4. Выше я приводил примеры ложного и запутанного параллелизма, которые как бы свидетельствуют о борьбе логического словосочетания с ритмико-мелодическим. То же находим мы у Лермонтова и в
области периода. Период логический и период музыкальный – явления по существу различные. Период, развивающийся на логической основе, строится на смысловой градации, так что интонационное повышение механически следует за смыслом и является как-бы его функцией. Период музыкальный осуществляется при помощи нарастания интонации, путем синтаксического нагнетания, так что логическая роль союзов почти стушевывается. Характерно поэтому, что в напевной лирике преобладают периоды, не основанные на подчинении придаточных предложений главному и потому не имеющие союзов (так, напр., у Фета – „Одним толчком согнать ладью живую“). Из союзов сравнительно часто является в такого рода периодах союз „когда“ (ср. выше у Жуковского) – именно потому, что логическая роль его может быть очень ослаблена.
Сопоставим два стихотворения-периода, построенные на „когда“ – Фета „Когда мечтательно я предан тишине“ и Лермонтова „Когда волнуется желтеющая нива“. У Фета – пять строф, которые образуют непрерывный подъем вплоть до предпоследней строки, причем третья строфа непосредственно переходит в четвертую, образуя сильный enjambement:
Когда мечтательно я предан тишине
И вижу кроткую царицу ясной ночи,
Когда созвездия заблещут в вышине,
И сном у Аргуса начнут смыкаться очи,
И близок час уже, условленный тобой,
И ожидание с минутой возрастает,
И я стою уже, безумный и немой,
И каждый звук ночной смущенного пугает,
И нетерпение сосет больную грудь,
И ты идешь одна, украдкой озираясь,
И я спешу в лицо прекрасной заглянуть,
И вижу ясное, и тихо, улыбаясь,
Ты на слова любви мне говоришь: „люблю!“
А я бессвязные связать стараюсь речи,
Дыханьем пламенным дыхание ловлю,
Целую волосы душистые и плечи
И долго слушаю, как ты молчишь, и мне
Ты предаешься вся для страстного лобзанья, –
О, друг, как счастлив я, – как счастлив я вполне!
Как жить мне хочется до нового свиданья!
Чрезвычайно характерно для Фета, что союз „когда“, с его временным значением, совершенно ликвидируется после первой же строфы – вместо него длинной цепью идут анафорические „и“, напрягающие интонацию и доводящие ее, наконец, до предельной высоты, откуда она опускается при помощи восклицательного, трехстепенного каданса. Характерно также, что в кадансе даже нет логического ответа на „когда“ – естественное следствие потери союзом своего логического значения. Это совершенно музыкальный период – недаром перед кадансом происходит слияние двух строф, которым достигается обычное в мелодической лирике увеличение интонационной амплитуды.
Стихотворение Лермонтова обычно приводится в учебниках как
образец периода. И действительно, в противоположность Фету, стихотворение которого ни один синтаксис не решился бы предлагать в качестве образца, у Лермонтова мы находим полную симметрию частей и строгий порядок:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, –
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
Подъем ясно членится на три части с повторением в начале каждой союза „когда“, который, таким образом, не стушевывается, как у Фета, а наоборот – укрепляется. Это подтверждено и ответными „тогда“ в кадансе. Синтаксическая форма побуждает нас воспринимать этот период как логический, в котором временное значение и соответственная смысловая градация должны присутствовать в полной силе. На деле, однако, оказывается, что градация эта почти не осуществлена. Обычно указывается на то, что от первой строфы к третьей усиливается тема общения с природой – в этом видят смысловое повышение, которым оправдывается и поддерживается повышение интонационное. Но градация эта, во-первых, слишком слабо проявлена, так что ссылка на нее представляется нам искусственной, а во-вторых – она (даже если признавать ее реальность) загромождена деталями, которые имеют вид простого перечисления и вовсе не связаны с временной формой. Желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива, серебристый ландыш, студеный ключ – все это располагается как бы на одной плоскости и не связано внутренней необходимостью с временным построением периода. Если бы не синтаксическая форма – мы могли бы принять все построение за перечисление, а не восходящий период. Специфических смысловых ступеней, соответствующих трем „когда“, не ощущается. Получается несоответствие между синтаксической схемой, резко выглядывающей из-за текста, и смысловым построением. Кажется, что стихотворение написано на заданную схему – отсюда чувство неловкости, неудобства при его произнесении: интонационный подъем логически недостаточно оправдан, не вполне мотивирован.
