Пушкин А.С. Из стихотворений 1828-1830 гг.
Литература для школьников
 
 Главная
 Зарубежная  литература
 Пушкин А.С.
 
Портрет А. С. Пушкина
работы художника Кипренского О. А.,
1827 г.
 
 
 
 
 
Болдинская осень.
Глава из книги Ю.М.Лотмана
"Пушкин"
 
Александр Сергеевич Пушкин
(1799 – 1837)
 
Из стихотворений 1828-1829 гг.
 
Т. 3. Стихотворения, 1827–1836*

Дар напрасный, дар случайный...[1]

        26 мая 1828

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
1828 (стр. 59)



ПРЕДЧУВСТВИЕ[2]

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду...
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел[3], руку
Я спешу в последний раз.

Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
1828 (стр. 69)



Город пышный, город бедный...[4]

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит –
Всё же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.
1828 (стр. 76)




АНЧАР[5]

В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит – один во всей вселенной.

Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит
И тигр нейдет – лишь вихорь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом:
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.

Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;

Принес – и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.

А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседам в чуждые пределы.
1828 (стр. 79)



ЦВЕТОК[6]

Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:

Где цвел? когда? какой весною?
И долго ль цвел? и сорван кем,
Чужой, знакомой ли рукою?
И положен сюда зачем?

На память нежного ль свиданья,
Или разлуки роковой,
Иль одинокого гулянья
В тиши полей, в тени лесной?

И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок?
Или уже они увяли,
Как сей неведомый цветок?
1828 (стр. 84)



ПОЭТ И ТОЛПА[7]

        Procul este, profani.

Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел – а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»

    Поэт
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы всё – на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский[8],
Ты пользы, пользы в нем не зришь,
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.

    Чернь
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.

    Поэт
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы[9].
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; –
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, – полезный труд! –
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.[10]
1827 (стр. 85)
 
Стихотворения 1829 года


На холмах Грузии лежит ночная мгла...[11]

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.
1829 (стр. 111)



ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ[12]

Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,

На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.

Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?

То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!

То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!..
Ну, пошел же, погоняй!..
1829 (стр. 121)



ЗИМНЕЕ УТРО[13]

Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,[14]
Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась;
Луна, как бледное пятно,
Сквозь тучи мрачные желтела,
И ты печальная сидела –
А нынче… погляди в окно:

Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,
Друг милый, предадимся бегу
Нетерпеливого коня
И навестим поля пустые,
Леса, недавно столь густые,
И берег, милый для меня.
1829 (стр. 125)



Брожу ли я вдоль улиц шумных...[15]

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды –
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
1829 (стр. 130)



КАВКАЗ[16]

Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины:
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде бесполезной
И лижет утесы голодной волной...
Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно немые громады.
1829 (стр. 131)
 

Стихотворения 1830 года


ПОЭТУ[17]
СОНЕТ

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
1830 (стр. 165)



МАДОННА[18]
СОНЕТ

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель –

Она с величием, он с разумом в очах –
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
1830 (стр. 166)



БЕСЫ[19]

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!

"Эй, пошёл, ямщик!.." – "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.

Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон – теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой".

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... "Что там в поле?" –
"Кто их знает? пень иль волк?"

Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...
1830 (стр. 167)



ЭЛЕГИЯ
("Безумных лет угасшее веселье...")
[20]

      Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино, – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

       Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
1830 (стр. 169)



ЭЛЕГИЯ
("Безумных лет угасшее веселье...")
[20]

      Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино, – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

       Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
1830 (стр. 169)



ПРОЩАНИЕ[21]

В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета,
Меняя всё, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
1830 (стр. 177)



ЗАКЛИНАНИЕ[22]

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как лёгкой звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно, сюда! сюда!..

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… но, тоскуя,
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!
1830 (стр. 182)



ГЕРОЙ[23]

            Что есть истина?

       Друг.
‎Да, слава в прихотях вольна.
Как огненный язык, она
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает
И на другой уже видна.
За новизной бежать смиренно
Народ бессмысленный привык;
Но нам уж то чело священно,
Над коим вспыхнул сей язык.
На троне, на кровавом поле,
Меж граждан на чреде иной
Из сих избранных кто всех боле
Твоею властвует душой?

