|
Зарубежная литература |
| |
Джордж Гордон Байрон
(1788—1824)
ПАЛОМНИЧЕСТВО ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬДА
Поэма[ 1] |
| |
Содержание
|
|
|
|
|
L'univers est une espece de livre, dont
on n'a lu que la premiere page quand on n'a vu
que son pays. J'en ai feuillete un assez grand
nombre, que j'ai trouve egalement mauvaises.
Get examen ne m'a point ete infructueux. Ja
haissais ma patrie. Toutes les impertinences
des peuples divers, parmi lesquels j'ai vecu,
m'ont reconcilie avec elle. Quand je n'aurais
tire d'autre benefice de mes voyages que
celui-la, je n'en regretterais ni les frais ni
les fatigues. Le Cosmopolite.[ 2] |
| |
ПРЕДИСЛОВИЕ
(К ПЕСНЯМ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ)
|
| |
Большая часть этой поэмы была написана в тех местах, где происходит ее действие. Она была начата в Албании, а те части, которые относятся к Испании и Португалии,
основаны на личных наблюдениях автора в этих странах. Я упоминаю об этом как о ручательстве за верность описаний. Сцены и пейзажи, набросанные здесь автором,
рисуют Испанию, Португалию, Эпир, Акарнанию[3] и Грецию. На этом поэма покуда остановилась. Осмелится ли автор повести
читателя по Ионии и Фригии в столицу Востока[4], зависит от того, как будет принято его творение. Эти две песни – не более
чем проба.
Вымышленный герой был введен в поэму с целью связать ее отдельные части: это, однако, не означает, что автор не намерен допускать отступления. Друзья, мнение которых
я высоко ценю, предостерегали меня, считая, что кое-кто может заподозрить, будто в этом вымышленном характере Чайльд-Гарольда я изобразил реально существующую
личность. Такое подозрение я позволю себе отвергнуть раз и навсегда. Гарольд – дитя воображенья, созданное мною только ради упомянутой цели. Некоторые совсем
несущественные и чисто индивидуальные черты, конечно, могут дать основание для таких предположений. Но главное в нем, я надеюсь, никаких подозрений не вызовет.
Излишне, может быть, говорить, что титул "Чайльд" (вспомним Чайльд-Уотерс, Чайльд-Чайльдерс и т. п.) был мною выбран как наиболее
сообразный со старинной формой стихосложения[5].
"Прости, прости!" в начале первой песни навеяно "Прощанием лорда Максвелла" в "Пограничных песнях", изданных м-ром
Скоттом.[6]
В первой части, где речь идет о Пиренейском полуострове, можно усмотреть некоторое сходство с различными стихотворениями, темой которых
является Испания[7]; но это только случайность, потому что, за исключением нескольких конечных строф, вся эта песнь была написана в Леванте.
Спенсерова строфа[8], принадлежащая одному из наших наиболее прославленных поэтов, допускает огромное разнообразие.
Д-р Битти[9] говорит об этом: "Недавно я начал поэму в стиле Спенсера, его строфой. Я хочу в ней дать полный простор моим
склонностям и сделать ее то шутливой, то возвышенной, то описательной, то сентиментальной, нежной или сатирической - как подскажет настроение. Если не ошибаюсь, размер,
выбранный мной, в одинаковой степени допускает все эти композиционные ходы..."
Опираясь на такие авторитеты и на пример многих выдающихся итальянских поэтов, я не стану оправдываться в том, что мое сочинение построено на таких же сменах и
переходах. Если мои стихи не будут иметь успеха, я буду удовлетворен сознанием, что причина этой неудачи кроется только в исполнении, но не в замысле, освященном
именами Ариосто, Томсона[10] и Битти.
Лондон, февраль 1812
|
| |
ДОПОЛНЕНИЕ К ПРЕДИСЛОВИЮ
[ 11]
|
| |
Я ждал, пока наши периодические листки не израсходуют свою обычную порцию критики[12]. Против справедливости этой критики
в целом я ничего не могу возразить; мне не пристало оспаривать ее легкие порицания, и возможно, что, будь она менее доброй, она была бы более искренней. Но, выражая
всем критикам и каждому в отдельности свою благодарность за их терпимость, я должен все-таки высказать свои замечания по одному только поводу. Среди многих
справедливых упреков, которые вызвал характер моего "странствующего рыцаря" (я все-таки, несмотря на многочисленные признаки обратного, утверждаю, что это характер
вымышленный), высказывалось мнение, что он, не говоря уже об анахронизмах, ведет себя очень нерыцарственно, между тем как времена рыцарства – это времена любви, чести
и т. п. Но теперь уже известно, что доброе старое время, когда процветала "любовь добрых старых времен, старинная любовь", было как раз наиболее развратным из всех
возможных эпох истории. Те, кто сомневается в этом, могут справиться у Сент-Пале[13] во многих местах, и особенно во второй
части (стр. 69). Обеты рыцарства исполнялись не лучше, чем все другие обеты, а песни трубадуров были не менее непристойны и, уж во всяком случае, менее изысканны, чем
песни Овидия. В "Судах любви"[14], "Беседах о любви, учтивости и любезности" гораздо больше занимались любовью, чем
учтивостью и любезностью. Смотри об этом Роллана[15] и Сент-Пале.
Какие бы возражения ни вызывал в высшей степени непривлекательный характер Чайльд-Гарольда, он был, во всяком случае, настоящим рыцарем –
"не трактирным слугой, а тамплиером"[16]. Между прочим, я подозреваю, что сэр Тристрам и сэр Ланселот были тоже не лучше, чем они могли быть, при том,
что это персонажи высокопоэтические и настоящие рыцари "без страха", хотя и не "без упрека". Если история установления "Ордена
Подвязки"[17] не вымысел, то, значит, рыцари этого ордена уже несколько столетий носят знак графини Сэлисбери, отнюдь не блиставшей доброй славой.
Вот правда о рыцарстве. Берку не следовало сожалеть о том[18], что времена рыцарства прошли, хотя
Мария-Антуанетта[19] была так же целомудренна, как и большинство тех, во славу которых ломались копья и рыцарей сбрасывали с коней.
За время от Баярда до сэра Джозефа Бенкса[20], самого целомудренного и знаменитого рыцаря старых и новых времен, мы найдем
очень мало исключений из этого правила, и я боюсь, что при некотором углублении в предмет мы перестанем сожалеть об этом чудовищном маскараде средних веков.
Теперь я предоставляю Чайльд-Гарольду продолжать свою жизнь таким, каков он есть. Было бы приятнее и, конечно, легче изобразить более привлекательный характер. Было
бы легко притушить его недостатки, заставить его больше делать и меньше говорить, но он предназначался отнюдь не для того, чтобы служить примером. Скорее следовало бы
учиться на нем тому, что ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы,
и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия – самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее,
ложно направленной. Если бы я продолжил поэму, образ Чайльда к концу углубился бы, потому что контур, который я хотел заполнить, стал бы, за некоторыми отклонениями,
портретом современного Тимона[21] или принявшего поэтическую форму Зелуко[22].
Лондон, 1813 |
|
|
| |
Ни в землях, где бродил я пилигримом,
Где несравненны чары красоты,
Ни в том, что сердцу горестно любимым
Осталось от несбывшейся мечты,
Нет образа прекраснее, чем ты,
Ни наяву, ни в снах воображенья.
Для видевших прекрасные черты
Бессильны будут все изображенья,
А для невидевших – найду ли выраженья?
Будь до конца такой! Не измени
Весне своей, для счастья расцветая.
И красоту и прелесть сохрани –
Все, что Надежда видит в розах мая.
Любовь без крыльев! Чистота святая!
Хранительнице юности твоей,
Все лучезарней с каждым днем блистая,
Будь исцеленьем от земных скорбей,
Прекрасной радугой ее грядущих дней.
Я счастлив, пери Запада, что вдвое
Тебя я старше, что могу мечтать,
Бесстрастно глядя на лицо такое,
Что суждена мне жизнью благодать
Не видеть, как ты будешь увядать,
Что я счастливей юношей докучных,
Которым скоро по тебе страдать,
И мне не изливаться в рифмах звучных,
Чтобы спастись от мук, с любовью неразлучных.
О, влажный взор газели молодой,
То ласковый, то пламенный и страстный,
Всегда влекущий дикой красотой,
Моим стихам ответь улыбкой ясной,
Которой ждал бы я в тоске напрасной,
Когда бы дружбы преступил порог.