Однако, если мы на этом основании попробуем переставить строфы – сделать, напр., вторую строфу первой, а первую поставить на второе место, – то ощутим ритмико-интонационную фальшь. Есть, очевидно, какие-то особенности ритмико-интонационного характера, которыми, независимо от смысла, утвержден данный порядок строф и самое восхождение. Действительно, через все стихотворение проведена определенная интонационно-синтаксическая система. Она заключается в том, что, независимо от смысла, первые три строфы находятся в отношении интонационной градации, так что каждая следующая звучит напряженнее предыдущей. Мы видим знакомые нам приемы – увеличение интонационной амплитуды, торможение, инверсии и т. д.
В периоде такого типа носитель главной интонационной высоты – подлежащее; его положение в фразе имеет, следовательно, большое значение. Первые две строфы сходны тем, что в обеих интонация повышается к концу третьей строки и понижается в четвертой. Но в первой строфе мы имеем три предложения, а во второй – одно, развернутое на всю строфу. Уже одно это делает вторую строфу в интонационном отношении более напряженной. Рассмотрим внутреннее строение каждой.
В первом предложении начальной строфы подлежащее находится на самом конце строки – ему предшествуют сказуемое и определение (волнуется желтеющая нива); во втором – подлежащее со своим определением стоят в начале строки, перед сказуемым (свежий лес шумит), а остальную часть строки занимают второстепенные члены. Получается инверсия (abc–bca), благодаря которой подлежащие обоих предложений оказываются рядом и разделены только ритмической паузой, отделяющей первую строку от второй. Иначе говоря – рядом оказываются интонационные высоты, объединяя обе строки в одно восходяще-нисходящее движение. В третьем предложении возобновляется первоначальный порядок слов (прячется малиновая слива), и подлежащее опять находится на краю строки, после чего целая следующая строка занята второстепенными членами. Возвращение к первоначальному порядку ощущается как повторение, результатом чего естественно является бо̀льшая интонационная напряженность третьей строки по сравнению с первой. Кроме того, нисходящая часть, которой во втором предложении отведено было только полстроки (при звуке ветерка), занимает здесь целую строку (Под тенью сладостной зеленого листка) и увеличена в своем синтаксическом составе (два определения). Таким образом, усиленное повышение сменяется развернутым, медленным нисхождением, которое знаменует собой частичный мелодический каданс. Отметим еще интересную ритмическую особенность этой строфы: шестистопный ямб в начальной и конечной строках лишен цезуры и расчленяется не на две половины, а на три группы, почти тожественные в своем слоговом составе (Когда волнуется | желтеющая | нива – Под тенью сладостной | зеленого | листка, т.-е. 6 + 5 + 2 и 6 + 4 + 2) и в своей тонической характеристике (64 + 52 + 21 и (64 + 42 + 22)1); средние же строки имеют мужские цезуры и распадаются на две половины. Получается своего рода ритмическое кольцо – начальное восхождение, которое наделено, именно как вступление, особой ритмической характеристикой, корреспондирует с первым строфическим кадансом.
Во второй строфе мы видим последовательное торможение интонации: вперед вынесены второстепенные члены, так что подлежащее со своим определением (ландыш серебристый) оказывается только в конце третьей строки, а сказуемое – в четвертой. Таким образом, интонация, не дробясь частичными нисхождениями (как было в начальной строфе), поднимается вплоть до конца третьей строки, после чего переходит в нисхождение. При этом определение к подлежащему стоит не перед ним, как было до сих пор (желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива), а после него, так что именно оно, а не подлежащее, оказывается в рифме; тем самым высокая часть интонационной дуги как бы растягивается, захватывая и определение. С другой стороны, нисхождение менее сильно, чем в первой строфе, потому что в нем находятся не второстепенные члены, а главные – сказуемое с относящимися к нему членами. Как видим, мелодический рисунок второй строфы, действительно, в общем смысле тот же, что и в первой, но снабжен особенностями, сообщающими ее мелодическому движению бо̀льшую напряженность и удерживающими ее на большей интонационной высоте. В ритмическом отношении эта строфа отличается, прежде всего, появлением пятистопного ямба (строки 1-ая, 3-ья и 4-ая) – это находится, очевидно, в связи с свободным отношением Лермонтова к цезуре и к ямбу вообще. Лермонтов разрушает классический канон ямба ослаблением цезуры и смешением разностопных строк. Интересно, что в пятистопных строках этой строфы классическая цезура после второй стопы встречается только раз (из-под-куста). В первой строке метрическая цезура есть (Когда росой), но синтаксически она настолько ослаблена, что вместо членения на две части (4 + 6 или 4 + 7) получается деление на три группы (Когда росой | обрызганный | душистой, т.-е. 44 + 42 + 32), сходное с ритмическим движением крайних строк начальной строфы (ср. нижние значки). Сходно с ним и движение последней строки этой строфы: „Приветливо кивает головой“ (тоже деление на три, т.-е. 42 + 32 + 33). Если начальное „Когда волнуется“ примем за особую ритмическую единицу, своего рода стопу (), то на ее фоне „Когда росой“ и „Приветливо“ можем считать ее видоизменениями: первое – усеченной формой (), а второе – анакрузной вариацией (). Получается видоизмененное начальное кольцо – тем более, что в средних строках мы имеем членение на две части („Румяным вечером | иль утра в час златой“ и „Из-под куста | мне ландыш серебристый“). Таким образом, и в мелодическом, и в ритмическом отношении вторая строфа повторяет движение первой, но с характерными вариациями, делающими это движение более напряженным.