       Поэт.
‎Всё он, всё он – пришлец сей бранный,[24]
Пред кем смирилися цари,
Сей ратник, вольностью венчанный,
Исчезнувший, как тень зари.

       Друг.
‎Когда ж твой ум он поражает
Своею чудною звездой?
Тогда ль, как с Альпов он взирает
На дно Италии святой;
Тогда ли, как хватает знамя
Иль жезл диктаторский; тогда ль,
Как водит и кругом и вдаль
Войны стремительное пламя,
И пролетает ряд побед
Над ним одна другой вослед;
Тогда ль, как рать героя плещет
Перед громадой пирамид,
Иль, как Москва пустынно блещет,
Его приемля, – и молчит?

       Поэт.
‎Нет, не у счастия на лоне
Его я вижу, не в бою,
Не зятем кесаря на троне;
Не там, где на скалу свою
Сев, мучим казнию покоя,
Осмеян прозвищем героя,
Он угасает недвижим,
Плащом закрывшись боевым.
Не та картина предо мною!
Одров я вижу длинный строй,[25]
Лежит на каждом труп живой,
Клеймённый мощною чумою,
Царицею болезней… он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмёт чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость… Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой…

       Друг.
Мечты поэта –
Историк строгий гонит вас![26]
Увы! его раздался глас, –[27]
И где ж очарованье света!

       Поэт.
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! – Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…

       Друг.
Утешься........
29 сентября 1830
Москва.



Два чувства дивно близки нам...[28]

Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня !
Земля была б без них мертва,
Как ........ пустыня.
И как алтарь без божества».
1830 (стр. 203)

*Источник: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977–1979. Т. 3. Стихотворения, 1827–1836. – 1977.




1. Дар напрасный, дар случайный... – напечатано в «Северных цветах» на 1830 год.
26 мая – день рождения Пушкина.
Оглядываясь в день своего рождения на прожитые двадцать девять лет, Пушкин пишет «Дар напрасный, дар случайный...», которое так и обозначил для себя: «На день рождения», а в печати вместо заглавия поставил соответствующую дату: 26 мая 1828.
Примерно за год до этого, в «Трех ключах», Пушкин приходил к заключению, что самое лучшее все забыть – умереть. Теперь – в день рождения – он идет еще дальше: лучше всего не родиться. Это прямо перекликается с началом поэмы об Агасфере (смерть младенца) и мрачно утешающей формулой, вкладываемой в уста последнего: «Не смерть, жизнь ужасна». Еще более яркий свет бросает на душевное состояние Пушкина то, что и стихи на день рождения, и в какой-то мере сама эта формула находятся в несомненной внутренней связи с одним, на первый взгляд несколько неожиданным для него, литературным источником – библейской книгой Иова.
Перед нами — непосредственное, глубоко лирическое излияние горьких мыслей и чувств поэта. Но не только по интонации (серия вопросов), а, главное, по всему своему содержанию они представляют собой прямую параллель сетованиям многострадального Иова – совпадение в высшей степени знаменательное, может быть ярче всего показывающее, как трудно и тяжко ощущал себя поэт в окружавшей его в это время действительности. Неслучайность же данного совпадения очевидна из того, что именно в эту пору Пушкин, безусловно, вспоминал и даже скорее всего перечитывал историю библейского Иова.
После появления стихотворения в печати московский митрополит Филарет, славившийся своим красноречием (его проповедническое искусство высоко ценил и Пушкин), придумал своеобразное опровержение. Сохранив почти полностью внешнюю форму стихотворения (его построение, лексику, рифмовку), он, слегка изменив текст, придал словам автора прямо противоположный, религиозно-христианский характер. Жизнь дана не случайно и не напрасно, не без тайной божьей воли осуждена она и на казнь. Виноват в этом сам поэт: «Сам я своенравной властью || Зло из темных бездн воззвал...».
Филарет поручил близкой знакомой Пушкина и своей горячей поклоннице Е. М. Хитрово показать ему свое переложение. «Стихи христианина, русского епископа в ответ на скептические куплеты! – это право большая удача», – узнав об этом, писал ей не без иронии Пушкин (XIV, 57, 398). Однако, когда он прочел их, они явно произвели на него очень сильное впечатление. Поэту, который в эти годы ощущал себя все более внутренне одиноким, все менее понимаемым окружающими, почуялось в них подлинное сочувствие. (вернуться)