И у певца не спрашивай, безгласный,
Зачем, отдав ребенку столько строк,
Я чистой лилией украсил свой венок.
Вошла ты в песню именем своим,
И друг, страницы "Чайльда" пробегая,
Ианту первой встретив перед ним,
Тебя забыть не сможет, дорогая.
Когда ж мой век исчислит парка злая,
Коснись тех струн, что пели твой расцвет,
Хвалу тебе, красавица, слагая.
Надежде большим твой не льстит поэт.
А меньшего, дитя, в устах у Дружбы нет.
|
| |
|
| |
1
Не ты ль слыла небесной в древнем мире,
О Муза, дочь Поэзии земной,
И не тебя ль бесчестили на лире
Все рифмачи преступною рукой!
Да не посмею твой смутить покой!
Хоть был я в Дельфах, слушал, как в пустыне[25]
Твой ключ звенит серебряной волной,
Простой рассказ мой начиная ныне,
Я не дерзну взывать о помощи к богине.
2
Жил в Альбионе юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным,
В безумной жажде радостей и нег
Распутством не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду.
3
Он звался Чайльд-Гарольд. Не все равно ли.
Каким он вел блестящим предкам счет!
Хоть и в гражданстве, и на бранном поле
Они снискали славу и почет,
Но осрамит и самый лучший род
Один бездельник, развращенный ленью,
Тут не поможет ворох льстивых од,
И не придашь, хвалясь фамильной сенью,
Пороку – чистоту, невинность – преступленью.
4
Вступая в девятнадцатый свой год,
Как мотылек, резвился он, порхая,
Не помышлял о том, что день пройдет –
И холодом повеет тьма ночная.
Но вдруг, в расцвете жизненного мая,
Заговорило пресыщенье в нем,
Болезнь ума и сердца роковая,
И показалось мерзким все кругом:
Тюрьмою – родина, могилой – отчий дом.
5
Он совести не знал укоров строгих
И слепо шел дорогою страстей.
Любил одну – прельщал любовью многих,
Любил – и не назвал ее своей.
И благо ускользнувшей от сетей
Развратника, что, близ жены скучая,
Бежал бы вновь на буйный пир друзей
И, все, что взял приданым, расточая,
Чуждался б радостей супружеского рая.
6
Но в сердце Чайльд глухую боль унес,
И наслаждений жажда в нем остыла,
И часто блеск его внезапных слез
Лишь гордость возмущенная гасила.
Меж тем тоски язвительная сила
Звала покинуть край, где вырос он, –
Чужих небес приветствовать светила;
Он звал печаль, весельем пресыщен,
Готов был в ад бежать, но бросить Альбион
7
И в жажде новых мест Гарольд умчался,
Покинув свой почтенный старый дом,
Что сумрачной громадой возвышался,
Весь почерневший и покрытый мхом.
Назад лет сто он был монастырем,
И ныне там плясали, пели, пили,
Совсем как в оны дни, когда тайком,
Как повествуют нам седые были,
Святые пастыри с красотками кутили.
8
Но часто в блеске, в шуме людных зал
Лицо Гарольда муку выражало.
Отвергнутую страсть он вспоминал
Иль чувствовал вражды смертельной жало –
Ничье живое сердце не узнало.
Ни с кем не вел он дружеских бесед.
Когда смятенье душу омрачало,
В часы раздумий, в дни сердечных бед
Презреньем он встречал сочувственный совет.
9
И в мире был он одинок. Хоть многих
Поил он щедро за столом своим,
Он знал их, прихлебателей убогих,
Друзей на час – он ведал цену им.
И женщинами не был он любим.
Но боже мой, какая не сдается,
Когда мы блеск и роскошь ей сулим!
Так мотылек на яркий свет несется,
И плачет ангел там, где сатана смеется.
10
У Чайльда мать была, но наш герой,
Собравшись бурной ввериться стихии,
Ни с ней не попрощался, ни с сестрой –
Единственной подругой в дни былые.
Ни близкие не знали, ни родные,
Что едет он. Но то не черствость, нет,
Хоть отчий дом он покидал впервые.
Уже он знал, что сердце много лет
Хранит прощальных слез неизгладимый лед.
11
Наследство, дом, поместья родовые,
Прелестных дам, чей смех он так любил,
Чей синий взор, чьи локоны златые
В нем часто юный пробуждали пыл, –
Здесь даже и святой бы согрешил, –
Вином бесценным полные стаканы –
Все то, чем роскошь радует кутил,
Он променял на ветры и туманы,
На рокот южных волн и варварские страны.
12
Дул свежий бриз, шумели паруса,
Все дальше в море судно уходило,
Бледнела скал прибрежных полоса,
И вскоре их пространство поглотило.
Быть может, сердце Чайльда и грустило,
Что повлеклось в неведомый простор,
Но слез не лил он, не вздыхал уныло,
Как спутники, чей увлажненный взор,
Казалось, обращал к ветрам немой укор.
13
Когда же солнце волн коснулось краем,
Он лютню взял, которой он привык
Вверять все то, чем был обуреваем
Равно и в горький и в счастливый миг,
И на струнах отзывчивых возник
Протяжный звук, как сердца стон печальный,
И Чайльд запел, а белокрылый бриг
Летел туда, где ждал их берег дальный,
И в шуме темных волн тонул напев прощальный.
"Прости, прости! Все крепнет шквал,
Все выше вал встает,
И берег Англии пропал
Среди кипящих вод.
Плывем на Запад, солнцу вслед,
Покинув отчий край.
Прощай до завтра, солнца свет,
Британия, прощай!
Промчится ночь, оно взойдет
Сиять другому дню,
Увижу море, небосвод,
Но не страну мою.
Погас очаг мой, пуст мой дом,
И двор травой зарос.
Мертво и глухо все кругом,
Лишь воет старый пес.
Мой паж, мой мальчик, что с тобой?
Я слышал твой упрек.
Иль так напуган ты грозой,
Иль на ветру продрог?
Мой бриг надежный крепко сшит,
Ненужных слез не лей.
Быстрейший сокол не летит
Смелей и веселей".
"Пусть воет шквал, бурлит вода,
Грохочет в небе гром, –
Сэр Чайльд, все это не беда,
Я плачу о другом.
Отца и мать на долгий срок
Вчера покинул я,
И на земле лишь вы да бог
Теперь мои друзья.
Отец молитву произнес
И отпустил меня,
Но знаю, мать без горьких слез
Не проведет и дня".
"Мой паж, дурные мысли прочь,
Разлуки минет срок!
Я сам бы плакал в эту ночь,
Когда б я плакать мог.
Мой латник верный, что с тобой?
Ты мертвеца бледней.
Предвидишь ты с французом бой[26],
Продрог ли до костей?"
"Сэр Чайльд, привык я слышать гром
И не бледнеть в бою,
Но я покинул милый дом,
Любимую семью,
Где замок ваш у синих вод,
Там и моя страна.
Там сын отца напрасно ждет
И слезы льет жена".
"Ты прав, мой верный друг, ты прав,
Понятна скорбь твоя,
Но у меня беспечный нрав,
Смеюсь над горем я.
Я знаю, слезы женщин – вздор,
В них постоянства нет.
Другой придет, пленит их взор,
И слез пропал и след.
Мне ничего не жаль в былом,
Не страшен бурный путь,
Но жаль, что, бросив отчий дом,
Мне не о ком вздохнуть.
Вверяюсь ветру и волне,
Я в мире одинок.
Кто может вспомнить обо мне,
Кого б я вспомнить мог?
Мой пес поплачет день, другой,
Разбудит воем тьму
И станет первому слугой,
Кто бросит кость ему.
Наперекор грозе и мгле
В дорогу, рулевой!
Веди корабль к любой земле,
Но только не к родной!
Привет, привет, морской простор,
И вам – в конце пути –
Привет, леса, пустыни гор!
Британия, прости!"
14
Плывет корабль унылых вод равниной.
Шумит Бискайи пасмурный залив.
На пятый день из волн крутой вершиной,
Усталых и печальных ободрив,
Роскошной Синтры горный встал массив.[27]
Вот, моря данник, меж холмов покатых
Струится Тахо, быстр и говорлив,
Они плывут меж берегов богатых,
Где волнам вторит шум хлебов, увы, несжатых.
15
Неизъяснимой полон красоты
Весь этот край, обильный и счастливый.
