Главная |
|
|
Н. А. Некрасов. С фотографии Деньера. Конец 1850-х гг.
(Музей-квартира Н. А. Некрасова) |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ НЕКРАСОВ
(1821 – 1878) |
|
САТИРИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ[ 1] |
|
|
|
Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И — беру небеса во свидетели —
Уважаю тебя глубоко...
Не обидишь ты даром и гадины,
Ты помочь и злодею готов,
И червонцы твои не украдены
У сирот беззащитных и вдов.
В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,
Чтоб успеху делишек помочь,
И без умыслу с ним оставляешь ты
С глазу на глаз красавицу дочь.
Не гнушаешься темной породою:
«Братья нам по Христу мужички!»
И родню свою длиннобородую
Не гоняешь с порога в толчки.
Не спрошу я, откуда явилося,
Что теперь в сундуках твоих есть;
Знаю: с неба к тебе всё свалилося
За твою добродетель и честь!..
Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И — беру небеса во свидетели —
Уважаю тебя глубоко...
1844 г. |
|
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
(Подражание Лермонтову)
[ 3] |
|
Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою,
Стану сказывать не сказки –
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался –
Явных тьма улик.
Но отец твой – плут известный –
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.
Подрастешь – и мир крещеный
Скоро сам поймешь,
Купишь фрак темно-зеленый
И перо возьмешь.
Скажешь: "Я благонамерен,
За добро стою!"
Спи – твой путь грядущий верен!
Баюшки-баю.
Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выду –
И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
Спину гнуть свою...
Спи, пострел, пока невинный!
Баюшки-баю.
Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом –
И охулки не положишь
На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.
Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь – и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою...
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.
1845
|
|
|
|
1
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла.
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил... Он вызвал — я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
2
Приятель в срок мне долга не представил.
Я, намекнув по-дружески ему,
Закону рассудить нас предоставил;
Закон приговорил его в тюрьму.
В ней умер он, не заплатив алтына,
Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!
Я долг ему простил того ж числа,
Почтив его слезами и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
3
Крестьянина я отдал в повара,
Он удался; хороший повар — счастье!
Но часто отлучался со двора
И званью неприличное пристрастье
Имел: любил читать и рассуждать.
Я, утомясь грозить и распекать,
Отечески посек его, каналью;
Он взял да утопился: дурь нашла!
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
4
Имел я дочь; в учителя влюбилась
И с ним бежать хотела сгоряча.
Я погрозил проклятьем ей: смирилась
И вышла за седого богача.
Их дом блестящ и полон был как чаша;
Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша
И через год в чахотке умерла,
Сразив весь дом глубокою печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла...
1847 г.
|
|
|
|
...Через дым, разъедающий очи
Милых дам, убивающих ночи
За игрою в лото-домино,
Разглядеть что-нибудь мудрено.
Миновав этот омут кромешный,
Это тусклое царство теней,
Добрались мы походкой поспешной
До газетной...
Здесь воздух свежей;
Пол с ковром, с абажурами свечи,
Стол с газетами, с книгами шкап.
Неуместны здесь громкие речи,
А еще неприличнее храп,
Но сморит после наших обедов
Хоть какого чтеца, и притом
Прав доныне старик Грибоедов[6] —
С русской книгой мы вечно уснем.
Мы не любим словесности русской
И доныне, предвидя досуг,
Запасаемся книгой французской.
Что же так?.. Даже избранный круг
Увлекали талантом недавно
Граф Толстой, Фет и просто Толстой[7].
«Русский слог исправляется явно!» —
Замечают тузы меж собой.
Не без гордости русская пресса
Именует себя иногда
Путеводной звездою прогресса,
И недаром она так горда:
Говорят — о Гомер и Овидий! —
До того расходилась печать,
Что явилась потребность субсидий[8].
Эк хватила куда! исполать!
Таксы нет на гражданские слезы,
Но и так они льются рекой.
Образцы изумительной прозы
Замечаются в прессе родной:
Тот добился успеху во многом[9]
И удачно врагов обуздал,
Кто идею свободы с поджогом,
С грабежом и убийством мешал;
Тот прославился другом народа
И мечтает, что пользу принес,
Кто на тему «вино и свобода»
На народ напечатал донос.
Нам Катков предстоит великаном[10],
Мы Тургенева кушать зовем...
Почему же французским романам
Предпочтение мы отдаем?
Не избыток хорошего тона,
Не картин соблазнительных ряд,
Нас отсутствие «мрака и стона»
К ним влечет... Мудрецы говорят:
«Час досуга, за утренним чаем,
Для чего я тоской отравлю?
