Сценическая история "Горя от ума" отражает достаточно точно и многосторонне и художественную природу комедии, и непосредственно внутреннее движение русской жизни.
Законченная в 1824 году и напечатанная при жизни Грибоедова лишь в отрывках, пьеса долго не пропускалась на сцену. Когда в 1825 году постановка ее была подготовлена учащимися Театрального училища в Петербурге, вмешался петербургский генерал-губернатор М.А.Милорадович, и спектакль состояться не смог.
Существует версия, что отдельные сцены из комедии показывались молодыми офицерами-любителями в 1827 году в Сардарском дворце в Ереване (тогда Эривань), а в 1828 и 1832 годах пьеса целиком – в Тбилиси (тогда Тифлисе), в семинарии Нерсисяна.
В декабре 1829 года, уже после гибели автора, в Петербурге в бенефис актрисы М.И.Валберховой был сыгран I акт "Горя от ума", начиная с 7-го явления. 31 января 1830 года I акт комедии был исполнен в бенефис М.С.Щепкина в московском Большом театре, великий актер впервые тогда выступил в роли Фамусова. В этом же году сначала в Петербурге, а затем в московском Малом театре был поставлен III акт, названный "Московский бал" и включавший французскую кадриль и разного рода музыкальные номера.
Только в 1831 году петербургская, а затем и московская публика смогла впервые увидеть "Горе от ума" целиком, да и то со значительными цензурными искажениями. Еще долгие годы грибоедовский текст в его полном виде оставался зрителю недоступен.
Но трудности в постановке возникали не только по вине цензуры. Посетивший петербургский спектакль А.В.Никитенко записал в дневнике 16 февраля 1831 года: "Был в театре на представлении комедии "Горе от ума". Некто остро и справедливо заметил, что в этой пьесе осталось только горе: столь искажена она роковым ножом бенкендорфской литературной управы. Игра артистов тоже нехороша. Многие... вовсе не понимают характеров и положений, созданных остроумным и гениальным Грибоедовым".
И актеры и публика были приучены к твердой и жесткой системе амплуа, а в "Горе от ума" "черты" ее, по наблюдению исследователя, лишь "проступают". Пьеса оказалась как раз на сцене непривычной, а во многом и неожиданной.
Даже П.С.Мочалов, игравший Чацкого в московской постановке, жаловался своей партнерше: "Эта развязность Чацкого, игривая болтовня, смех, его язвительные сарказмы, блестящие остротой с неподдельными веселостью и шуткой, – да я никогда подобных ролей не играл и не умею играть". И противоборство Чацкого с фамусовской Москвой подводилось, насколько сейчас можно судить, Мочаловым под столкновение романтического "героя" с "толпою", хотя в грибоедовском Чацком нет свойственной герою романтиков изначальной избранности, исключительности, "единственности" и он лишь попадает в подобное положение. Соответственно вершиной мочаловского исполнения становился разрыв Чацкого с Москвой.
Щепкин, истый москвич, сумел выразительно и глубоко передать в своем Фамусове ту патриархальность нравов, какая характерна была для отставной столицы. Его Фамусов по манерам, повадкам, а может, и по собственному еще недавнему прошлому совсем недалеко отстоял от Молчалина да и от всех иных, кто по положению стоял ниже его. Но патриархальность эта в пьесе уже ведь и оборачивалась воинственной непримиримостью по отношению к "чужаку"! Щепкин же в 1853 году рассказывал в письме П.В.Анненкову о своем исполнении последней сцены с Чацким – И.В.Самариным: "В последней сцене, где Чацкий высказывает желчные слова на современные предрассудки и пошлости общества, Самарин очень недурно все это высказал, так что я, в лице Фамусова, одушевился и так усвоил себе мысли Фамусова, что каждое его выражение убеждало меня в его сумасшествии, и я, предавшись вполне этой мысли, нередко улыбался, глядя на Чацкого, так что, наконец, едва удерживался от смеха". И сам Щепкин так и не избавился от некоторой неудовлетворенности своей ролью, считая, что ему, плебею, не сыграть подлинного барина. Барственности, сановности ждали от него и зрители, и критика...
Традиции "светской" комедии тяготели над первым петербургским спектаклем по "Горю от ума". Даже в Загорецком, который у Грибоедова "переносить горазд", П.А.Каратыгин уловил лишь "всемерную услужливость дамам", а поздней, когда стал сам стареть, - желание выглядеть моложе своих лет.
У К.А.Полевого были серьезные основания к тому, чтобы в 1833 году на страницах "Московского телеграфа" в отклике на первое издание "Горя от ума" заключить, что грибоедовская комедия "на сцене не имела такого успеха, какого должно было ожидать", и напоминать при этом о том, что в пьесе "все характеры самобытны". "...И актеры и публика равно виноваты в нелепом успехе "Горя от ума", – подводил итог своим впечатлениям критик.
А за пределом сцены пьеса уже жила жизнью небывалой по интенсивности и действенности. Это началось с многократного чтения ее самим Грибоедовым в разных домах. Те же Мочалов и Щепкин увлекали слушателей в разных собраниях произнесением монологов из нее. В тысячах списков стала расходиться она по России. Причем во множестве случаев, как было это в первую очередь с будущими декабристами, текст комедии исполнял назначение агитационных призывов.
