|
|
|
Томас Стернз Элиот
(1888-1965)[ 1] |
|
ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА
THE LOVE SONG OF J. ALFRED PRUFROCK [2] |
S'io credessi che mia risposta fosse a
persona che mai tornasse al mondo, questa
fiamma staria senza piu scosse. Ma per cio che
giammai di questo fondo non torno vivo alcun
s'i'odo il vero, senza tema d'infamia
rispondo. [ 3] |
Пошли вдвоем, пожалуй.
Уж вечер небо навзничью распяло,
Как пациента под ножом наркоз.[4]
Пошли местами полузапустелыми,
С несвежими постелями
Отелями на разовый постой,
Пивными, устланными устричною шелухой,
Пошли местами, удручающе навязчивыми
И на идею наводящими
Задать Вам тот – единственно существенный -
вопрос...
II
Какой вопрос? Да бросьте!
Пошли, пожалуй, в гости.
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонаротти.[5]
Желтая марь спиной о стекла трется,[6]
Желтая хмарь о стекла мордой бьется
И в недра вечера впускает язычок –
Вот замерла над водосточною канавой,
Купаясь в копоти, ссыпающейся с крыш,
Внезапно с балюстрады соскользнула,
Увидела: октябрь, и сумерки, и тишь, –
Облапила домишко и заснула.
Ибо воистину приспеет время
Для желтой хмари, трущейся спиною
О стекла в закоулках на закате,
Ибо приспеет время встреч со всеми
Бежать как рокового предприятья.
Время убийства и время зачатья,
Время трудам и дням тех самых рук,
Что нам вопрос подкручивают вдруг
На блюдечке - и время Вам, и время мне.
И время все же тысячи сомнений,
Решений и затем перерешений –
Испить ли чашку чаю или нет.
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонарроти.
Ибо воистину приспеет время
Гадать: посмею? Разве я посмею?
И убегать по лестнице быстрее
И не скрывать при этом, как лысею
(Там скажут: он лысеет все быстрее).
Костюмчик клерка, воротник вдавился в шею,
Неброско дорог галстук в то же время
(Там скажут: он худеет. Он худеет) –
Как я посмею
Нарушить вековую нерушимость?
Мгновенье на сомненья – и мгновенье
Решимости на мнимую решимость.
Я знаю все подряд, я знаю наперед
Все эти утра, вечера и чаепитья.
Жизнь притерпелся ложечкой цедить я,
Я знаю листопад бесед и нежных нот
И знаю: он замрет, о гибели глаголя.
Да как же я себе позволю?
Я знаю их глаза: подряд, наперечет,
Те взгляды, что разводят по разрядам, –
И на булавку бабочку в плену, –
И на стену меня, пусть крылышки вразлет, -
Да как же я начну
Выхаркивать окурки дней с привычным их
раскладом?
Да как же я себе позволю?
Я знаю руки: наперед, наперечет,
Нагие, звонкие и цвета алебастра
(Но в рыжеватых волосках при свете люстры);[7]
Запах духов из декольте –
Позыв (неужто ж – к тошноте?)
Рука легла на стол иль складки шали мнет:
Да как же я себе позволю?
Да как же я начну?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сказать, что я прокрался переулками,
Следя дымы, ползущие из трубок
У одиноких мужиков на подоконниках?
О быть бы мне во тьме немого океана
Парой кривых клешней, скребущихся о дно![8]
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вечер, длиннопалою рукою
Оглажен, полн покоя –
Усталый... сонный... или только симулируя
Спокойствие, меж нас лежит он, милая.
Чай с кексом и мороженое с блюдца –
И вдруг с "люблю" каким-нибудь рвануться?
И пусть я голосил, постился и молился
И голову свою (с проплешиною) лицезрел
на блюде, –
Я не пророк и ничего необычайного не будет,
И как погас мой звездный час, не вспыхнув,
помню,
И Вечный Страж заржал, подав пальто мне,
Короче говоря, я не решился.
И стоит ли, и стоит ли хлопот,
Над чаем с мармеладом, над фарфором,
Над нашим центробежным разговором, –
Я знаю наперед, как все произойдет, –
Восстать, вкусить и мирозданье в шар скрутить[9]
И к центру раскрутить его, в котором
Единственно существенный вопрос.
Сказать: "Аз семь воскресший Лазарь. Да, я
Вернулся. Я открою все!"... А Вы,
Диванную подушку поправляя,
Ответите: "Увы, так дело не пойдет.