2. Предчувствие – напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.
Стихотворение написано в связи с делом о распространении стихов из «Андрея Шенье» (оно рассматривалось в Сенате 11 июня 1828 г. и в Государственном Совете 28 июня) и допросами о принадлежности Пушкину «Гавриилиады».
О заседаниях Пушкину известно не было, но он не мог не заметить отчужденного отношения к нему людей, причастных к правительству, в первую очередь отца Олениной, который в качестве статс-секретаря департамента гражданских и уголовных дел Сената участвовал в заседании 11 июня.
«Может быть еще спасенный, || Снова пристань я найду» – здесь поэт приравнивал возможность благополучного исхода дела о «Гавриилиаде» не более не менее как к «спасению» по делу декабристов и возвращению из ссылки. (вернуться)

3. Мой ангел – Анна Алексеевна Оленина (1807 – 1888) – дочь президента Петербургской Академии художеств А. Н. Оленина, в доме которого царил культ античности и собирался весь цвет тогдашней литературы и других искусств.
Оленина, несомненно, была самым серьезным увлечением Пушкина этих лет. Анаграмма ее имени и фамилии неоднократно мелькает в творческих рукописях поэта; в одном месте он и прямо написал было, тщательно потом зачеркнув: «Annette Poushkine». К Олениной – «ангелу кроткому, безмятежному» – обращается он, когда грозовые тучи снова начинают сгущаться над ним; ее черты – олицетворение «юности и красоты», – вместо своего «арапского профиля», призывает запечатлеть знаменитого английского художника Доу («Зачем твой дивный карандаш...», 1828); ее глаза, напоминающие ему ангела с картины Рафаэля «Сикстинская мадонна», противопоставляет воспетым Вяземским в стихотворении «Черные очи» горящим «огня живей» «черкесским глазам» Александры Россет («Ее глаза», 1828). Среди стихотворений, посвященных Олениной, есть две такие очаровательные миниатюры, как «Ты и вы» (1828) и, единственное в своем роде, исполненное, с одной стороны, предельной грации, с другой – глубоко содержательное восьмистишие «Город пышный, город бедный». (вернуться)

4. Город пышный, город бедный... – напечатано в «Северных цветах» на 1829 год.
В стихотворении дана характеристика Петербурга. Это восьмистишие своей двойной, воедино контрастно-слитой характеристикой императорской столицы предвосхищает мотивы будущего «Медного Всадника».
Последние строки относятся к А. А. Олениной. Легко и изящно, одним тончайшим штрихом, мгновенно очерченный как бы с ног до головы (маленькая ножка, вьющийся золотой локон) абрис прелестной девушки – единственное, что может как-то, хотя бы «немножко» примирить поэта с холодным, каменным городом.
Написано осенью перед отъездом в Михайловское. Оленина записала в своем дневнике о вечере 5 сентября 1828 г.: "Прощаясь, Пушкин мне сказал, что он должен уехать в свое имение, если, впрочем, у него хватит духу, – прибавил он с чувством" ("Пушкин. Исследования и материалы", т. II, М.–Л. 1958, стр. 273). (вернуться)

5. Анчар – напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 9 ноября 1828 г. в Малинниках. В рукописи эпиграф:
It is a poison-tree that pierced to the inmost
Weeps only tears of poison.
Coleridge.: "Это ядовитое дерево, которое, пронзенное до сердцевины, плачет только ядовитыми слезами. Кольридж". (Англ.)
Эпиграф взят из трагедии Кольриджа «Раскаяние» (д. I, явл.1).
В «Северных цветах» в последней строфе вместо «князь» было напечатано «царь». Это насторожило Бенкендорфа, заподозрившего в стихотворении какое-то иносказание. Пушкину пришлось давать объяснения. См. его письма Бенкендорфу от 7 февраля 1832 г. и 18–24 февраля (черновое).
Стихотворение «Анчар» явственно членится на две части: описание «древа яда» (первые пять строф) и повествование о гибели посланного к нему за ядом «бедного раба». Является один из самых замечательных образцов пушкинской гражданской поэзии, «прежним гимном», развивающим с исключительной художественной силой радищевскую тему протеста против «зверообразного самовластия... когда человек повелевает человеком».
В черновой рукописи «Анчара» набросан рисунок Пушкина: фигура худого, изможденного человека с низко опущенной, покорно склоненной головой, который, ничего не видя перед собой, обреченно шагает вперед. Раб знает, что он послан на неминуемую гибель, и не осмеливается не только протестовать или вовсе отказаться исполнить страшное приказание, но и попытаться скрыться, бежать во время пути, который он делает совсем один, притом под покровом ночной темноты («И к утру возвратился с ядом»). Из всего мира чувств и поступков в нем живет лишь безропотное, рабское повиновение. Это повиновение не только заглушает естественный для каждого живого существа инстинкт самосохранения, но и заставляет напрягать последние силы, чтобы не умереть (хотя смерть в его положении сулила только облегчение), прежде чем приказание будет выполнено, и только после этого он словно бы позволяет себе умереть, умереть не в каком другом месте и положении, а именно «у ног» своего «владыки»; умереть так же приниженно и бессильно, как он жил.
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

