их пропустили.

Далеко впереди тяжело, натужно и редко пыхал паровоз. Солдаты с грохотом закрывали двери товарных вагонов, не обращая внимания на мертво стоявших в проемах немцев, офицеры навешивали пломбы.

— Ганс! — крикнула Ева в ближайший вагон. — Аннес, родной мой!

Молодой офицер в форме МГБ отвернулся и, ломая спичку за спичкой, закурил.

Она бросилась вдоль косо освещенного прожекторами поезда. За нею побежала сдобная Настенька.

— Аннес! Ты где? Где ты? Не пущу! — кричала Ева, на бегу отбиваясь от Настеньки. — Не пущу-у-у!

Набежавшие из темноты солдаты повалили ее на перрон, прижали к брусчатке.

Поезд залязгал и тронулся.

— Аннес!

Ева вырвалась и, спотыкаясь, бросилась в зал ожидания.

— Телеграмму! — страшно закричала она в окошечко юной телеграфисточке. — Телеграмму Сталину! Молнию!

Подошедший сзади давешний гэбист осторожно взял ее за локоть. Она, не глядя, резко оттолкнула его.

— Телеграмму!..

Телеграфисточка отвернулась.

— Пожалуйста, — громко прошептал гэбист, хотя, кроме них, в зале никого не было. — Уйдемте. Это приказ. Понимаете? Приказ.

Несколько мгновений она смотрела на него словно слепая. Он взял ее за руку и повел. В дверях ее подхватила запыхавшаяся Настенька.

— Пойдем, миленькая… спасибочки, товарищ кавалер… Пойдем…

В машине черноусый сержант долго раскуривал папиросу, потом вдруг сказал, глядя в темноту:

— Полковник Милованов застрелился. — Пыхнул дымом. — Из-за Эльзы своей. Депортация, бабоньки. И выжал сцепление.

На следующий день Ева Ева взяла расчет и купила билет до Москвы. Затянутая в узкий модный костюм, в туфлях на высоких каблуках, благоухающая духами, она явилась на вокзал за минуту до отправления курьерского.

Больше мы ее не видели. Только и узнали потом, что она долго стояла с папиросой в тамбуре, не отвечая на вопросы проводника, — он-то, проводник, и заподозрил неладное, когда после Вильнюса в очередной раз выглянул в тамбур и увидел открытую настежь дверь и узкую дамскую сумочку, мотавшуюся на вагонном поручне. Изувеченное тело нашли в придорожном ежевичнике: пробитый пулей висок, никелированный пистолет в судорожно сжатой и переломанной руке, ноги в крови и креозоте, — мертвая, конечно, мертвая, — но это уже была не Ева Ева. Нет, нет, это была не она, не златоглазая Ева Ева, вызывавшая у всех екающее под сердцем предчувствие, предощущение щедрой любви и неисчерпаемого счастья…
 
     *Источник: Буйда Ю. Прусская невеста. – М.: Новое литературное обозрение, 1999.


1. Юрий Васильевич Буйда (29 августа 1954, посёлок Знаменск, Калининградская область) — русский писатель, редактор, журналист. Лауреат премии «Большая книга» (2013).
“Сборник рассказов Юрия Буйды "Прусская невеста", вышедший в издательстве "Новое литературное обозрение", можно расценить как возвращение рассказчика в большую русскую литературу. На фоне современной прозы, лирической, а не эпической, и потому не отличающейся особым сюжетно-фабульным разнообразием, рассказы Ю.Буйды возвращают читателю атмосферу старинного чтения, когда еще не было электронных записывающих и воспроизводящих устройств, которыми гордится прогресс. Но бездушная техника, сохраняя информацию, вместе с ней слепо записывает и засоряющие память и воображение шум и треск мира в виде радиопомех или обесценивающей всеядности виртуальной памяти компьютера. Величайшая ценность искусства — структурное единство как метафора оценивающей способности сознания — в современной прозе чаще всего смазана или вовсе отсутствует”. – Татьяна Ирмияева, “Русский журнал”. (вернуться)




 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Литература для школьников
 
Яндекс.Метрика