Наши немощи знаем мы, знаем,
Но я думать о них не люблю!..»
Эта песня давно уже слышится,
Но она не ведет ни к чему,
Коли нам так писалось и пишется,
Значит — есть и причина тому!
Не заказано ветру свободному
Петь тоскливые песни в полях,
Не заказаны волку голодному
Заунывные стоны в лесах;
Спокон веку дождем разливаются
Над родной стороной небеса,
Гнутся, стонут, под бурей ломаются
Спокон веку родные леса,
Спокон веку работа народная
Под унылую песню кипит,
Вторит ей наша Муза свободная,
Вторит ей — или честно молчит.
Как бы ни было, в комнате этой
Праздно кипы журналов лежат,
Пусто! разве, прикрывшись газетой,
Два-три члена солидные спят.
(Как не скажешь: москвич идеальней,
Там газетная вечно полна,
Рядом с ней, нареченная «вральней»,
Есть там мрачная зала одна —
Если ты не московского мненья,
Не входи туда — будешь побит!)
В Петербурге любители чтенья
Пробегают один «Инвалид»[11];
В дни, когда высочайшим приказом
Назначается много наград,
Десять рук к нему тянется разом.
Да порой наш журнальный собрат
Дерзновенную штуку отколет,
Тронет личность, известную нам,
О! тогда целый клуб соизволит
Прикоснуться к презренным листам.
Шепот, говор. Приводится в ясность —
Кто затронут, метка ли статья?
И суровые толки про гласность
Начинаются. Слыхивал я
Здесь такие сужденья и споры...
Поневоле поникнешь лицом
И потупишь смущенные взоры...
Не в суждениях дело, а в том,
Что судила такая особа...
Впрочем, я ей обязан до гроба!
Раз послушав такого туза,
Не забыть до скончания века.
В мановении брови — гроза!
В полуслове — судьба человека!
Согласишься, почтителен, тих,
Постоишь, удалишься украдкой
И начнешь сатирический стих
В комплимент перелаживать сладкий...
Да! Но всё-таки грустен напев
Наших песен, нельзя не сознаться.
Переделать его не сумев,
Мы решились при нем оставаться.
Примиритесь же с Музой моей!
Я не знаю другого напева.
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей...
С давних пор только два человека
Постоянно в газетной сидят:
Одному уж три четверти века[12],
Но он крепок и силен на взгляд.
Про него бесконечны рассказы:
Жаден, скуп, ненавидит детей.
Здесь он к старосте пишет приказы,
Чтобы дома не тратить свечей.
Говорят, одному человеку
Удалось из-за плеч старика
Прочитать, что он пишет: «В аптеку,
Чтоб спасти бедняка мужика,
Посылал ты — нелепое барство!
Впредь расходов таких не иметь!
Деньги с миру взыскать... а лекарство
Для крестьянина лучшее — плеть...»
Анекдот этот в клубе я слышал
(Это было лет десять тому).
Из полка он за шулерство вышел,
Мать родную упрятал в тюрьму.
Про его воровские таланты
Тоже ходит таинственный слух:
У супруги его бриллианты
Родовые пропали — двух слуг
Присудили тогда и сослали.
А потом — раз старик оплошал —
У него эти камни видали:
Сам же он у жены их украл!
Ненавидят его, но для виста
Он всегда партенеров найдет:
«Что ж? ведь в клубе играет он чисто!»
Наша логика дальше нейдет...
А другой? Среди праздных местечек,
Под огромным газетным листом,
Видишь, тощий сидит человечек
С озабоченным, бледным лицом,
Весь исполнен тревогою страстной,
По движеньям похож на лису,
Стар и глух; и в руках его красный
Карандаш и очки на носу.
В оны годы служил он в цензуре
И доныне привычку сберег
Всё, что прежде черкал в корректуре,
Отмечать: выправляет он слог,
С мысли автора краски стирает.
Вот он тихо промолвил: «Шалишь!»
Глаз его под очками играет,
Как у кошки, заметившей мышь;
Карандаш за привычное дело
Принялся... «А позвольте узнать
(Он болтун — говорите с ним смело),
Что изволили вы отыскать?»
“Ужасаюсь, читая журналы!
Где я? где? Цепенеет мой ум!
Что ни строчка — скандалы, скандалы!
Вот взгляните — мой собственный кум
Обличен! Моралист-проповедник,
Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..
Он действительный статский советник,
Этот чин даровал ему царь!
Мало им, что они Маколея
И Гизота[13] в печать провели,
Кровопийцу Прудона, злодея
Тьера[14] выше небес вознесли,
К государственной росписи смеют[15]
Прикасаться нечистой рукой!