6. Цветок („Цветок засохший, безуханный...“) – напечатано в журнале «Галатея», 1829 г., № 2. Датируется второй половиной сентября – ноябрем 1828 г.
Стихотворение «Цветок», написанное примерно в ту же пору, что и «Анчар», как бы составляет ему своего рода контрастную параллель: необычайному и грозному явлению природы, умерщвляющему все живое, «древу яда», противопоставлен здесь самый простой, обычный, радующий человека полевой цветок.
Стихотворение это исключительно непритязательно и по содержанию и по форме. Повод к нему – найденный между страницами книги засохший цветок, – случай слишком обыкновенный и в общем не останавливающий на себе особенного внимания. Но поэт потому и поэт, что любая мелочь способна вызвать в нем бездну мыслей и чувств, наполнить его душу «странной мечтой». Заурядность повода, вызвавшего к жизни это стихотворение, определяется и его формой. Его лексика отличается исключительной, говоря пушкинским словом, «нагой» простотой. В нем нет обычных поэтических фигур и тропов – метафор, украшающих эпитетов, все оно написано, может быть за одним-двумя исключениями, самыми обыкновенными словами, которые все могли бы быть употреблены в обычной разговорной речи. В этом отношении «Цветок» начинает собой новую линию в лирике Пушкина – при предельном лиризме предельная же простота, – характерную для ряда его последующих и совершеннейших созданий, таких, как «На холмах Грузии лежит ночная мгла», «Я вас любил: любовь еще, быть может...».
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

7. Поэт и толпа („Поэт по лире вдохновенной...“) – напечатано под названием «Чернь» в «Московском вестнике», 1829 г., ч. I. Настоящее название стихотворению дано Пушкиным в 1836 г. при подготовке нового издания стихотворений, не вышедшего в свет.
Эпиграф «Прочь, непосвященные» – восклицание жреца из 6-й песни «Энеиды» Вергилия.
Стихотворение является ответом на требования дидактического морализма, какие предъявлялись Пушкину. Еще в начале 1828 г. в «Московском вестнике», к редакции которого тогда близок был Пушкин, отмечались обращенные к Пушкину советы «строгих Аристархов» преподавать уроки нравственности». Но не столько на страницах журналов, сколько в самом обществе, особенно в кругах, близких правительству, было заметно стремление «направить» перо поэта для служения практическим целям и интересам, далеким от тех идеалов, какие ставил себе Пушкин в своем творчестве. Было бы ошибочно видеть в этом стихотворении проповедь так называемого «искусства для искусства». Этому противоречит всё творчество Пушкина, взятое в целом.
В стихотворении «Поэт» (1827) Пушкин показал, каким он представляет себе образ истинного поэта. Но для чего берется поэт за свою «святую лиру», в чем назначение его «священной жертвы»? Развернутый и полный свой ответ Пушкин дал в стихотворении «Чернь» (позднее он предполагал назвать его «Поэт и толпа»). Предварительный набросок его Пушкин сделал примерно тогда же, когда были написаны «Поэт» и «Близ мест, где царствует Венеция златая» (предположительно в августе – начале октября 1827 года); но все оно было создано лишь год спустя (во второй половине сентября – начале декабря 1828 года). Синтетический образ жреца Аполлона, служителя искусства – поэта – и одновременно библейского пророка, сурового обличителя сильных мира, неправых общественных отношений, содержащийся в скрытом виде в стихотворении «Поэт», снова предстает в «Черни», причем на этот раз уже с полной наглядностью, так сказать в действии.
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