Увы, – ответите, – увы!"
И стоит ли, и стоит ли хлопот, –
Я знаю наперед, как это будет, –
Пройдут закаты и сырые тропы тротуара,
Пройдут романы, разговоры возле чайного
фарфора,
Паркет подолом платьев подметет, –
Не высказать того, что я хочу!
Как будто чувства на экран влекутся по лучу!
И стоит ли, я знаю, как все будет,
Когда диванную подушку или шаль
Поправив и в окно уставясь, Вы
"Так дело не пойдет, увы, мне жаль,
Увы, – ответите, увы!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет! Принцем Датским мне, увы, не быть.
Я свитский лорд, я спутник, я конвой,
Задействован в той сцене иль в другой –
Морочить принца, неумелый плут,
Игрушка под рукой, рад хоть такой,
Но – занятости: вежлив, трусоват,
Чувствителен, но как-то невпопад,
Из роли выпадающий порой,
Порой – едва ль не шут.
Годы катятся... годы катятся...
Бахрома на брючинах лохматится...
А может, персика вкусить? И прядь пустить
по плешке?
Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки.[10]
Я слышал, как поют они, русалки, друг
для дружки.
Не думаю, что мне споют оне.
Я видел их, седые волны оседлавших,
Впустивших в космы пены чуткие персты,
Где белизну ветр отделял от черноты.
Мы были призваны в глухую глубину,
В мир дев морских, в волшебную страну,
Но нас окликнули – и мы пошли ко дну.[11]
Перевод В. Топорова
|
Источник: Элиот Т. С. Полые люди.
СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. (Б-ка мировой лит. Малая
серия)
|
|
1. Томас Стернз Элиот (англ. Thomas Stearns Eliot; более известный под сокращённым именем Т. С. Элиот; 26 сентября 1888, Сент-Луис, Миссури, США – 4 января 1965, Лондон) – американо-английский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года.
Наиболее значительные стихи ранних лет вошли в книгу «Любовная песня Альфреда Пруфрока» (1917), воспринятую современниками как манифест
англо-американского модернизма. В 1919 вышел его сборник «Стихи». Цикл "Полые люди" (1925) закрепил за Элиотом славу "поэта отчаяния".
В 1922 году Элиот опубликовал своё самое значительное произведение – поэму «Бесплодная земля», воплотившую
послевоенные настроения «потерянного поколения» и богатую библейскими и дантовскими аллюзиями. (вернуться)
2. «Любовная песнь Альфреда Пруфрока» – Пруфрок – первый из "лирических
героев" Элиота, хотя сам этот термин весьма условен. Возможно, стихотворение завершается перед самоубийством этого персонажа, о чем косвенно
свидетельствуют и эпиграф, и аллюзии на шекспировского Гамлета и библейского Лазаря. Впрочем, в следующем стихотворении – "Женский портрет" (название
которого восходит к одноименному роману Генри Джеймса) ситуация иронически переворачивается.
Стихотворение начато в 1910 г., когд Элиот был студентом Гарвардского университета, и закончено в Европе в 1911 г.
Напечатано четыре года спустя в журнале Poetry (June 1915). Вошло затем в первую книгу стихов Элиота "Prufrock and Other Observations" (1917).
Название стихотворения являет собой образ многослойной иронии. Слова «любовная песня» настраивают на определенный лирический лад, но следующее
за ними имя Дж. Альфред Пруфрок своей официальностью иронически снимает создавшееся было настроение.
Уже в имени и фамилии главного героя заложена ирония. «Альфред» – имя возвышенное, так звали великого английского поэта-романтика лорда Теннисона;
«Пруфрок» – нарочито некрасивая фамилия, как будто взятая с вывески мелкого лавочника. Английскому уху в этом имени слышны два корня – «prude»,
что означает «ханжа», и «frock», т.е. «платье». Такое сочетание подразумевает недостаток мужественности у героя, его робость, безволие. Кроме
того, необычна манера сокращения имени: после первых инициалов следует полное второе имя и фамилия – Дж. Альфред Пруфрок. В период работы над
поэмой ее автор подписывался таким же образом – Т. Стернз Элиот, что намекает на некоторую автобиографичность героя.
Эпиграф, взятый из «Божественной комедии» Данте, намекает читателю, что любовная песнь элиотовского героя не будет пропета во всеуслышание.