В восторге смотришь на луга, цветы,
На тучный скот, на пастбища, и нивы,
И берега, и синих рек извивы,
Но в эту землю вторглись палачи, –[28]
Срази, о небо, род их нечестивый!
Все молнии, все громы ополчи,
Избавь эдем земной от галльской саранчи!
16
Чудесен Лиссабон, когда впервые
Из тех глубин встает пред нами он,
Где виделись поэтам золотые
Пески, где, Луза охраняя трон,[29]
Надменный флот свой держит Альбион –
Для той страны, где чванство нормой стало
И возвело невежество в закон,
Но лижет руку, пред которой пала
Незыблемая мощь воинственного галла.
17
К несчастью, город, столь пленивший нас,
Вблизи теряет прелесть невозвратно.
Он душит вонью, оскорбляет глаз,
Все черное, на всем подтеки, пятна,
И знать и плебс грязны невероятно.
Любое, пусть роскошное, жилье,
Как вся страна, нечисто, неопрятно.
И – напади чесотка на нее –
Не станут мыться здесь или менять белье.
18
Презренные рабы! Зачем судьба им
Прекраснейшую землю отдала –
Сиерру, Синтру, прозванную раем,
Где нет красотам меры и числа.
О, чье перо и чья бы кисть могла
Изобразить величественный форум –
Все то, что здесь Природа создала,
Сумев затмить Элизий, над которым[30]
Завесы поднял бард пред нашим смертным взором.
19
В тени дубрав, на склонах темных круч
Монастырей заброшенных руины,
От зноя бурый мох, шумящий ключ
В зеленой мгле бессолнечной лощины.
Лазури яркой чистые глубины,
На зелени оттенок золотой,
Потоки, с гор бегущие в долины,
Лоза на взгорье, ива над водой –
Так, Синтра, ты манишь волшебной пестротой.
20
Крутая тропка кружит и петлит,
И путник, останавливаясь чаще,
Любуется: какой чудесный вид!
Но вот обитель Матери Скорбящей,
Где вам монах, реликвии хранящий,
Расскажет сказки, что народ сложил:
Здесь нечестивца гром настиг разящий,
А там, в пещере, сам Гонорий жил
И сделал адом жизнь, чем рая заслужил.
21
Но посмотри, на склонах, близ дороги,
Стоят кресты. Заботливой рукой
Не в час молитв, не в помыслах о боге
Воздвигли их. Насилье и разбой
На этот край набег свершили свой,
Земля внимала жертв предсмертным стонам,
И вопиют о крови пролитой
Кресты под равнодушным небосклоном,
Где мирный труженик не огражден законом.
22
На пышный дол глядят с крутых холмов
Руины, о былом напоминая.
Где был князей гостеприимный кров,
Там ныне камни и трава густая.
Вон замок тот, где жил правитель края,
И ты, кто был так сказочно богат,
Ты, Ватек, создал здесь подобье рая,[31]
Не ведая средь царственных палат,
Что все богатства – тлен и мира не сулят.
23
Ты свой дворец воздвигнул здесь в долине
Для радостей, для нег и красоты,
Но запустеньем все сменилось ныне,
Бурьян раскинул дикие кусты,
И твой эдем, он одинок, как ты.
Обрушен свод, остались только стены,
Как памятники бренной суеты.
Не все ль услады бытия мгновенны!
Так на волне блеснет – и тает сгусток пены.
24
А в этом замке был совет вождей[32],
Он ненавистен гордым англичанам.
Здесь карлик-шут, пустейший из чертей[33],
В пергаментном плаще, с лицом шафранным,
Британцев дразнит смехом непрестанным.
Он держит черный свиток и печать,
И надписи на этом свитке странном,
И рыцарских имен десятков пять,
А бес не устает, дивясь им, хохотать.
25
Тот бес, дразнящий рыцарскую клику, –
Конвенция, на ней споткнулся бритт.[34]
Ум (если был он), сбитый с панталыку,
Здесь превратил триумф народа в стыд;
Победы цвет Невежеством убит,
Что отдал Меч, то Речь вернула вскоре,
И лавры Лузитания растит
Не для таких вождей, как наши тори.
Не побежденным здесь, а победившим горе![35]
26
С тех пор как был британцу дан урок,
В нем слово "Синтра" гнев бессильный будит.
Парламент наш краснел бы, если б мог,
Потомство нас безжалостно осудит.
Да и любой народ смеяться будет
Над тем, как был сильнейший посрамлен.
Враг побежден, но это мир забудет,
А вырвавший победу Альбион
Навек презрением всех наций заклеймен.
27
И, полный смуты, все вперед, вперед
Меж горных круч угрюмый Чайльд стремится.
Он рад уйти, бежать от всех забот,
Он рвется вдаль, неутомим, как птица.
Иль совесть в нем впервые шевелится?
Да, он клянет пороки буйных лет,
Он юности растраченной стыдится,
Ее безумств и призрачных побед,
И все мрачнее взор, узревший Правды свет.
28
Коня! Коня! Гонимый бурей снова,
Хотя кругом покой и тишина,
Назло дразнящим призракам былого
Он ищет не любовниц, не вина,
Но многие края и племена
Изведает беглец неугомонный,
Пока не станет цель ему ясна,
Пока, остывший, жизнью умудренный,
Он мира не найдет под кровлей благосклонной.
29
Однако вот и Мафра. Здесь, бывало,[36]
Жил королевы лузитанской двор.
Сменялись мессы блеском карнавала,
Церковным хором – пиршественный хор.
Всегда с монахом у вельможи спор.
Но эта Вавилонская блудница
Такой дворец воздвигла среди гор,
Что всем хотелось только веселиться,
Простить ей казни, кровь – и в роскоши забыться.
30
Изгибы романтических холмов,
Как сад сплошной – долины с свежей тенью,
(Когда б народ хоть здесь не знал оков!)
Все манит взор, все дышит сладкой ленью.
Но Чайльд спешит отдаться вновь движенью,
Несносному для тех, кто дорожит
Уютным креслом и домашней сенью,
О, воздух горный, где бальзам разлит!
О, жизнь, которой чужд обрюзгший сибарит!
31
Холмы все реже, местность все ровней,
Бедней поля, и зелень уж другая.
И вот открылась даль пустых степей,
И кажется, им нет конца и края.
Пред ним земля Испании нагая,
Где и пастух привык владеть клинком,
Бесценные стада оберегая.
В соседстве с необузданным врагом
Испанец должен быть солдатом иль рабом.[37]
32
Но там, где Португалию встречает
Испания, граница не видна.
Соперниц там ни даль не разделяет,
Ни вздыбленной Сиерры крутизна[38],
Не плещет Тахо сильная волна
Перед царицей стран заокеанских,
Не высится Китайская стена,
Нет горной цепи вроде скал гигантских
На рубеже земель французских и испанских.
33
Лишь ручеек бежит невозмутим,
Хоть с двух сторон – враждебные державы.
На посох опершись, стоит над ним
Пастух испанский – гордый, величавый,
Глядит на небо, на ручей, на травы –
И не робеет между двух врагов.
Он изучил своих соседей нравы,
Он знает, что испанец не таков,
Как португальский раб, подлейший из рабов.
34
Но вот, едва рубеж вы перешли,
Пред вами волны темной Гвадианы,
Не раз воспетой в песнях той земли,
Бурлят и ропщут, гневом обуянны.
Двух вер враждебных там кипели станы,
Там сильный пал в неистовой резне,
Там брали верх то шлемы, то тюрбаны,
Роскошный мавр и мних в простой броне
Все обретали смерть в багровой глубине.
35
Романтики воскресшая страна,
Испания, где блеск твоей державы?
Где крест, которым ты была сильна,
Когда предатель мстил за слезы Каны,[41]
И трупы готов нес поток кровавый?
Твой стяг царям навязывал закон,
Он обуздал разбойничьи оравы,
И полумесяц пал, крестом сражен,[42]
И плыл над Африкой вой мавританских жен.
36
Теперь лишь в песнях отзвук тех побед,
Лишь в песнях вечность обрели герои,
Столпы разбиты, летописей нет,
Но помнит песнь величие былое.
Взгляни с небес на поприще земное,
О, Гордость! Рухнет бронза и гранит,
И только песнь верней, чем все иное,
Когда историк лжет, а льстец забыт,
Твое бессмертие в народе сохранит.
37
К оружию, испанцы! Мщенье, мщенье![43]
Дух Реконкисты правнуков зовет.