8. Кумир ты ценишь Бельведерский... – упоминание о «Бельведерском кумире» прямо связывает это стихотворение со стихотворением «Поэт», где, вдохновенный певец явлен в двойном и вместе с тем слитом воедино облике жреца Аполлона – бога света, солнца, искусства – и библейского пророка. «Чернь» стихотворения – с ее крайне бедным, «тупым» пониманием задач поэзии в духе уже отжившего свой век классицизма – полезное в приятном — и с еще более мелочным, ограниченным, корыстно-мещанским пониманием «пользы» («на вес кумир ты ценишь Бельведерской»; в вариантах: «Презренной пользы в нем не зришь», «лишь низких выгод алчешь ты») – требует от поэта именно такой «полезности» его песен. (вернуться)

9. Душе противны вы, как гробы... – на притязания светской черни поэт отвечает примерно так, как в свое время в том же фонвизинском «Недоросле» Стародум отвечал Правдину: «Тщетно звать врача к больным неисцельно». (вернуться)

10. В концовке стихотворения поэт выступает в аспекте жреца Аполлона. Но все его ответы черни даются отнюдь не спокойным голосом ушедшего в мир чистой красоты ревнителя «искусства для искусства», а грозным, гневным, жгущим сердца глаголом библейского пророка.
Знаменательно в этом отношении, что, вместо позднейшего эпиграфа из «Энеиды» Вергилия, Пушкин сперва хотел взять к своим стихам эпиграф из Библии: «Послушайте глагол моих» – гневные слова, обращенные Иовом к его лжедрузьям. Это еще одно, уже прямое и несомненное, подтверждение, что в 1828 году, когда поэтом были созданы «Чернь» и (всего за несколько месяцев до этого) стихи на день рождения, книга Иова присутствовала в его памяти. Форма стихов на день рождения, как мы видели, восходила к монологу Иова, диалогическая форма «Черни» соответствует спорам Иова с друзьями; отсюда проникли в пушкинское стихотворение даже некоторые выражения («Как ветер песнь его свободна», – укоряет чернь поэта; «Слова уст твоих буйный ветер», – укоризненно обращается к Иову один из его «жалких утешителей». «Молчи, бессмысленный народ», – отвечает поэт черни; «О если бы вы только молчали! Это было бы вменено вам в мудрость», – обращается Иов к друзьям). (вернуться)

11. На холмах Грузии лежит ночная мгла... – напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано в мае 1829 г., во время путешествия в Арзрум. В первоначальной редакции помечено 15 мая.
Пушкин сопровождал стихотворение в печати заглавием (или подзаголовком) "Отрывок".
В. Ф. Вяземская, посылая в 1830 г. это стихотворение, тогда еще не изданное, в Сибирь М. Н. Волконской (Раевской), писала ей, что оно посвящено невесте Пушкина, Наталье Николаевне Гончаровой.
В 3-й части «Стихотворений» 1832 г. Пушкин под 1829 г. печатал вместе стихотворения, вызванные поездкой в Арзрум, в качестве особого цикла, в такой последовательности: «Кавказ», «Обвал», «Монастырь на Казбеке», «Делибаш», «На холмах Грузии лежит ночная мгла», «Не пленяйся бранной славой», «Дон». (вернуться)

12. Дорожные жалобы – напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 4 октября 1829. Стихотворение, начатое в 1829 г., дописано в 1830 г. в Болдине 4 октября (эта дата в автографе), после письма к невесте от 30 сентября (в письме те же темы).
Мотив дорожной езды, связанный обычно у Пушкина прямо или косвенно с темой жизненного пути, в данном стихотворении оборачивается больше всего думами о смерти. Это сближает его с незадолго до того написанными стансами «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Здесь разрабатывается как наиболее вероятный, естественный, подсказываемый бездомной, кочевой жизнью поэта вариант: смерть застигнет его «в странствиях».
Все стихотворение насквозь проникнуто реальной действительностью. В нем имеются словно бы прямо противопоказанные лирическому стихотворению гастрономические – «онегинские» – реалии: холодная телятина, трюфли Яра, рюмка рома, чай. Критики-романтики сочли все это кощунством по отношению к поэзии – «языку богов».
В заключительных строфах мечты поэта, до сих пор лишенного семейного крова, покоя, уюта, о доме, невесте, о той тихой московской улице, на которой она живет (первоначально было: «По Никитской разъезжать»), о независимой — вдали от света, «холодной толпы» — жизни в деревне аналогичны тем надеждам на «улыбку» судьбы, которыми озарены заключительные строки «Элегии». Все это делает «Дорожные жалобы» одним из характернейших образцов высокопоэтической «прозы» в стихах. (вернуться)