Уже тот факт, что вторая строфа ощущается как повторная вариация первой, заставляет, как мы не раз видели это раньше, встречать третью строфу как новый подъем. Чуткий слушатель может после второй строфы предвидеть, что интонационный климакс будет завершен именно в третьей, что именно она должна быть апогеем всего построения. И действительно, мы видим в ней совершенно новые членения и соотношения фраз, подготовляющие переход к кадансу. Первая строка – особое предложение с тем порядком слов, который мы имели во второй строке начальной строфы (ср. „И свежий лес шумит при звуке ветерка“ – „Когда студеный ключ играет по оврагу“), но с тем важным для интонации отличием, что там все главные члены расположились перед цезурой, так что после нее естественно создавалось нисхождение, а здесь, при наличности сильной цезуры, после нее стоит сказуемое; кроме того, существенно самое положение строки в строфе – первая строка есть зачин, и потому, в интонационной схеме четырехстрочной строфы, она естественно мыслится в восходящем направлении, а вторая (при системе рифм a′ba′b, как в данном случае) образует, вместе с первой, ритмический период (полстрофы) и потому естественно клонится к частичному нисхождению. При этом, третья строфа воспринимается на фоне второй, а не первой, и потому появление в первой же строке целого предложения с его главными членами, в естественном для русской речи порядке (студеный ключ играет), ощущается не как повторение, а как нечто новое, непохожее. Это ощущение еще усиливается, когда во второй строке мы не находим целого параллельного предложения, как было в начале, а видим только начало другого, так что вместо нисхождения видим медленное повышение, которое тормозится при помощи вставки придаточного предложения (И, погружая мысль). Является знакомый нам enjambement – строфа не членится на два симметричных периода (2 + 2) с нисхождением в конце второй строки (как было в начальной строфе и до некоторой степени во второй), а вступает после первой строки в новое движение (1 + 3). Наконец – еще одно чрезвычайно важное и характерное отличие этой строфы, назначение которой – быть интонационным апогеем. Мы имеем здесь два предложения, но с одним подлежащим1), которое находится в первой строке. В связи с тем, что в периоде такого типа главный носитель интонационной высоты – именно подлежащее, это означает, что во втором предложении этой строфы, занимающем три строки и ясно направленном к сильному повышению, нет интонационной вершины. На самом деле эта вершина есть, но она поручена другому члену предложения, интонационная роль которого подготовлена. Фраза, развернувшаяся на три строки, как бы ищет своей вершины – быть сплошным нисхождением она, по всему своему строю, явно не может, потому что не примыкает к первой (Когда студеный ключ), а наоборот – продолжает и развивает ее. Где же эта вершина? В третьей строке ее нет (Лепечет мне таинственную сагу), потому что ни одно из стоящих в ней слов не может быть выделено как особо-важное; но приглагольное дополнение (сагу) порождает от себя другое, приименное (про мирный край), значительность которого подчеркивается зависящим от него придаточным предложением (откуда мчится он) – вместе с ним оно занимает целую четвертую строку1). Здесь и сосредоточен интонационный апогей всей восходящей части стихотворения, после которого наступает каданс. Четвертая строка, вместо частичного нисхождения (как было в первых двух строфах), дает maximum повышения. Попутно можно наблюдать интересную синтаксическую градацию. Четвертая строка начальной строфы занята второстепенными членами, легко допускающими нисхождение, и при этом сказуемые этой строфы образованы глаголами, которые не могут иметь прямых дополнений (волнуется, шумит, прячется); в четвертой строке второй строфы, как уже было отмечено, мы находим сказуемое с его косвенным дополнением (кивает головой), благодаря чему нисхождение слабее, чем в первой строфе; наконец, в третьей строфе мы имеем сказуемое с прямым дополнением, которое развивает из себя новое дополнение, являющееся интонационной вершиной предложения – и вот эта-то вершина и помещается в четвертой строке. После нее наступает легкое нисхождение (откуда мчится он), подготовляющее к кадансу. В ритмическом отношении строфа построена так, что первые две строки дают шестистопный ямб с мужскими цезурами, неослабленными синтаксически, а две следующие – пятистопный, причем первая повторяет знакомое нам деление на три группы (Лепечет мне таинственную сагу – т.