Пусть не копье подъемлет он в сраженье,
Плюмажем красным туч не достает, –
Но, свистом пуль означив свой полет,
Ощерив жерла пушек роковые,
Сквозь дым и пламень кличет он: вперед!
Иль зов его слабей, чем в дни былые,
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?
38
И слышу звон металла и копыт[44]
И крики битвы в зареве багряном,
То ваша кровь чужую сталь поит,
То ваши братья сражены тираном.
Войска его идут тройным тараном,
Грохочут залпы на высотах гор,
И нет конца увечиям и ранам.
Летит на тризну Смерть во весь опор,
И ярый бог войны приветствует раздор.
39
Он встал, гигант, как будто в скалы врос,
В ужасной длани молния зажата,
Копна кроваво-рыжая волос
Черна на красном пламени заката.
Глаза – навыкат. Гибнет все, что свято,
От их огня. У ног его припав
И брата поднимая против брата,
Ждет Разрушенье битвы трех держав,
Чьей кровью жаждет бог потешить лютый нрав.
40
Великолепно зрелище сраженья
(Когда ваш друг в него не вовлечен).
О, сколько блеска, грома и движенья!
Цветные шарфы, пестрый шелк знамен.
Сверкает хищно сталь со всех сторон,
Несутся псы, добычу настигая.
Не всем триумф, но всем – веселый гон,
Всем будет рада Мать-земля сырая.
И шествует Война, трофеи собирая.
41
Три знамени взывают к небесам,
Три языка воздвигли спор ужасный.
Француз, испанец, бритт сразились там, –
Враг, жертва и союзник тот опасный,
В чью помощь верить – право, труд напрасный.
У Талаверы, смерть ища в бою
(Как будто ей мы дома не подвластны!),
Сошлись они, чтоб кровь пролить свою,
Дать жирный тук полям и пищу воронью.
42
И здесь им тлеть, глупцам, прельщенным славой
И славы удостоенным в гробах,
О, бред! Орудья алчности кровавой –
Их тысячи тиран бросает в прах,
Свой воздвигая трон на черепах, –
Спроси зачем – во имя сновиденья!
Он царствует, пока внушает страх,
Но станет сам добычей смрадной тленья,
И тесный гроб ему заменит все владенья.
43
О, поле скорбной славы, Альбуера![45]
Среди равнин, где шпорит Чайльд коня,
Кто знал, что завтра зла свершится мера,
Что на заре твой сон прервет резня.
Мир мертвым! В память гибельного дня
Им слезы горя, им венец героя!
Так славьтесь же, в преданиях звеня,
Пока, могилы новым жертвам роя,
Их сонмы новый вождь не кинет в ужас боя.
44
Но хватит о любовниках войны!
Была их гибель данью славословью.
Чтобы один прославлен был, должны
Мильоны пасть, насытив землю кровью.
Отчизна да спасется их любовью!
Цель благородна. А живи они,
Покорствуя других богов условью,
Могли б на плахе, в ссоре кончить дни
Позором для друзей, отчизны и родни.
45
И вот Севилью видит пилигрим.[46]
Еще блистает буйной красотою
Свободный город, но уже над ним
Насилье кружит. Огненной пятою
Войдет тиран, предаст его разбою
И грабежу. О, если б смертный мог
Бороться с неизбежною судьбою!
Не пала б Троя, Тир не изнемог,[47]
Добро не гибло бы, не властвовал порок.
46
Но, близящихся бед не сознавая,
Еще Севилья пляшет и поет,
Веселая, беспечная, живая.
Тут патриотам их страна не в счет!
Воркуют лютни, барабан не бьет,
Над всем царит веселье молодое,
Разврат свершает поздний свой обход,
И Преступленье крадется ночное
Вдоль стен, дряхлеющих в торжественном покое.
47
Не то крестьянин. С бледною женой
Он тужит днем, ночей не спит в печали.
Их виноградник вытоптан войной,
В селе давно фанданго не плясали.
Звезда любви восходит, но едва ли
Раздастся дробь веселых кастаньет.
Цари, цари! Когда б вы только знали
Простое счастье! Смолк бы гром побед,
Не стал бы трубный зов предвестьем стольких бед.
48
Какою ныне песней оживляет
Погонщик мулов долгий переход?
Любовь ли, старину ли прославляет,
Как славил их, когда не знал забот?
Нет, он теперь "Viva el Rev"[48] поет,
Но вдруг, Годоя вспомнив, хмурит брови[49]
И Карла рогоносного клянет,
А с ним его Луизу, в чьем алькове[50]
Измена родилась, алкающая крови.
49
Среди равнины голой, на скале
Чернеют стены мавританских башен,
Следы копыт на раненой земле,
Печать огня на черном лике пашен.
Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен,
Андалусийский селянин встречал,[51]
Здесь кровью гостя был не раз окрашен
Его клинок, когда на гребнях скал
Драконьи логова он дерзко штурмовал.
50
Здесь, не надев на шляпу ленты красной,[52]
Не смеет появиться пешеход.
Когда ж дерзнет, раскается несчастный,
То будет знак, что он не патриот.
А нож остер, он мимо не скользнет.
О Франция, давно бы ты дрожала,
Когда б имел хоть ружья здесь народ,
Когда б от взмаха гневного кинжала
Тупели тесаки и пушка умолкала.
51
С нагих высот Морены в хмурый дол[53]
Стволы орудий смотрят, выжидая.
Там бастион, тут ямы, частокол,
Там ров с водой, а там скала крутая
С десятком глаз внимательных вдоль края,
Там часовой с опущенным штыком,
Глядят бойницы, дулами сверкая,
Фитиль зажжен, и конь под чепраком,
И ядра горками уложены кругом.
52
Заглянем в день грядущий: кто привык
Ниспровергать одним движеньем троны,
Свой жезл подняв, задумался на миг, –
Лишь краткий миг он медлил, изумленный.
Но вскоре вновь он двинет легионы,
Он – Бич Земли! – на Западе воскрес.
Испания! Ты узришь гнев Беллоны,
И грифы галла ринутся с небес,
Чтоб кинуть тысячи сынов твоих в Гадес.
53
Ужель вам смерть судьба определила,
О юноши, Испании сыны!
Ужель одно: покорность иль могила,
Тирана смерть иль гибель всей страны?
Вы стать подножьем деспота должны!
Где бог? Иль он не видит вас, герои,
Иль стоны жертв на небе не слышны?
Иль тщетно все: искусство боевое,
Кровь, доблесть, юный жар, честь, мужество стальное!
54
Не оттого ль, для битв покинув дом,
Гитару дочь Испании презрела,
Повесила на иву под окном
И с песней, в жажде доблестного дела,
На брань с мужами рядом полетела.[54]
Та, кто, иголкой палец уколов
Или заслышав крик совы, бледнела,
По грудам мертвых тел, под звон штыков,
Идет Минервой там, где дрогнуть Марс готов.
55
Ты слушаешь, и ты пленен, но, боже!
Когда б ты знал, какой была она
В кругу семьи, в саду иль в темной ложе!
Как водопад, волос ее волна,
Бездонна глаз лучистых глубина,
Прелестен смех, живой и нестесненный, –
И слово меркнет, кисть посрамлена,
Но вспомни Сарагосы бастионы,
Где веселил ей кровь мертвящий взгляд Горгоны.
56
Любимый ранен – слез она не льет,
Пал капитан – она ведет дружину,
Свои бегут – она кричит: вперед!
И натиск новый смел врагов лавину.
Кто облегчит сраженному кончину?
Кто отомстит, коль лучший воин пал?
Кто мужеством одушевит мужчину?
Все, все она! Когда надменный галл
Пред женщинами столь позорно отступал?
57
Но нет в испанках крови амазонок,
Для чар любви там дева создана.
Хоть в грозный час – еще полуребенок –
С мужчиной рядом в бой идет она,
В самом ожесточении нежна.
Голубка в роли львицы разъяренной,
И тверже, но и женственней она
И благородней в прелести врожденной,
Чем наши сплетницы с их пошлостью салонной.
58
Амур отметил пальчиком своим
Ей подбородок нежный и чеканный,
И поцелуй, что свил гнездо над ним,
С горячих губ готов слететь нежданный.
– Смелей! – он шепчет. – Миг настал желанный,
Она твоя, пусть недостоин ты!
Сам Феб ей дал загар ее румяный.
Забудь близ этой яркой красоты
Жен бледных Севера бесцветные черты!