Будет время — пожнут, что посеют!
(Старец грозно качнул головой.)
А свобода, а земство, а гласность!
(Крикнул он и очки уронил.)
Вот где бедствие! вот где опасность
Государству... Не так я служил!
О чинах, о свободе, о взятках
Я словечка в печать не пускал.
К сожаленью, при новых порядках
Председатель отставку мне дал.
На начальство роптать не дерзаю
(Не умею — и этим горжусь),
Но убей меня, если я знаю,
Отчего я теперь не гожусь?
Служба всю мою жизнь поглощала,
Иногда до того я вникал,
Что во сне благодать осеняла,
И, вскочив,— я черкал и черкал!
К сочинению ключ понемногу,
К тайной цели его подберешь,
Сходишь в церковь, помолишься богу
И опять троекратно прочтешь:
Взвешен, пойман на каждом словечке,
Сочинитель дрожал предо мной,—
Повертится, как муха на свечке,
И уйдет тихомолком домой.
Рад-радехонек, если тетрадку
Я, похерив, ему возвращу,
А то, если б пустить по порядку...[16]
Но всего говорить не хочу!
Занимаясь семь лет этим дельцем,[17]
Не напрасно я брал свой оклад
(Тут сравнил он себя с земледельцем,
Рвущим сорные травы из гряд).
Например, Вальтер Скотт или Купер —
Их на веру иной пропускал,
Но и в них открывал я канупер[18]!
(Так он вредную мысль называл.)
Но зато, если дельны и строги
Мысли, — кто их в печать проводил?
Я вам мысль, что «большие налоги
Любит русский народ», пропустил,
Я статью отстоял в комитете,
Что реформы раненько вводить,
Что крестьяне — опасные дети,
Что их грамоте рано учить![19]
Кто, чтоб нам микроскопы купили,
С представленьем к министру вошел?
А то раз цензора пропустили,
Вместо северный, скверный орел!
Только буква... Шутите вы буквой!
Автор прав, чего цензор смотрел? —
Освежившись холодною клюквой,
Он прибавил: — А что я терпел!
Не один оскорбленный писатель
Письма бранные мне посылал
И грозился... (Да шутишь, приятель!
Меры я надлежащие брал.)
Мне мерещились авторов тени,
Третьей ночью еще Фейербах[20]
Мне приснился — был рот его в пене,
Он держал свою шляпу в зубах,
А в руке суковатую палку...
Мне одна романистка чуть-чуть
В маскараде... но бабу-нахалку
Удержали... да, труден наш путь!
Ни родства, ни знакомства, ни дружбы
Совесть цензора знать не должна,
Долг, во-первых,— обязанность службы!
Во-вторых, сударь: дети, жена!
И притом я себя так прославил,
Что свихнись я — другой бы навряд
Место новое мне предоставил,
Зависть общий порок, говорят! —
Тут взглянул мне в лицо старичина:
Ужас, что ли, на нем он прочел,
Я не знаю, какая причина,
Только речь он помягче повел:
— Так храня целомудрие прессы,
Не всегда был, однако, я строг.
Если б знали вы, как интересы
Я писателей бедных берег!
Да! меня не коснутся упреки,
Что я платы за труд их лишал.
Оставлял я страницы и строки,
Только вредную мысль исключал.
Если ты написал: „Равнодушно[21]
Губернатора встретил народ“ ,
Исключу я три буквы: „ра—душно“
Выйдет... что же? три буквы не счет!
Если скажешь: ,,В дворянских именьях
Нищета ежегодно растет“ ,—
„Речь идет о сардинских владеньях“ —
Поясню,— и статейка пройдет!
Точно так: если страстную Лизу
Соблазнит русокудрый Иван,
Переносится действие в Пизу —
И спасен многотомный роман!
Незаметные эти поправки
Так изменят и мысли, и слог,
Что потом не подточишь булавки!
Да, я авторов много берег!
Сам я в бедности тяжкой родился,
Сам имею детей, я не зверь!
Дети! дети! (старик омрачился).
Воздух, что ли, такой уж теперь
Утешения в собственном сыне
Не имею... Кто б мог ожидать?
Никакого почтенья к святыне!
Спорю, спорю! не раз и ругать
Принимался, а втайне-то плачешь.
Я однажды ему пригрозил:
„Что ты бесишься? что ты чудачишь?
В нигилисты ты, что ли, вступил?“
— Нигилист — это глупое слово, —
Говорит, — но когда ты под ним
Разумел человека прямого,
Кто не любит живиться чужим,
Кто работает, истины ищет,
Не без пользы старается жить,
Прямо в нос негодяя освищет,
А при случае рад и побить —
Так пожалуй — зови нигилистом,
Отчего и не так! — Каково?
