1
    В Венеции на Ponte dei Sospiri,[2]
    Где супротив дворца стоит тюрьма,
    Где — зрелище единственное в мире! —
    Из волн встают и храмы и дома,
    Там бьёт крылом история сама,
    И, догорая, рдеет солнце Славы
    Над красотой, сводящею с ума,
    Над Марком, чей, доныне величавый,
    Лев перестал страшить и малые державы.[3]

2
Морей царица, в башенном венце,
Из тёплых вод, как Анадиомена,[4]
С улыбкой превосходства на лице
Она взошла, прекрасна и надменна.
Её принцессы принимали вено
Покорных стран, и сказочный Восток
В полу ей сыпал всё, что драгоценно.
И сильный князь, как маленький князёк,
На пир к ней позванный, гордиться честью мог.

    3
    Но смолк напев Торкватовых октав,[5]
    И песня гондольера отзвучала,
    Дворцы дряхлеют, меркнет жизнь, устав,
    И не тревожит лютня сон канала.
    Лишь красота Природы не увяла.
    Искусства гибли, царства отцвели,
    Но для веков отчизна карнавала
    Осталась, как мираж в пустой дали,
    Лицом Италии и празднеством Земли.

    …11
    Тоскует Адриатика-вдова:
    Где дож, где свадьбы праздник ежегодный?[6]
    Как символ безутешного вдовства
    Ржавеет «Буцентавр», уже негодный,
    Лев Марка стал насмешкою бесплодной
    Над славою, влачащейся в пыли,
    Над площадью, где, папе неугодный,
    Склонился император и несли[7]
    Дары Венеции земные короли.

    …13
    Пусть кони Марка сбруей золотой[8]
    И бронзой блещут в ясную погоду,
    Давно грозил им Дориа уздой —[9]
    И что же? Ныне Габсбургам в угоду
    Свою тысячелетнюю свободу
    Оплакивать Венеция должна;[10]
    О, пусть уйдёт, как водоросли в воду,
    В морскую глубь, в родную глубь она,
    Коль рабство для неё — спокойствия цена.

    14
    Ей был, как Тиру, дан великий взлёт,
    И даже в кличке выражена сила:
    «Рассадник львов» прозвал её народ —
    За то, что флаг по всем морям носила,
    Что от Европы турок отразила.
    О древний Крит, великой Трои брат!
    В твоих волнах — её врагов могила.
    Лепанто, помнишь схватку двух армад?[11]
    Ни время, ни тиран тех битв не умалят.

    15
    Но статуи стеклянные разбиты,
    Блистательные дожи спят в гробах,
    Лишь говорит дворец их знаменитый
    О празднествах, собраньях и пирах.
    Чужим покорен меч, внушавший страх,
    И каждый дом — как прошлого гробница.
    На площадях, на улицах, мостах
    Напоминают чужеземцев лица,
    Что в тягостном плену Венеция томится.

    …17
    Венеция! Не в память старины,
    Не за дела, свершённые когда-то,
    Нет, цепи рабства снять с тебя должны
    Уже за то, что и доныне свято
    Ты чтишь, ты помнишь своего Торквато.
    Стыд нациям! Но Англии — двойной!
    Морей царица! Как сестру иль брата,
    Дитя морей своим щитом укрой.
    Её закат настал, но далеко ли твой?

18
Венецию любил я с детских дней,
Она была моей души кумиром,
И в чудный град, рождённый из зыбей,
Воспетый Радклиф, Шиллером, Шекспиром,[12]
Всецело веря их высоким лирам,
Стремился я, хотя не знал его.
Но в бедствиях, почти забытый миром,
Он сердцу стал ещё родней того,
Который был как свет, как жизнь, как волшебство.

    19
    Я вызываю тени прошлых лет,
    Я узнаю, Венеция, твой гений,
    Я нахожу во всём живой предмет
    Для новых чувств и новых размышлений,
    Я словно жил в твоей поре весенней,
    И эти дни вошли в тот светлый ряд
    Ничем не истребимых впечатлений,
    Чей каждый звук, и цвет, и аромат
    Поддерживает жизнь в душе, прошедшей ад.