59
В краях, не раз прославленных на лире,
В гаремах стран, где медлит мой рассказ,
Где славит жен и циник, злейший в мире,
Хоть издали, хоть прячут их от нас,
Чтоб ветерок не сдул их с мужних глаз,
Среди красавиц томного Востока
Испанку вспомни – и поймешь тотчас,
Кто жжет сильней мгновенным блеском ока,
Кто ангел доброты и гурия Пророка.
60
О ты, Парнас! Ты мне сияешь въяве,
Не сновиденьем беглым, не мечтой,
Но здесь, во всей тысячелетней славе,
Запечатленный дикой красотой,
На этой почве древней и святой.
Так я ли, твой паломник, о могучий,
Тебя хоть краткой не почту хвалой:
О, пусть услышу отклик твой певучий
И муза крыльями взмахнет над снежной кручей.
61
Как часто мне являлся ты во сне!
Я слышал звуки древних песнопений,
И час настал, и ты открылся мне.
Я трепещу, и клонятся колени,
Передо мной – певцов великих тени,
И стыдно мне за слабый голос мой.
О, где найти слова для восхвалений?
И, бледный, умиленный и немой,
Я тихо радуюсь: Парнас передо мной![55]
62
Сколь многие тебя в восторге пели,
Ни разу не видав твоих красот.
Не посетив страны твоей, – так мне ли
Сдержать порыв, когда душа поет!
Пусть Аполлон покинул древний грот,
Где муз был трон, там ныне их гробница, –
Но некий дух прекрасный здесь живет,
Он в тишине лесов твоих таится,
И вздохи ветру шлет, и в глубь озер глядится,
63
Так! Чтоб воздать хвалу тебе, Парнас,
Души невольным движимый порывом,
Прервал я об Испании рассказ,
О той стране, что новым стала дивом,
Родная всем сердцам вольнолюбивым, –
Вернемся к ней. И если не венок
(Да не сочтут меня глупцом хвастливым),
От лавра Дафны хоть один листок
Позволь мне унести – бессмертия залог.
64
Прощай! Нигде средь этих древних гор,
Ни даже в дни Эллады золотые,
Когда гремел еще дельфийский хор,
Звучали гимны пифии святые, –
Верь, не являлись девы молодые
Прекрасней тех, что дивно расцвели
Средь пылких нег в садах Андалусии, –
О, если б мир им боги принесли,
Хоть горький мир твоей, о Греция, земли![56]
65
Горда Севилья роскошью и славой,
Прекрасны в ней минувшего черты,
И все ж ты лучше, Кадикс многоглавый,
Хоть похвалы едва ль достоин ты.
Но чьей порок не соблазнял мечты,
Кто не блуждал его тропой опасной,
Пока блистали юности цветы?
Вампир с улыбкой херувима ясной,
Для каждого иной, для всех равно прекрасный!
66
Пафос погиб, когда царица нег
Сама пред силой Времени склонилась,
И на другой, но столь же знойный брег
За нею Наслажденье удалилось.
Та, кто измен любовных не стыдилась,
Осталась верной лишь родным волнам,
За эти стены белые укрылась,
И в честь Киприды не единый храм,
Но сотни алтарей жрецы воздвигли там.
67
С утра до ночи, с ночи до утра
Здесь праздный люд на улицах толпится,
Плащи, мантильи, шляпы, веера,
Гирлянды роз – весь город веселится.
Повсюду смех и праздничные лица,
Умеренность на стыд обречена.
Приехал – можешь с трезвостью проститься!
Здесь царство песни, пляски и вина
И, верите, любовь с молитвою дружна.
68
Пришла суббота – отдых и покой!
Но христианам не до сладкой лени.
Ведь завтра будет праздник, и какой!
Все на корриду кинутся, к арене,
Где пикадора, весь в кровавой пене,
Встречает бык, от бешенства слепой.
Прыжок! Удар! Конь рухнул на колени,
Кишки наружу. Хохот, свист и вой!
А женщины? Как все – поглощены борьбой!
69
И день седьмой ведет заря в тумане,
Пустеет Лондон в этот день святой.
Принарядясь, идут гулять мещане,
Выходит смывший грязь мастеровой
В неделю раз на воздух полевой.
По всем предместьям катит и грохочет
Карет, ландо, двуколок шумных рой,
И конь, устав, уже идти не хочет,
А пеший грубиян глумится и хохочет.
70
Один с утра на Темзу поспешил,
Другой пешком поплелся на заставу,
Тех манит Хайгет или Ричмонд-Хилл,
А этот в Вер повел друзей ораву.
По сердцу всяк найдет себе забаву, –
Тем невтерпеж почтить священный Рог,[57]
А тем попить и погулять на славу,
И, смотришь, пляшут, не жалея ног,
С полночи до утра – и тянут эль и грог.
71
Безумны все, о Кадикс, но тобою
Побит рекорд. На башне девять бьет,
И тотчас, внемля колокола бою,
Твой житель четки набожно берет.
Грехам у них давно потерян счет,
И все у Девы просят отпущенья
(Ведь дева здесь одна на весь народ!),
И в цирк несутся все без исключенья:
Гранд, нищий, стар и млад – все жаждут развлеченья.
72
Ворота настежь, в цирке уж полно,
Хотя еще сигнала не давали.
Кто опоздал, тем сесть не суждено.
Мелькают шпаги, ленты, шляпы, шали.
Все дамы, все на зрелище попали!
Они глазами так и целят в вас.
Подстрелят мигом, но убьют едва ли
И, ранив, сами вылечат тотчас.
Мы гибнем лишь в стихах из-за прекрасных глаз.
73
Но стихло все. Верхом, как отлитые,
Въезжают пикадоры из ворот.
Плюмаж их белый, шпоры – золотые,
Оружье – пика. Конь храпит и ржет,
С поклоном выступают все вперед.
По кругу вскачь, и шарф над каждым вьется.
Их четверо, кого ж награда ждет?
Кого толпа почтит, как полководца?
Кому восторженно испанка улыбнется?
74
В средине круга – пеший матадор.
Противника надменно ждет он к бою.
Он облачен в блистательный убор,
Он шпагу держит сильною рукою.
Вот пробует медлительной стопою,
Хорош ли грунт. Удар его клинка –
Как молния. Не нужен конь герою,
Надежный друг, что на рогах быка
Нашел бы смерть в бою, но спас бы седока.
75
Трубят протяжно трубы, и мгновенно
Цирк замер. Лязг засова, взмах флажком –
И мощный зверь на желтый круг арены
Выносится в пролет одним прыжком.
На миг застыл. Не в бешенстве слепом,
Но в цель уставясь грозными рогами,
Идет к врагу, могучим бьет хвостом,
Взметает гравий и песок ногами
И яростно косит багровыми зрачками.
76
Но вот он стал. Дорогу дай, смельчак,
Иль ты погиб! Вам биться, пикадоры!
Смертелен здесь один неверный шаг,
Но ваши кони огненны и скоры.
На шкуре зверя чертит кровь узоры.
Свист бандерилий, пик разящих звон...
Бык повернул, идет, – скорее шпоры!
Гигантский круг описывает он
И мчится, бешенством и болью ослеплен.
77
И вновь назад! Бессильны пики, стрелы,
Конь раненый, взвиваясь, дико ржет.
Наездники уверены и смелы,
Но тут ни сталь, ни сила не спасет.
Ужасный рог вспорол коню живот,
Другому – грудь. Как рана в ней зияет!
Разверст очаг, где жизнь исток берет.
Конь прянул, мчится, враг его бросает,
Он гибнет, падая, но всадника спасает.
78
Средь конских трупов, бандерилий, пик,
Изранен, загнан, изнурен борьбою,
Стоит, храпя, остервенелый бык,
А матадор взвивает над собою
Свой красный шарф, он дразнит, нудит к бою,
И вдруг прыжок, и вражий прорван строй,
И бык летит сорвавшейся горою.
Напрасно! Брошен смелою рукой,
Шарф хлещет по глазам, – взмах, блеск, и кончен бой.
79
Где сращена с затылком мощным шея,
Там входит сталь. Мгновенье медлит он,
Не хочет, гордый, пасть к ногам злодея,
Не выдаст муки ни единый стон.
Но вот он рухнул. И со всех сторон
Ревут, вопят, ликуют, бьют в ладони,
Въезжает воз, четверкой запряжен,
Втащили тушу, и в смятенье кони,
Рванув, во весь опор бегут, как от погони.