Что прикажете с этим артистом?
Я в студенты хотел бы его,
Чтобы чин получил... но едва ли...
— Что чины? — говорит,— ерунда!
Там таких дураков насажали,
Что их слушать не стоит труда,
Там я даром убью только время.—
И прибавил еще сгоряча
(Каково современное племя?):
— Там мне скажут: „Ты сын палача!“ —
Тут невольно я голос возвысил,
„Стой, глупец! — я ему закричал, —
Я на службе себя не унизил,
Добросовестно долг исполнял!“
— Добросовестность милое слово, —
Возразил он, — но с нею подчас... —
„Что, мой друг? говори — это ново!“
Сильный спор завязался у нас;
Всю нелепость свою понемногу
Обнаружил он ясно тогда;
Между прочим, сказал: — Слава богу,
Что чиновник у нас не всегда
Добросовестен... — Вот как!.. За что же
Возрождается в сыне моем,
Что всю жизнь истреблял я?.. о боже!..—
Старец скорбно поникнул челом.
«Хорошо ли, служа, корректуры
Вы скрывали от ваших детей? —
Я с участьем сказал.— Без цензуры
Начитался он, видно, статей?»
— И! как можно!.. —
Тут нас перервали.
Старец снова газету берет...
..............................................
1865 г. |
|
|
|
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья,
Но, каюсь, ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня;
Она, пророчествуя взгляду
Неоцененную награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой...
Пушкин[23]
Свирепеет мороз ненавистный.
Нет, на улице трудно дышать.
Муза! нынче спектакль бенефисный,
Нам в театре пора побывать.
Мы вошли среди криков и плеска.
Сядем здесь. Я боюсь первых мест,
Что за радость ослепнуть от блеска
Генеральских, сенаторских звезд.
Лучезарней румяного Феба
Эти звезды: заметно тотчас,
Что они не нахватаны с неба –
Звезды неба не ярки у нас.
Если б смелым, бестрепетным взглядом
Мы решились окинуть тот ряд,
Что зовут "бриллиантовым рядом",
Может быть, изощренный наш взгляд
И открыл бы предмет для сатиры
(В самом солнце есть пятнышки). Но –
Немы струны карающей лиры,
Вихорь жизни порвал их давно!
Знайте, люди хорошего тона,
Что я сам обожаю балет.
"Пораженным стрелой Купидона"
Не насмешка – сердечный привет!
Понапрасну не бейте тревогу!
Не коснусь ни военных чинов,
Ни на службе крылатому богу
Севших на ноги статских тузов.
Накрахмаленный денди и щеголь
(То есть купчик – кутила и мот)
И мышиный жеребчик (так Гоголь
Молодящихся старцев зовет)[24],
Записной поставщик фельетонов,
Офицеры гвардейских полков
И безличная сволочь салонов –
Всех молчаньем прейти я готов!
До балета особенно страстны
Армянин, персиянин и грек,
Посмотрите, как лица их красны
(Не в балете ли весь человек?).
Но и их я оставлю в покое,
Никого не желая сердить.
Замышляю я нечто другое –
Я загадку хочу предложить.
В маскарадной и в оперной зале,
За игрой у зеленых столов,
В клубе, в думе, в манеже, на бале,
Словом: в обществе всяких родов,
В наслажденьи, в труде и в покое,
В блудном сыне, в почтенном отце, –
Есть одно – угадайте, какое? –
Выраженье на русском лице?..
Впрочем, может быть, вам недосужно.
Муза! дай – если можешь – ответ!
Спору нет: мы различны наружно,
Тот чиновник, а этот корнет,
Тот помешан на тонком приличьи,
Тот играет, тот любит поесть,
Но вглядись: при наружном различьи
В нас единство глубокое есть:
Нас безденежье всех уравняло –
И великих и малых людей –
И на каждом челе начертало
Надпись: "Где бы занять поскорей?"
Что, не так ли?..
История та же,
Та же дума на каждом лице,
Я на днях прочитал ее даже
На почтенном одном мертвеце.
Если старец игрив чрезвычайно,
Если юноша вешает нос –
Оба, верьте мне, думают тайно:
Где бы денег занять? вот вопрос!
Вот вопрос! Напряженно, тревожно
Каждый жаждет его разрешить,
Но занять, говорят, невозможно,
Невозможнее долг получить.
Говорят, никаких договоров
Должники исполнять не хотят;
Генерал-губернатор Суворов[25]
Держит сторону их, говорят...