13. Зимнее утро («Мороз и солнце; день чудесный…») – напечатано: «Царское Село». Альманах на 1830 год. СПб., стр. 1–2.
Дата создания: 3 ноября 1829. Написано в Старицком уезде Тверской губ., в селе Павловском П. И. Вульфа, дяди друзей Пушкина. Поэт гостил у него по дороге из Москвы (после возвращения из Арзрума) в Петербург.
В первоначальном черновике последний стих 4-й строфы читался: «Коня черкасского запречь». Он был заменен окончательным вариантом – «Кобылку бурую запречь», – что характеризует работу Пушкина по созданию реалистического стиля.
«Зимнее утро» наполнено светом, радостью при виде нового родившегося дня, открывающего необозримые дали и красоту неброской, скудной («поля пустые», «леса, недавно столь густые») северной зимней природы, полной, однако, простого и тихого очарования. С неподражаемой грацией, изящным лукавством Пушкин, «грустно очарованный» «девственной красой», пишет стихотворное признание в легкой влюбленности. (вернуться)

14. Аврора – (устар., трад.-поэт.) утренняя заря; (мифол.) богиня утренней зари в древнеримской мифологии. (вернуться)

15. Брожу ли я вдоль улиц шумных... – напечатано в «Литературной газете», 1830 г., № 2, 6 января. Написано 26 декабря 1829 г.
«Брожу ли я вдоль улиц шумных» – стихотворение в существе своем глубоко оптимистическое. Но это не высмеянный Вольтером наивно-розовый «оптимизм» недалекого Панглоса, считающего, что все к лучшему в этом лучшем из миров; это не эгоистически-эпикурейский оптимизм русского «вельможеского» XVIII века (см. концовку замечательной державинской оды «На смерть князя Мещерского», тематически во многом перекликающейся с пушкинскими стансами 1829 года).
Свидетель многих глубоко драматических событий мировой и отечественной истории, остро ощущавший ложь и несправедливость существующих общественных отношений, испытавший так много горечи и боли в своем собственном жизненном опыте, Пушкин отнюдь не отрицал наличия в мире зла; он больше чем кто-нибудь знал и понимал трагический характер исторического процесса.
Бо́льшая часть этого стихотворения, ставящего в упор тему о смерти, по-настоящему трагична. Где бы ни был поэт и что бы он ни делал, его неотступно преследует мысль о неизбежной смерти не только его самого, но и всех, кто его окружает. Но трагическая мысль о смерти, и своей и всего своего поколения, разрешается другой, светлой, альтруистической мыслью (зерно ее уже в эпитете «Младенца ль милого ласкаю») о цветении новой, младой жизни. Благословением ее и завершается это стихотворение, в котором «лелеющая душу гуманность» поэзии Пушкина одерживает одну из самых трудных и великих своих побед. (вернуться)

16. Кавказ – напечатано в «Литературной газете», 1831 г., № 1. Написано 20 сентября 1829 г.
В этом стихотворениb отражены впечатления от путешествия по Кавказу в мае – августе 1829 г.
Центральное место в ряду стихотворений, связанных с путешествием в Арзрум, занимает своеобразный лирический триптих: «Кавказ», «Обвал» и «Монастырь на Казбеке».
У стихотворения «Кавказ» имеется некоторый литературный прообраз. В «Кавказском пленнике» описывалась подобная же ситуация: с вершины горы перед Пленником открывается «великолепная картина» бушующей внизу бури («Как часто пленник над аулом...» и т. д.). Однако на сопоставлении сходных описаний наглядно сказывается разность двух творческих методов – поэта-романтика, автора первой южной поэмы, и поэта действительности, автора лирического кавказского цикла. В поэме взят момент исключительный (грозная буря в горах) и вместе с тем дающий возможность прибегнуть к столь излюбленному романтиками приему резкого контраста.
Стихотворение «Кавказ» проникнуто, наряду с восхищением открывающейся во все стороны грандиозной панорамой, тем ощущением безграничности, бескрайнего простора и одновременно человеческой мощи и силы, радости и полноты бытия, которое испытывает каждый совершивший восхождение на горную вершину. (вернуться)