80
Так вот каков испанец! С юных лет
Он любит кровь и хищные забавы.
В сердцах суровых состраданья нет,
И живы здесь жестоких предков нравы.
Кипят междоусобные расправы.
Уже я мнил, война народ сплотит, –
Увы! Блюдя обычай свой кровавый,
Здесь другу мстят из-за пустых обид,
И жизни теплый ключ в глухой песок бежит.
81
Но ревность, заточенные красотки,
Невольницы богатых стариков,
Дуэньи, и запоры, и решетки –
Все минуло, все ныне – хлам веков.
Чьи девы так свободны от оков,
Как (до войны) испанка молодая,
Когда она плясала средь лугов
Иль пела песнь, венок любви сплетая,
И ей в окно луна светила золотая?
82
Гарольд не раз любил, иль видел сон,
Да, сон любви, – любовь ведь сновиденье.
Но стал угрюмо-равнодушным он.
Давно в своем сердечном охлажденье
Он понял: наступает пробужденье,
И пусть надежды счастье нам сулят,
Кончается их яркое цветенье,
Волшебный исчезает аромат,
И что ж останется: кипящий в сердце яд.
83
В нем прелесть женщин чувства не будила,
Он стал к ним равнодушней мудреца,
Хотя его не мудрость охладила,
Свой жар высокий льющая в сердца.
Изведав все пороки до конца,
Он был страстями, что отбушевали,
И пресыщеньем обращен в слепца,
И жизнеотрицающей печали
Угрюмым холодом черты его дышали.
84
Он в обществе был сумрачен и хмур,
Хоть не питал вражды к нему. Бывало,
И песнь споет, и протанцует тур,
Но сердцем в том участвовал он мало.
Лицо его лишь скуку выражало.
Но раз он бросил вызов сатане.
Была весна, все радостью дышало,
С красавицей сидел он при луне
И стансы ей слагал в вечерней тишине.
ИНЕСЕ
Не улыбайся мне, не жди
Улыбки странника ответной.
К его бесчувственной груди
Не приникай в печали тщетной.
Ты не разделишь, милый друг,
Страданья дней его унылых,
Ты не поймешь причины мук,
Которым ты помочь не в силах.
Когда бы ненависть, любовь
Иль честолюбье в нем бродило!
Нет, не они велят мне вновь
Покинуть все, что сердцу мило.
То скука, скука! С давних пор
Она мне сердце тайно гложет.
О, даже твой прекрасный взор,
Твой взор его развлечь не может!
Томим сердечной пустотой,
Делю я жребий Агасфера.
И в жизнь за гробовой чертой,
И в эту жизнь иссякла вера.
Бегу от самого себя,
Ищу забвенья, но со мною
Мой демон злобный, мысль моя, –
И в сердце места нет покою.
Другим все то, что скучно мне,
Дает хоть призрак наслажденья.
О, пусть пребудут в сладком сне,
Не зная муки пробужденья!
Проклятьем прошлого гоним,
Скитаюсь без друзей, без дома
И утешаюсь тем одним,
Что с худшим сердце уж знакомо.
Но с чем же? – спросишь ты. О нет,
Молчи, дитя, о том ни слова!
Взгляни с улыбкой мне в ответ
И сердца не пытай мужского.
85
Прости, прости, прекрасный Кадикс мой!
Напрасно враг грозил высоким стенам,
Ты был средь бурь незыблемой скалой,[58]
Ты не знаком с покорностью и пленом.
И если, гневом распален священным,
Испанца кровь дерзал ты проливать,
То суд был над изменником презренным.[59]
Но изменить могла здесь только знать.
Лишь рыцарь был готов чужой сапог лобзать.
86
Испания, таков твой жребий странный:
Народ-невольник встал за вольность в бой.
Бежал король, сдаются капитаны,
Но твердо знамя держит рядовой.
Пусть только жизнь дана ему тобой,
Ему, как хлеб, нужна твоя свобода.
Он все отдаст за честь земли родной,
И дух его мужает год от года.
"Сражаться до ножа!" – таков девиз народа.
87
Кто хочет знать Испанию, прочти,
Как воевать Испания умела.
Все, что способна месть изобрести,
Все, в чем война так страшно преуспела, –
И нож и сабля – все годится в дело!
Так за сестер и жен испанцы мстят,
Так вражий натиск принимают смело,
Так чужеземных потчуют солдат
И не сочтут за труд отправить сотню в ад.
88
Ты видишь трупы женщин и детей
И дым над городами и полями?[60]
Кинжала нет – дубиной, ломом бей,
Пора кончать с незваными гостями!
На свалке место им, в помойной яме!
Псам кинуть труп – и то велик почет!
Засыпь поля их смрадными костями
И тлеть оставь – пусть внук по ним прочтет,
Как защищал свое достоинство народ!
89
Еще не пробил час, но вновь войска
Идут сквозь пиренейские проходы.[61]
Конца никто не ведает пока,
Но ждут порабощенные народы,
Добьется ли Испания свободы,
Чтобы за ней воспряло больше стран,
Чем раздавил Писарро. Мчатся годы![62]
Потомкам Кито мир в довольстве дан,[63]
А над Испанией свирепствует тиран.
90
Ни Сарагосы кровь, ни Альбуера,
Ни горы жертв, ни плач твоих сирот,
Ни мужество, какому нет примера, –
Ничто испанский не спасло народ.
Доколе червю грызть оливы плод?
Когда забудут бранный труд герои?
Когда последний страшный день уйдет
И на земле, где галл погряз в разбое,
Привьется Дерево Свободы, как родное?
91
А ты, мой друг! – но тщетно сердца стон[64]
Врывается в строфу повествованья.
Когда б ты был мечом врага сражен,
Гордясь тобой, сдержал бы друг рыданья.
Но пасть бесславно, жертвой врачеванья,
Оставить память лишь в груди певца,
Привыкшей к одиночеству страданья,
Меж тем как Слава труса чтит, глупца, –
Нет, ты не заслужил подобного конца!
92
Всех раньше узнан, больше всех любим,
Сберегшему так мало дорогого
Сумел ты стать навеки дорогим.
"Не жди его!" – мне явь твердит сурово.
Зато во сне ты мой! Но утром снова
Душа к одру печальному летит,
О прошлом плачет и уйти готова
В тот мир, что тень скитальца приютит,
Где друг оплаканный о плачущем грустит.
93
Вот странствий Чайльда первая страница.
Кто пожелает больше знать о нем,
Пусть следовать за мною потрудится,
Пока есть рифмы в словаре моем.
Бранить меня успеете потом.
Ты, критик мой, сдержи порыв досады!
Прочти, что видел он в краю другом,
Там, где заморских варваров отряды
Бесстыдно грабили наследие Эллады.[65]
Продолжение: Песнь вторая >>>
|
| |
|
1. «Паломничество Чайльд-Гарольда» – поэма Джорджа Гордона Байрона («Childe Harold’s Pilgrimage»)
(песни первая и вторая) впервые увидела свет в 1812 году.
Огромный успех ее не только в Англии, но и в других странах привлек внимание читателей к имени Байрона и его творчеству в целом. В начале 1815 года издатель Джон
Мерри опубликовал первое Собрание сочинений поэта в четырех томах. Снабженные детальными примечаниями и историческими справками автора, песни первая и вторая поэмы
составили первый том. Песни третья и четвертая, после выхода в свет отдельными изданиями в 1816 и 1818 годах, были опубликованы в последнем томе третьего Собрания
сочинений поэта в семи томах (1818–1819).
Самое полное и наиболее ценное Собрание произведений Байрона в тринадцати томах фирма Джона Мерри издала лишь в 1898–1904 годах. Поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда»
в этом издании отведен второй том. Точное следование подлинным рукописям, включение в комментарии всех вариантов и полных текстов ряда дополнительных строф поэмы,
опущенных в первых изданиях, значительно расширяют представление о замыслах автора. Именно данный текст был взят за основу при переводе поэмы для настоящего издания.
Еще при жизни Байрона, в 1820–1823 годах, в русских периодических изданиях начали появляться первые переводы его поэтических произведений. Особенное внимание русских
поэтов привлекали строфы песни четвертой «Паломничества Чайльд-Гарольда». С полным же переводом поэмы, выполненным
Д. Минаевым, русские читатели познакомились лишь в 1864 году, когда он был напечатан в трехтомном издании «Сочинения лорда Байрона в переводах русских поэтов» под
редакцией Н. В. Гербеля. Недостаточно точный и далекий от размера подлинника (14-строчная строфа вместо 9-строчной), перевод этот не удовлетворял взыскательных
читателей; этим объясняется широкая популярность прозаических переводов К. Гумберта, А. Богаевского и Стальки, опубликованных в Полном собрании сочинений лорда
Байрона, выпущенном Южно-русским книгоиздательством Ф. А. Йогансона в 1894 и 1904 годах. Перевод поэмы, выполненный С. Ильиным, Павлом Козловым, В. Лихачовым и О.