Дочитав стихотворение до конца, мы понимаем, что Пруфрок, пожалуй, и не любит никого,— во всяком случае, никого и тех женщин, которых он упоминает
в своем монологе. Такова современная любовная песня интеллектуального молодого человека, как бы хочет сказать Элиот. Таков нынешний вариант признания
в любви, да и сама любовь, если можно назвать это любовью.
Один из самых важных источников Элиота – стихотворение английского поэта Эндрю Марвелла (1621–1678) «своей робкой возлюбленной» (То
His Coy Mistress), которое представляет собой как бы антипод «Любовной песни...». Герой Марвелла страстно убеждает свою
возлюбленную отбросить застенчивость: "Let us roll all our strength and all/Our sweetness into one ball."
Пруфрок, напротив, осторожен и нерешителен, ему кажется, что от его любовного предложения может рухнуть вселенная. Стоит ли тревожить мироздание,
если тебя всё равно не услышат или не поймут? Даже если бы ты, подобно воскресшему из мертвых евангельскому Лазарю, захотел сказать что-то
очень важное о жизни и смерти, тебя не станут слушать: каждую из этих дам интересует только то, что она саа хотела сказать. Тогда рождается желание стать
морским крабом, который не мучается никакими сомнениями и мощными клешнями хватает то, что ему нужно.
Невозможность любви — так можно определить тему «Любовной песни...». А от невозможности любить не так уж далеко и до невозможности жить. Поэтому стихотворение
заканчивается словами "we drown" (русалки символизируют недоступную и гибельную для Пруфрока женскую прелесть).
Русалки – воплощение опасной женственности, соблазна, они прекрасны, когда мчатся в море, но увы – Пруфрок смотрит на них с берега: «Не думаю, что мне споют
оне». В столь вожделенный для него женский мир ему нет доступа. Способ рифмовки и ритм последних шести строк напоминает о завершении
классического сонета, о форме, которая всегда ассоциируется с Петраркой. Но в отличие от Петрарки, у которого была Лаура, Пруфрок обречен
на существование без любви.
В поэме «Полые люди» мы услышим уж целый хор пруфроков, сетующих на свою участь и ждущих какого-нибудь – всё равно какого – обновления. Ещё через
два года Элиот покинет стан «полых людей» и перейдет в лоно англиканской церкви, о чем и заявит во всеуслышание в 1928 г. Насколько трудным был этот
период, рассказывает стихотворение «Паломничеств волхвов». (вернуться)
3. Эпиграф взят из «Божественной комедии» Данте:
«Если б я полагал, что отвечаю тому, кто может возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но если
правда, что никто никогда не возвращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора» («Ад», песнь XXVII,
ст. 61—66). Это слова горящего в огне за ложный совет графа Гвидо да Монтефельтро, который так отвечает на просьбу Данте назвать себя.
Смысл эпиграфа примерно таков: если бы герой был уверен, что его услышит тот, кто потом вернется к людям и расскажет об услышанном, он стал бы говорить. Значит,
любовная песнь элиотовского героя не будет пропета во всеуслышание. (вернуться)
4. "Как пациента под ножом наркоз" – вечер, который "небо навзничью распяло, Как пациента
под ножом наркоз" – это не просто необычная метафора. Автор сразу вводит нас в мир, как будто находящийся под наркозом, в мир Пруфрока, где анестезированы,
заморожены ощущения реального времени и пространства. После этой сниженной зарисовки уродливых, бедных улиц образы реального города навсегда исчезают из
поэмы. Даже вполне реальные, неприглядные улицы становятся дорогой для перемещения не в физическом пространстве, а в пространстве духовном, где читатель
оказывается перед лицом «убийственного вопроса». (вернуться)
5. "В гостиной дамы тяжело Беседуют о Микеланджело" – форму прерывистому пространству
стихотворения задают повторяющиеся рефрены. Первый из них следует сразу за первой строфой.
Это прямая цитата из стихотворения французского поэта-символиста Жюля Лафорга, у которого дамы беседуют о художниках Сиены. Ирония по отношению к дамам,
как бы ведущим бесконечную натужно «культурную» беседу, здесь соединяется с появлением той внешней инстанции, с позиций которой оценивает себя Пруфрок.