17. Поэту ("Поэт! не дорожи любовию народной...) – напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. Написано 7 июля 1830 г.
Стихотворение вызвано нападками на Пушкина на страницах «Московского телеграфа» и «Северной пчелы», где до того времени печатались восторженные рецензии на его сочинения.
Входит в ряд аналогичных по мыслям произведений: "Разговор книгопродавца с поэтом", 1824; "Поэт и толпа", 1828; "Ответ анониму", 1830; "Эхо", 1831; заключительные строки стихотворения "Я памятник себе воздвиг нерукотворный...", 1836.
За два-три месяца до наброска статьи о Баратынском Пушкин создает одно из самых горьких и вместе с тем самых мужественных своих стихотворений – сонет «Поэту», продолжающий тему «Черни» («Поэта и толпы») и как бы логически замыкающий собой цикл его стихов о поэте и современном ему обществе.
Стихотворение написано во втором лице, как бы адресовано поэту вообще. В то же время оно явно и в первую очередь обращено к тому поэту, который полтора года назад с презрением и гневом прогнал от себя прочь пытавшуюся направлять его перо, указывать путь, по которому он должен идти, «тупую чернь», тому поэту, для которого его творчество было не игрой в бирюльки, а главным делом его жизни, героическим трудом, подвигом. Перед нами – обращение и завет Пушкина самому себе. Так это и было понято. Отсюда – снова возникшие обвинения и упреки как со стороны современников, так и многих последующих критиков и исследователей в антиобщественной направленности стихотворения, в проповеди искусства, отрешенного от жизни, от нужд и интересов современности. Для своего глубоко серьезного, программного стихотворения Пушкин избрал необычную для него и долгое время оценивавшуюся им явно отрицательно форму сонета. Выбору именно данной формы могло явиться и то, что в первом же и едва ли не самом значительном из «прелестных» (слово Пушкина) сонетов Дельвига, «Вдохновение», как раз ставится та же тема драматической судьбы истинного поэта, который, «презренный, гонимый от людей, блуждающий один под небесами», «говорит с грядущими веками... клевете мстит славою своей и делится бессмертием с богами». (вернуться)

18. Мадонна – напечатано в альманахе «Сиротка» на 1831 год. Написано 8 июля 1830 г.
Обращено к невесте, H. H. Гончаровой.
Та же картина ("Мадонна" итальянского мастера, приписывавшаяся Рафаэлю и продававшаяся в Петербурге) упоминается в письме Пушкина от 30 июля 1830 г. к невесте: "Часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды; я бы купил ее, если бы она не стоила 40000 рублей" (подлинник на французском языке). (вернуться)

19. Бесы – напечатано в «Северных цветах» на 1832 год. Написано 7 сентября 1830 г. в Болдине.
«Бесы» явно соприкасаются с целым рядом пушкинских творений, в особенности лирических стихов, объединяемых темой русской зимы и образующих как бы некий «зимний» цикл, скрепленных не только общностью некоторых мотивов, но и наличием схожих образов, порой даже прямыми реминисценциями. Наряду с «Бесами» в этот цикл входят ранее написанные стихотворения «Зимний вечер» (1825), «Зимняя дорога» (1826) и «Зимнее утро» (1829). Помимо общего мотива – зимняя буря, вьюга – между «Бесами» и «Зимним вечером» существует ряд текстуальных перекличек.
Наиболее соотносятся «Бесы» с «Зимней дорогой». Правда, мотива вьюги в последней нет. Но зато общей и ведущей для обоих стихотворений является тема долгого ночного пути по заваленным снегом пустынным и бесконечным русским равнинам. Вместе с тем именно то, что в «Бесы» вводится новый, дополнительный мотив вьюги, делает их как бы не только продолжением, но и развитием внутренней темы «Зимней дороги».
Путник следом за ямщиком называет «духов» «бесами». Но в сознании поэта возникают не столько фольклорные, сколько отчетливо выраженные литературные ассоциации. Образы «Бесов», закружившихся «будто листья в ноябре», мчащихся «рой за роем», надрывая своим жалобным воем и визгом сердце, прямо погружают нас в сурово-мрачную атмосферу пятой песни дантовского «Ада», с ее сонмом душ, которые метет, кружит и увлекает адский вихрь и которые оглашают все вокруг своими воплями, стонами, нескончаемым плачем, жалобными криками (стихи 25–48).
«Бесы» сложились в условиях последекабрьского тупика. Русская зима, которая обернулась непроглядной вьюгой, занесла не только все пути, но и все следы к ним (вспомним образ «вечного полюса» в стихах Тютчева о декабристах). Отсюда – тема безвыходности, пронизывающая все стихотворение. (вернуться)