Чюминой, опубликованный в трехтомном Полном собрании сочинений Байрона под редакцией С. А. Венгерова (издательство Брокгауз и Ефрон, 1904–1905) имел, по сравнению с
переводом Д. Минаева, ряд достоинств, но был отмечен тем многословием, которое, но словам известного байрониста М. Н. Розанова, представляло «истинный бич» многих
переводов XIX – начала XX века. Более точный перевод В. Фишера, выполненный размером подлинника – «спенсеровой строфой», был впервые напечатан в двухтомном издании:
Байрон, Избранные сочинения под редакцией А. Е. Грузинского, издательство «Окто», 1912.
После Октябрьской революции поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда» неоднократно публиковалась отдельными изданиями (1929, 1931, 1933), в составе однотомных Избранных
произведений Байрона (1935, 1938, 1939, 1953) в переводах В. Фишера и Г. Шенгели.
В настоящем издании поэма дана в переводе В. Левика. ( вернуться)
2. Эпиграф – в качестве эпиграфа к песням первой и второй поэмы Байрон взял вступительные строки из
книги французского писателя и путешественника Фужере де Монброна (?-1761) "Космополит, или Гражданин мира", Лондон, 1753:
"Мир подобен книге, и тот, кто знает только свою страну, прочитал в ней лишь первую страницу. Я же перелистал их довольно много и все нашел одинаково плохими. Этот
опыт не прошел для меня бесследно. Я ненавидел свое отечество. Варварство других народов, среди которых я жил, примирило меня с ним. Пусть это было бы единственной
пользой, извлеченной мною из моих путешествий, я и тогда не пожалел бы ни о понесенных расходах, ни о дорожной усталости" (франц.). ( вернуться)
3. Эпир, Акарнания – западная часть Греции. ( вернуться)
4. Иония, Фригия – в Древней Греции западная и северо-западная области Малой Азии.
Столица Востока – Байрон имеет в виду столицу Османской империи г. Стамбул. ( вернуться)
5. Уайльд – род титула для молодого английского дворянина, готовившегося к посвящению в рыцари
(ХIII-XIV вв.). ( вернуться)
6. "Прости, прости!" – в начале первой песни навеяно "Прощанием лорда Максвелла" в "Пограничных песнях", изданных
м-ром. Скоттом. – имеется в виду сборник народных баллад: "Песни пограничной Шотландии". Герой одной из баллад – лорд Джон Максвелл отомстил за
гибель своего отца, за что был осужден на изгнание. Покидая родину, он спел прощальную песню, которая послужила Байрону образцом. ( вернуться)
7. ...некоторое сходство с различными стихотворениями, темой которых является Испания... –
Байрон имеет в виду, в частности, поэму Вальтера Скотта "Видение дона Родерика", опубликованную в 1811 г. ( вернуться)
8. Спенсерова строфа – строфа в девять строк, впервые введенная великим английским поэтом
Возрождения Эдмундом Спенсером (1552–1599). ( вернуться)
9. Битти – английский поэт Джеймс Битти (1735–1803). Его неоконченная поэма "Менестрель" написана
спенсеровой строфой. ( вернуться)
10. ...освященном именами Ариосто... – Байрон говорит о великом итальянском поэте Лодовико
Ариосто (1474–1533) и его поэме "Неистовый Роланд".
Томсон Джеймс (1700–1748) – английский поэт; его поэма "Замок праздности" написана спенсеровой строфой. ( вернуться)
11. Дополнение к предисловию – впервые опубликовано в четвертом издании поэмы, в сентябре 1812
г. ( вернуться)
12. ...обычную порцию критики. – основное обвинение критиков сводилось к тому, что Байрон
высказал в поэме "нерыцарственное отвращение к войне". ( вернуться)
13. Сент-Пале – Ла Кюрн де Сент-Пале, автор книги "Записки о старинном рыцарстве", изданной в
Париже в 178Тг. ( вернуться)
14. "Суды любви" – средневековые ассамблеи рыцарей и дам, на которых обсуждались и утверждались
правила галантного поведения. ( вернуться)
15. Роллан д'Эрсевиль – автор книги "Разыскания о правах дам при судах любви", Париж, 1787.
( вернуться)
16. "не трактирным слугой, а тамплиером". – Байрон приводит реплику из пародии на
реакционно-романтическую поэзию "Паломники, или Двойной сговор" Дж. Хукхэма Фрера, одним из героев которой является рыцарь, переодетый по ходу действия в трактирного
слугу.
Рыцарь-тамплиер – член духовно-рыцарского ордена тамплиеров, или храмовников, основанного в 1119 г. в Иерусалимском королевстве. ( вернуться)
17. Орден Подвязки – орден св. Георгия, учрежденный в 1350 г. королем Эдуардом III для особо
узкого круга приближенных (25 кавалеров) во имя "оживления военного духа". ( вернуться)
18. Берку не следовало сожалеть о том... – Байрон имеет в виду "Размышления о революции во
Франции" Эдмунда Берка (1729–1797), английского публициста и политического деятеля. ( вернуться)
19. Мария-Антуанетта. – с упоминания о встрече с королевой Франции Э. Берк начинает свои
"Размышления". ( вернуться)
20. Баярд Пьер дю Терайль (1476–1524) – французский полководец; с течением времени образ Баярда
утратил свои реальные черты, воплотив в себе отвлеченный идеал рыцаря.
Сэр Джозеф Бенкс – Байрон говорит о тех фрагментах из книги "Путешествие Хоксворта, составленное на основании судовых журналов нескольких капитанов и записок Джозефа
Бенкса" (1773), которые посвящены королеве Таити. ( вернуться)
21. Современный Тимон. – Тимон Афинский жил в V в. до н. э., в годы Пелопоннесской войны.
Междоусобные распри, войны и упадок нравственности превратили его в человеконенавистника, поселившегося в доме-башне. ( вернуться)
22. Зелуко – ожесточенный и нравственно опустошенный герой одноименного
романа английского писателя Джона Мура (1729-1802). ( вернуться)
23. Ианте – посвящение было впервые опубликовано в седьмом издании поэмы в феврале 1814 года.
Адресовано одиннадцатилетней дочери графа Эдуарда Оксфорда Шарлотте Мэри Харли.
Ианта – имя, означающее цветок нарцисса. ( вернуться)
24. Песнь первая – в автографе песней первой и второй поэмы помечено: "Байрон – Янина в Албании.
Начал 31 октября 1809 г. Закончил, Песнь 2-я, Смирна, 28 марта, 1810. Байрон". ( вернуться)
25. Дельфы – древнегреческий город в Фокиде (Средняя Греция) у подножия горы Парнас.
Дельфийский храм со знаменитым оракулом и священный Кастальский ключ были посвящены Аполлону – богу солнца и покровителю искусств. ( вернуться)
26. Предвидишь ты с французом бой... – в условиях войны между Англией и наполеоновской Францией
бриг, на котором Чайльд-Гарольд отправился в свое паломничество, мог подвергнуться нападению судов французского военного флота. ( вернуться)
27. Синтра – невысокий горный хребет Серра-да-Синтра в Португалии в пятнадцати милях к
северо-западу от Лиссабона. ( вернуться)
28. ...в эту землю вторглись палачи... – на основании секретного договора между Испанией и
наполеоновской Францией (октябрь 1807 г.) о завоевании и разделе Португалии наполеоновские войска через территорию Испании вторглись в Португалию. Английское
правительство также направило туда свои войска в августе 1808 г. Англия стала на защиту феодальных порядков и поддерживала феодально-клерикальные силы, подавлявшие
революционное движение в стране. ( вернуться)
29. Луз – мифический король древней Лузитании, находившейся в западной части Пиренейского
полуострова. ( вернуться)
30. ...Элизий, над которым // Завесы поднял бард... – в шестой книгепоэмы Вергилия (70–19 гг.