Неуверенный в себе, он нуждается в ободрении дам; этот рефрен воплощает общество, чьими глазами смотрит на себя герой поэмы. (вернуться)
6. "Желтая марь спиной о стекла трется..." – Элиот не просто переносит в поэзию
открытие художника-импрессиониста Клода Моне, который начал изображать разноцветные лондонские туманы.
Сам подбор глаголов в этих строках заставляет увидеть туман как бродячую кошку, которая пытается проникнуть внутрь дома, где в уютной гостиной дамы
беседуют о Микеланджело. Слова «кошка» в тексте нет, но эта метафора развивается: туман клубком сворачивается в доме и засыпает. (вернуться)
7. "Но в рыжеватых волосках при свете люстры..." – в любовной песне ожидаешь встретить
прекрасные женские руки, тогда как у Пруфрока:
... в рыжеватых волосках при свете люстры
Его слишком пристальный взор замечает то, чего не видно затуманенному взору романтического поэта – волоски на женских руках, совершенно немыслимые в поэзии
XIX века, где женщина была прежде всего гением чистой красоты. (вернуться)
8. "... Парой кривых клешней, скребущихся о дно!" – как бы преисполнившись отвращения
к себе за столь низкие подробности, за ничтожность в собственных глазах, Пруфрок восклицает:
О быть бы мне во тьме немого океана
Парой кривых клешней, скребущихся о дно!
Это метонимия краба или рака, животного, питающегося падалью. Как краб, обитатель немых морских глубин, Пруфрок хочет погрузиться в молчание. Но краб
пускает в дело все отходы, и точно так же, по мысли Элиота, современный поэт должен создать из отбросов, из уродства и падали деградировавшего мира
нечто жизнеспособное, и в этой жизненности уже будет заложена новая красота.
Кроме того, «кривые клешни» – это отсылка к словам шекспировского Гамлета в разговоре с Полонием (акт 2, сцена 2), когда Гамлет говорит о раке,
который передвигается, пятясь назад. (вернуться)
9. "... мирозданье в шар скрутить..." – так ли уж нужны усилия, необходимые для
завоевания женского внимания, или без него можно обойтись? Ответ дают не только произнесенные слова Пруфрока («И стоит ли, и стоит ли хлопот...»), но и
многочисленные здесь скрытые аллюзии, самая важная из которых: «...мирозданье в шар скрутить».
Это отсылка к известному стихотворению «К застенчивой возлюбленной» Эндрю Марвелла, поэта-метафизика XVII века, где он убеждает возлюбленную отбросить
сомнения и уступить его желаниям, потому что жизнь коротка. Пруфрок тоже страшится смерти, осознает краткость земной жизни – но в той же ситуации ведет
себя противоположным образом, отказываясь от любви вообще. Колебания и нерешительность Пруфрока заставляют его сравнить себя с первым рефлектирующим,
колеблющимся литературным героем нового времени, с принцем Гамлетом (первая аллюзия на Гамлета была скрытой):
Нет! Я не Гамлет и не мог им стать... (вернуться)
10. "Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки..." – предел достижимой для героя
мужественности – выйти на пляж в засученных белых брюках; по сравнению с его привычным твердым воротничком закатанные брюки,
конечно, символизируют раскрепощенность, вызов условностям.
К концу поэмы читатель привык скептически относиться к любым утверждениям Пруфрока о себе, поскольку он постоянно себе противоречит. Тема героизма,
таким образом, завершается в поэме признанием невозможности для Пруфрока достичь статуса героя. (вернуться)
11. "Но нас окликнули – и мы пошли ко дну." – вновь, как в эпиграфе из
Данте, на первый план выходит «голос», проблема самовыражения, проблема слова и его воздействия – Пруфрок от человеческих голосов только страдает,
они пробуждают его от грез о себе самом, голоса заставляют его проснуться к реальной жизни (мы уже знаем, насколько герою в ней неуютно и одиноко)
– и утонуть, умереть.
В этих строках присутствует еще одна смысловая перекличка с эпиграфом к поэме. Граф Гвидо – обитатель предпоследнего, восьмого круга Ада; вся поэма
Данте представляет собой описание нисхождения Данте по концентрическим, все более глубоким кругам Ада. Поэма Элиота также строится на движении,
направленном вниз (с уровня горизонта в первых строках на уровень улицы, затем встречаются слова «приспеет время... убегать по лестнице быстрее»,
образ краба в морских глубинах), завершается это движение финальным «мы пошли ко дну». (вернуться)
|
|
|
|
|
|
|
|