-е. 42 + 52 + 21), корреспондируя в этом смысле со строкой „Приветливо кивает головой“ (характерно, что таким ритмическим движением наделены строки с главными сказуемыми каждой строфы), а вторая представляет собой идеальный пример классического пятистопного ямба, с мужской цезурой после второй стопы и с сильным синтаксическим разделом именно в этом месте, чего прежде не было. Ритмическое движение здесь, в апогейной строке, как бы намеренно принимает строгую форму, результатом которой является замедление, так как ритмическое и синтаксическое членение совершенно совпадают, а предложение закончено в своем интонационном движении (ср. „Когда росой обрызганный душистой“, где цезуре мешает инверсия, и „Из-под куста мне ландыш серебристый“, где синтаксис не поддерживает цезуры, а предложение стремится к следующей строке, к сказуемому). Размещение шестистопных и пятистопных строк и появление строки с тремя группами не на том месте, где мы привыкли видеть ее по первым строфам, тоже отличает эту строфу от предыдущих.
Каданс разрешает всю эту систему восхождения в три приема, соответствующие трем ступеням подъема. Первые две строки состоят из двух предложений с повторяющимся в начале „тогда“, а третья и четвертая, хотя и дают тоже два предложения, но уже не независимые, а связанные между собой в синтаксически-интонационном отношении. Они имеют одно и тоже подлежащее („я“) и сцеплены характерной антитетической инверсией: „И счастье я могу постигнуть на земле — И в небесах я вижу Бога“ (т.-е. bac-cab). Главные ударения естественно падают здесь на второстепенные члены – „на земле“ и „в небесах“ (психологические сказуемые); благодаря инверсии они оказываются рядом – фраза образует одну интонационную дугу. С другой стороны, в первых двух строках мы видим синтаксически-интонационный параллелизм с одинаковой инверсивной постановкой сказуемых, напоминающей вступительную фразу: „Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе“ (ср. „Когда волнуется желтеющая нива“), но с той разницей, что здесь его интонационная роль значительнее, потому что оно является и психологическим сказуемым. В этом перемещении сказуемости и тем самым носителя интонационной высоты заключается своеобразный эффект всего периода: „Когда волнуется нива... и лес шумит... и прячется слива... когда ландыш кивает головой... когда ключ играет по оврагу и лепечет сагу про мирный край — тогда смиряется тревога, тогда расходятся морщины, и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу Бога“. Чрезвычайно интересно и ритмическое строение каданса. Первые две строки дают шестистопный ямб и повторяют ритмическое движение начальной строки (возвращение к ней, таким образом, еще более подкрепляется), образуя параллелизм трех групп („Тогда смиряется | души моей | тревога“, т.-е. 64+42+32, и „Тогда расходятся | морщины | на челе, т.-е. 64+32+33). Третья строка, тоже шестистопная, делится цезурой на две половины, но синтаксис ослабляет силу цезуры, а четвертая строка – четырехстопная. Таким образом, перебой между шестистопным и пятистопным ямбом разрешается в пользу первого – в этом отношении кадансная строфа тоже сближается со вступительной, как бы возвращаясь, после колебаний, к торжественному ритму зачина, но действие пятистопного ямба не исчезает, а наоборот – подтверждается усечением последней строки. Большое значение имеет и переход от системы перекрестных рифм (a′ba′b) к системе рифм опоясывающих (a′bba′). Переход этот ощущается в третьей строке и придает двум последним строкам завершительный характер (ритмическая инверсия).
Подробный анализ ритма и синтаксиса показывает, что у Лермонтова здесь, действительно, имеется определенная мелодическая система, которая выступает на первый план и держит на себе всю
композицию периода, почти не считаясь с фактами смысловыми, которые не поспевают за ней. Получается несовпадение, характерное для Лермонтова. Он борется с классическими схемами, отходит от логического стиля, но не свободен от традиций, не может перейти к чисто-напевному стилю, как это сделал Фет.