20. Элегия ("Безумных лет угасшее веселье ...) – напечатано в «Библиотеке для чтения», 1834 г., т. VI. Написано 8 сентября 1830 г.
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

21. Прощание – написано 5 октября 1830 г. в Болдине.
Под обозначением "В последний раз" с датой "1829" вошло в список стихотворений, предназначаемых для издания, составленный не позднее середины сентября 1831 г. (ПД № 716; см. „Рукою Пушкина“, стр 261).
В предварительном списке стихотворений, предназначавшихся для издания 1832 г., это стихотворение названо «К E.W.», причем буквы написаны в виде монограммы, как Пушкин обозначал имя Елизаветы Воронцовой.
По всей вероятности напечатано Пушкиным впервые в виде текста к романсу Есаулова, выпущенному отдельным изданием зимой 1830 – весной 1831 гг. (единственный известный экземпляр этих нот, без выходных данных, принадлежит Государственному Музею Пушкина). Перепечатано в статье С. С. Попова „Забытый романс А. Есаулова на текст А. С. Пушкина“ – „Советская музыка“, 1937, № 5, стр. 78–80. Вторично напечатано (впервые в виде самостоятельного стихотворения) в „Альманахе на 1838 год, изданном В. Владиславлевым“, стр. 349, по неуказанному источнику.
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

22. Заклинание – при жизни Пушкина не печаталось. Написано 17 октября 1830 г.
Опубликовано Жуковским в посмертном издании собрания сочинений Пушкина, т. IX, 1841, стр. 164. Датируется, согласно помете в автографе, 17 октября 1830 г.
Леила – имя героини поэмы Байрона «Гяур», которую он считал в числе самых значительных произведений английского поэта, неоднократно называя его «певцом Гяура», «певцом Леилы». (вернуться)

23. Герой – впервые напечатано в журнале «Телескоп», 1831, часть 1, № 1, с. 46–48, без подписи; куда было отдано М. П. Погодиным; см. письмо к нему Пушкина от начала ноября 1830 г.
Дата под стихами означает день приезда Николая I в холерную Москву и не имеет отношения к времени написания стихотворения.
См. подробнее о стихотворении в книге Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина». (вернуться)

24. Пришлец сей бранный – Наполеон. (вернуться)

25. «Одров я вижу длинный строй» – здесь описывается посещение Бонапартом чумного госпиталя в Яффе в 1799 г. По преданию, Наполеон, чтобы ободрить больных, пожал руку чумному. (вернуться)

26. Историк строгий – Пушкин ссылается на «Мемуары», которые появились в 1829–1830 гг. и автором которых значился Бурьен.
В действительности они были составлены журналистом Вильмаре. В этих мемуарах утверждалось, что Наполеон не прикасался к чумным. (вернуться)

27. Увы! его раздался глас... – Mémoires de Bourrienne. (Прим. Пушкина.). (вернуться)

2. Два чувства дивно близки нам – при жизни Пушкина напечатано не было. Датируется предположительно первой половиной октября 1830 г.
Опубликовано впервые в 1855 г. Анненковым в „Материалах для биографии Пушкина“ – Сочинения Пушкина. Изд. Анненкова, т. I, 1855, стр. 346. (вернуться)


 
Портрет Натальи Николаевны Пушкиной (урожденной Гончаровой)
работы художника А. П. Брюллова. 1831 – 1832 гг.
Всероссийский музей А. С. Пушкина
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Содержание

 
 
 
 
Литература для школьников
 
 
Яндекс.Метрика