Сушковский цикл М. Ю. Лермонтова. Аринштейн

СУШКО́ВСКИЙ ЦИКЛ, утвердившееся в лермонтоведении название группы стихотворений 1830, отразивших юношескую влюбленность Лермонтова в Е. А. Сушкову. В отличие от ивановского цикла, этот цикл обладает известной определенностью: о Сушковой, о встречах с нею Лермонтова и стихах, написанных по этому поводу, известно из разных источников, в т. ч. из воспоминаний самой Сушковой.

К Сушковскому циклу принято относить стихотворения:

«К Сушковой» («Вблизи тебя до этих пор», др. назв. – «Черноокой»),
«Черны очи»,
«Благодарю!»,
«Зови надежду сновиденьем»,
«Нищий»,
«Стансы» («Взгляни, как мой спокоен взор»),
«Ночь»,
«Подражание Байрону» («У ног других не забывал»),
«Я не люблю тебя, страстей...»,
а также с большой степенью вероятности «Еврейская мелодия» («Вверху одна горит звезда»),
«Нет! — я не требую вниманья» и
«Прости, мой друг! .. как призрак, я лечу».

Необходимо учитывать и возможность переадресовки Лермонтовым тех или иных стихотворений 1830—31.

Сушковский цикл — лирический дневник юноши Лермонтова; несмотря на традиционную романтическую стилистику, стихи цикла (особенно первые два) отличаются психологической точностью и конкретностью: зарождение чувства, которое сам поэт еще не решается назвать любовью («И что ж? — разлуки первый звук / Меня заставил трепетать; / Нет, нет, он не предвестник мук; / Я не люблю — зачем скрывать!»), и дальнейшее его нарастание, вылившееся в горечь неразделенной любви. Биографическая конкретность проникает и в самую поэтическую стилистику — «притворное вниманье», «острота речей», насмешка и «презренье» — все это, вплоть до романтических клише, — «чудный взор», «блеск чудных глаз» (Сушкову называли черноокой красавицей), отражает реальную ситуацию отношений Лермонтова и Сушковой.

Хотя в стихах Сушковского цикла уже вырисовываются черты образа лирического героя (каким он сложится в дальнейшем в поэзии Лермонтова) с его разочарованностью, обманутыми надеждами, бессменными «тревогами души», в целом он не выходит за рамки любовной темы; однако сам образ любви-страдания как абсолютного и исключительного по силе чувства («Такой любви нельзя не верить») пройдет через всю лирику Лермонтова. Отвергнутая любовь несет герою разочарование во всех ценностях — и земных и небесных: «Чем успокоишь жизнь мою, / Когда уж обратила в прах / Мои надежды в сем краю, / А может быть и в небесах?..» («Стансы»). Но и к неразделенной любви Лермонтов предъявляет абсолютные критерии, предпочитая светской благосклонности определенность, «чистоту» безответности («Благодарю!»). Отсюда — из стремления исчерпать, дойти до конца в крушении своих надежд, своей «оставленности» всеми в мире — поражающее читателя парадоксальное желание увидеть «труп» возлюбленной, при том, что ее «взор» — единств. «блаженство» героя («Прости, мой друг...»).

Через многие стихи Сушковского цикла проходит мотив неистребимости первого чувства, не вытесняемого и новыми увлечениями: «Любя других, я лишь страдал любовью прежних дней» («У ног других не забывал»). Именно в Сушковском цикле поэт дает знаменательное для его творчества определение памяти как «демона-властелина».

По сравнению с непримиримо обвиняющим тоном стихов ивановского цикла в Сушковском цикле упреки в безответности возлюбленной и непонимании ею героя выражены в смягченной форме, что м. б. объяснено биографически (Сушкова была равнодушна — и не скрывала этого — к Лермонтову, когда создавались обращенные к ней стихи, но внимательно относилась к его поэтическим опытам). В стихотворении «Нищий» (написано после пребывания Лермонтова и Сушковой в Троице-Сергиевой лавре) на основе конкретных реалий поэт создал символически обобщенный образ душевного равнодушия, человеческой «глухоты».

Важная особенность стихов Сушковского цикла в том, что их написание совпало с открытием Лермонтовым поэзии Дж. Байрона. Многие мотивы цикла — неразделенной любви, памяти, разлуки, смерти и др. — представляют собой поэтические реминисценции из его стихов. Однако связь с английским поэтом далеко превосходит сферу обычных литературных влияний. По убедительному предположению современных исследователей, «огромный Байрон», с которым Лермонтов, как свидетельствуют многие современники, не разлучался, был биографией Байрона, написанной Т. Муром. И свой собственный жизненный опыт Лермонтов интерпретировал в то время сквозь призму судьбы (а не только поэзии) Байрона, стремясь найти сходство в своей жизни с его жизнью и нередко формируя свое поведение и эмоциональное восприятие по образу и подобию английского поэта (ср. отношения Л. с Сушковой и Байрона с Мэри Чаворт). Такого рода настроения, связанные с особой, оплаченной самой жизнью, «игрой под Байрона», лежат в основе многих лирических ситуаций и мотивов стихов Сушковского цикла.

Л. М. Аринштейн.