Я вырос на лоне крепостного права,
вскормлен молоком крепостной кормилицы,
воспитан крепостными мамками и, наконец,
обучен грамоте крепостным грамотеем.
Все ужасы этой вековой кабалы я видел в их наготе.
М. Е. Салтыков-Щедрин. «Мелочи жизни»

Родился Михаил Евграфович Салтыков 27 января 1826 года в селе Спас-Угол Тверской губернии в семье богатых помещиков. «Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права. Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к ним, в тесном смысле, и прилагается этот термин, — но и во все вообще формы общежития... С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний поруганного и ни откуда не защищенного существования?»

Огромный неуютный дом, похожий на серую коробку, стоял почти на голом месте. К нему лепились многочисленные строения для дворовых, для скота, погреба и клетушки для многолетних хозяйственных припасов. За барским имением на многие версты тянулась болотистая равнина, покрытая хвойным лесом. Местность эта, по словам писателя, «самой природой предназначена была для мистерий крепостного права».

В доме полновластно господствовала мать — Ольга Михайловна, вышедшая из богатой купеческой семьи, «кулак-баба», по выражению Щедрина. Она не только поставила на ноги оскудевшее, разорившееся поместье мужа, но и в короткий срок удесятерила состояние семьи. Жестокость помещицы-крепостницы сочеталась в ее характере с умелой хваткой буржуа-накопителя. Щедрин так характеризовал своих родителей: «Отец был по тогдашнему времени порядочно образован; мать—круглая невежда; отец вовсе не имел практического смысла и любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала и действовала молча и наверняка... В семействе нашем царствовала не то чтобы скупость, а какое-то упорное скопидомство».

Мать, как и отец — Евграф Васильевич, воспитанием детей не утруждала себя, все ее силы были направлены на приобретательство. «Она являлась между нами только тогда, когда, по жалобе гувернанток, ей приходилось карать. Являлась гневная, неумолимая, с закушенною нижнею губою, решительная на руку, злая».

Дети в семье Салтыковых делились на «постылых» и «любимчиков». Маленький Михаил в раннем возрасте был «любимчиком», но это не мешало матери применять к нему те же методы воспитания, что и к «постылым». Когда он стал взрослым, рассказывал: «Помню, что меня секут, кто именно, не помню, но секут как следует, розгою, а немка, гувернантка старших моих братьев и сестер, заступается за меня, закрывает ладонью от ударов и говорит, что я слишком мал для этого. Было мне тогда, должно быть, года два, не больше».

Внешне Салтыков был похож на мать: неуклюжий высокий мальчик со строгим лицом, на котором выделялись большие, выпуклые, не по-детски суровые глаза под густыми бровями. Он то замыкался в себе, то поражал всех необычайной живостью и бесшабашным озорством. В такие минуты даже угрозы матери не могли остановить его. Братья и сестры не очень любили маленького Мишу за прямоту и резкость суждений о них, за смелость и независимость — характера.

Крепостническое «гнездо» Салтыковых было как бы прообразом крепостнической России в миниатюре. Здесь были угнетатели и угнетаемые, здесь шла жестокая борьба за собственность и за привилегии. Рабская психология складывалась не только у крепостных, но и у членов семьи.

Позднее родные — мать, братья, сестры, — а также знакомые помещики послужили Салтыкову-писателю прототипами многочисленных сатирических персонажей. Так, братья Дмитрий и Илья явились прототипами Иудушки Головлева, брат Николай — прототипом Степана. Многие образы жестоких помещиц-накопительниц навеяны его матерью и знакомыми. В произведениях Салтыкова изображены также те крепостные, в окружении которых проходило его детство.

Из архивных материалов видно, что трагедии живописца Павла, Мавруши-Новоторки, Бессчастной Матренки, Ваньки-Каина разыгрывались в поместье Салтыковых на глазах маленького Михаила.

Еще более страшный произвол наблюдал он в имении своей тетки Елизаветы Васильевны, выведенной в «Пошехонской старине» под именем Анфисы Порфирьевны, в имениях родственницы Бурнашевой и соседей — помещиков Барановых.

Салтыкову незачем было придумывать факты истязания крепостных, примеры беззакония и самодурства помещиков — сама жизнь поставляла их во множестве. Недаром он придавал огромное значение впечатлениям, вынесенным из родного «крепостнического гнезда». «Крепостное право, тяжелое и грубое в своих формах, сближало меня с подневольною массою. Это может показаться странным, но я и теперь сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей жизни, и только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному, сознательному и страстному отрицанию его». Эти условия способствовали зарождению революционно-демократического мировоззрения писателя.

Домашнее воспитание Салтыкова было весьма скудным. Шестилетнего Мишу обучал грамоте крепостной художник Павел, трагическую судьбу которого Салтыков впоследствии изобразил в «Пошехонской старине». Мальчик очень любил своего учителя, но, когда он научился читать и писать, для продолжения «образования» пригласили священника. А вскоре мать и вовсе отказалась от мысли нанимать учителей: воспитание Миши и младших детей она возложила на дочь.

Предоставленный дома самому себе, Миша рано пристрастился к чтению и рос довольно развитым мальчиком. Когда ему исполнилось десять лет, мать отдала его в Московский дворянский институт, где он сдал экзамены сразу в третий класс. Этот институт возник на основе знаменитого в то время Университетского благородного пансиона. В начале XIX века пансион считался одним из лучших прогрессивных учебных заведений, в нем учились многие будущие поэты и писатели. «Над дворянским институтом незримо как бы веяло знамя русской литературы... Жуковский, Грибоедов, Лермонтов — каким восторгом бились наши сердца при упоминании только этих трех былых воспитанников института, в котором хранились и повторялись предания о них... Всего почти Лермонтова мы знали наизусть», — вспоминал учившийся в одно время со Щедриным писатель Г. П. Данилевский.

Поэзию Лермонтова Салтыков любил страстно. Влияние ее определило раннее творчество Салтыкова: и стихи, и прозу.