до н. э.) "Энеида" описано посещение Энеем подземного царства и царства теней – Элизия. ( вернуться)
31. Ватек. – именем халифа Ватека – героя повести "Ватек. Арабская сказка" Байрон называет
автора этой повести Уильяма Бекфорда (1760–1844), баснословно богатого английского аристократа, который в 1794–1796 гг. жил в Португалии в роскошном замке, позже
совершенно заброшенном. ( вернуться)
32. ...в этом замке был совет вождей... – текст Синтрской конвенции, заключенной 30 августа 1808 г.
между представителями английского и французского командования в Португалии, не был подписан, как ошибочно предполагал Байрон, в замке Марьяльва в Синтре, а лишь
отправлен оттуда. ( вернуться)
33. ...карлик-шут, пустейший из чертей... – зрительный поэтический образ, дающий представление
не только о внешнем виде дипломатического документа (пергаментный свиток), но и о неожиданном, почти шутовском характере условий, содержавшихся в Синтрской конвенции.
( вернуться)
34. Конвенция, на ней споткнулся бритт. – по условиям Синтрской конвенции, французской армии,
побежденной 21 августа 1808 г. в битве при Вимиере, было предоставлено право эвакуировать свои войска из Португалии на английских судах. Подписание Конвенции на этих
условиях вызвало в Англии резкую критику политики торийского правительства со стороны оппозиционных кругов. ( вернуться)
35. Не побежденным здесь, а победившим горе! – Байрон не учел, что быстрейшее освобождение
территории Португалии от армии наполеоновской Франции укрепило стратегические позиции Англии на континенте и в Средиземном море. ( вернуться)
36. Мафра – колоссальных размеров дворец-монастырь близ Синтры. ( вернуться)
37. В соседстве с необузданным врагом // Испанец должен быть солдатом иль рабом. – фактическая
оккупация Испании наполеоновской армией вызвала ряд восстаний народных масс в Аранхуэсе, Мадриде, Астурии, Валенсии, которые жестоко подавлялись французскими
оккупантами. ( вернуться)
38. Сиерра – горный хребет Сьерра-Морена на юге Испании. ( вернуться)
39. Гвадиана – река; на протяжении пятидесяти одного километра образует государственную границу
между Испанией и Португалией. ( вернуться)
40. Двух вер враждебных там кипели станы... – в 711 г. на Пиренейский полуостров вторглись
арабы и захватили большую часть его. Более семи столетий испанцы и португальцы вели упорную борьбу за отвоевание своих земель, вошедшую в историю под названием
"Реконкиста". ( вернуться)
41. Где крест, которым ты была сильна, // Когда предатель мстил за слезы Кавы... – успешное
сопротивление оказало население горной Астурии. В 718 г. в битве при Ковадонге арабам было нанесено поражение. Вспыхнувшая в Астурии партизанская борьба положила
начало Реконкисте.
Крест – по преданию, в бою при Ковадонге у астурийцев вместо знамени был крест из астурийского дуба.
Слезы Кавы – вестготский полководец Юлиан, оборонявший форпост Сеута в северо-западной Африке, вступил в союз с наместником арабского халифа в Африке и способствовал
внезапному нападению арабов на королевство вестготов, будто бы желая отомстить за насилие над своей дочерью Флориндой-Кавой королю вестготов Родериху. ( вернуться)
42. ...полумесяц пал, крестом сражен... – в 1492 г. отвоеванием территории Гранадского эмирата
закончилась Реконкиста. ( вернуться)
43. К оружию, испанцы! – восстание в Аранхуэсе в марте 1808 г. и отречение испанского короля
Карла IV от престола вызвало всеобщий героический подъем и упорное сопротивление населения многих городов наступлению наполеоновской армии. ( вернуться)
44. Я слышу звон металла и копыт... – в ноябре 1808 г. Наполеон двинул в Испанию огромную армию
и начал новое наступление. 27–28 июля 1809 г. соединенная англо-португало-испанская армия в битве при Талавере близ Мадрида нанесла французам поражение,
но ценою огромных потерь. ( вернуться)
45. О, поле скорбной славы, Альбуера! – 16 мая 1811 г. англо-испанские
войска вновь нанесли поражение армии Наполеона, но так же, как и в битве при
Талавере, потери были огромны. ( вернуться)
46. Севилья... – население этого города капитулировало перед наполеоновскими войсками лишь в
начале 1810 г. ( вернуться)
47. Тир – крепость и важный порт древней Финикии. В историю вошла осада города войсками
Александра Македонского в 332 г. до н. э., длившаяся более семи месяцев. ( вернуться)
48. "Viva el Rev" – "Да здравствует король!" (исп.) – точнее "Да здравствует король Фердинанд
VII" – пароль-лозунг, которым испанские патриоты выражали, свое доверие Фердинанду VII – сыну отрекшегося от престола Карла IV. ( вернуться)
49. Годой, Мануэль (1767–1851) – испанский временщик; при Карле IV фактически управлял
страной. ( вернуться)
50. ...Карла рогоносного клянет, // А с ним его Луизу... – в годы правления Карла IV (1748–1819),
страдавшего слабоумием, власть принадлежала придворной клике, которую возглавляли испанская королева Мария-Луиза и ее фаворит Годой. ( вернуться)
51. Здесь орды вражьи... // Андалусийский селянин встречал... – в горах Сьерра-Морена, в
Андалусии, значительная часть крестьян участвовала в партизанской войне против французских захватчиков. ( вернуться)
52. Здесь, не надев на шляпу ленты красной... – красную кокарду носили испанские патриоты,
которые требовали возвращения испанского короля Фердинанда VII, отрекшегося от престола по требованию Наполеона в пользу его брата Жозефа. ( вернуться)
53. С нагих высот Морены... – Байрон проезжал через горы Сьерра-Морена до вторжения войск
захватчиков, но население уже приготовилось к сопротивлению. "Были укреплены все проходы, через которые я проезжал на пути в Севилью", – уточняет он в примечании к
данной строфе. ( вернуться)
54. ...Дочь Испании.... с мужами рядом полетела. – среди защитников города Сарагосы во время
осады мужеством и отвагой прославилась девушка Августина, прозванная Сарагосой. ( вернуться)
55. Парнас передо мной. – Байрон посетил деревушку Кастри, стоявшую на месте древних Дельф, 16
декабря 1809 г. ( вернуться)
56. ...горький мир твоей, о Греция, земли! – Байрон имеет в виду гнет турецкого господства в
Греции, завоеванной Османской империей в середине XV в. ( вернуться)
57. ...почтить священный Рог... – шутливый обычай "клятвы на рогах" в Англии. ( вернуться)
58. Ты был средь бурь незыблемой скалой... – к началу 1810 г. наполеоновская армия была
остановлена у стен Кадиса (Кадикса), население которого героически обороняло город более двух лет. ( вернуться)
59. ...суд был над изменником презренным. – маркиз Солано, губернатор и главнокомандующий
испанскими войсками, был расстрелян как изменник за отказ выполнить приказ Центральной хунты атаковать французский флот, стоявший на рейде близ Кадиса.
( вернуться)
60. Строфы 88–93 Байрон написал по возвращении в Англию, по следам событий. ( вернуться)
61. ...вновь войска // Идут сквозь пиренейские проходы. – Байрон говорит о битвах при
Талавере (июль 1809 г.), при Бароесе и Альбуере (май 1811 г.). ( вернуться)
62. ...за ней воспряло больше стран, // Чем раздавил Писарро. –
национально-освободительная борьба испанского народа положила начало выступлениям против наполеоновской Франции в ряде других стран Европы.
Писарро, Франсиско (ок. 1471–1541) – один из испанских конкистадоров, возглавлял завоевание огромной территории государства инков на западном побережье Латинской
Америки. ( вернуться)
63. Кито – город в Южной Америке, население которого неоднократновосставало против испанского
господства, 10 августа 1810 г. в Кито вспыхнуло восстание, положившее начало борьбе за независимость и образованию государства Эквадор. ( вернуться)
64. А ты, мой друг! – строфы 91–92 Байрон посвятил памяти школьного товарища Джона
Уингфилда. ( вернуться)
65. Там, где заморских варваров отряды // Бесстыдно грабили наследие Эллады... – Байрон имеет в
виду лорда Элджина (1766–1842), шотландского пэра, – археолога-любителя. В бытность свою в Афинах в качестве дипломата он добился разрешения вывезти из Афин несколько
кусков мрамора и вывез из Греции бесценную коллекцию. ( вернуться)
|
| |
|
| |
|
|
|