Осуждают юристы героя,
Но ты прав, охранитель покоя
И порядка столицы родной!
Может быть, в долговом отделенье
Насиделось бы всё населенье,
Если б был губернатор другой!
Разорило чиновников чванство,
Прожилась за границею знать;
Отчего оголело дворянство,
Неприятно и речь затевать!
На цветы, на подарки актрисам,
Правда, деньги еще достаем,
Но зато пред иным бенефисом
Рубль на рубль за неделю даем.
Как же быть? Не дешевая школа
Поощрение граций и муз...
Вянет юность обоего пола,
Терпит даже семейный союз:
Тщетно юноши рыщут по балам,
Тщетно барышни рядятся в пух –
Вовсе нет стариков с капиталом,
Вовсе нет с капиталом старух!
Сокрушаются Никольс и Плинке,
Без почину товар их лежит,
Сбыта нет самой модной новинке
(Догадайтесь – откройте кредит!),
Не развозят картонок нарядных
Изомбар, Андрие и Мошра,
А звонят у подъездов парадных
С неоплаченным счетом с утра.
Что модистки! Злосчастные прачки
Ходят месяц за каждым рублем!
Опустели рысистые скачки,
Жизни нет за зеленым столом.
Кто, бывало, дурея с азарту,
Кряду игрывал по сту ночей,
Пообедав, поставит на карту
Злополучных пятнадцать рублей
И уходит походкой печальной
В думу, в земство и даже в семью
Отводить болтовней либеральной
Удрученную душу свою.
С богом, друг мой! В любом комитете
Побеседовать можешь теперь
О кредите, о звонкой монете,
Об "итогах" дворянских потерь,
И о "брате" в нагольном тулупе,
И о том, за какие грехи
Нас журналы ругают и в клубе
Не дают нам стерляжьей ухи!
Там докажут тебе очевидно,
Что карьера твоя решена!
Да! трудненько и даже обидно
Жить, – такие пришли времена!
Купишь что-нибудь – дерзкий приказчик
Ассигнацию щупать начнет
И потом, опустив ее в ящик,
Долгим взором тебя обведет, –
Так и треснул бы!..
Впрочем, довольно!
Продолжать бы, конечно, я мог,
Факты есть, но касаться их больно![26]
И притом, сохрани меня бог,
Чтоб я стих мой подделкою серий
И кредитных бумаг замарал, –
"Будто нет благородней материй?" –
Мне отечески "некто" сказал.
С этим мненьем вполне я согласен,
Мир идей и сюжетов велик:
Например, как волшебно прекрасен
Бельэтаж – настоящий цветник!
Есть в России еще миллионы,
Стоит только на ложи взглянуть,
Где уселись банкирские жены, –
Сотня тысяч рублей, что ни грудь!
В жемчуге лебединые шеи,
Бриллиант по ореху в ушах!
В этих ложах – мужчины евреи,
Или греки, да немцы в крестах.
Нет купечества русского (стужа
Напугала их, что ли?). Одна
Откупщица, втянувшая мужа
В модный свет, в бельэтаже видна.
Весела ты, но в этом веселье
Можно тот же вопрос прочитать.
И на шее твоей ожерелье –
Погодила б ты им щеголять!
Пусть оно красоты идеальной,
Пусть ты в нем восхитительна, но –
Не затих еще шепот скандальный,
Будто было в закладе оно:
Говорят, чтобы в нем показаться
На каком-то парадном балу,
Перед гнусным менялой валяться
Ты решилась на грязном полу,
И когда возвращалась ты с бала,
Ростовщик тебя встретил – и снял
Эти перлы... Не так ли достала
Ты опять их?.. Кредит твой упал,
С горя запил супруг сокрушенный,
Бог бы с ним! Расставаться тошней
С этой чопорной жизнью салонной
И с разгулом интимных ночей;
С этим золотом, бархатом, шелком,
С этим счастьем послов принимать.
Ты готова бы с бешеным волком
Покумиться, чтоб снова блистать,
Но свершились пути провиденья,
Всё погибло – и деньги, и честь!
Нисходи же ты в область забвенья
И супругу дай дух перевесть!
Слаще пить ему водку с дворецким,
"Не белы-то снеги" распевать,
Чем возиться с посольством турецким
И в ответ ему глупо мычать...
Тешить жен – богачам не забота,
Им простительна всякая блажь.
Но прискорбно душе патриота,
Что чиновницы рвутся туда ж.
Марья Савишна! вы бы надели
Платье проще! – Ведь как ни рядись,
Не оденетесь лучше камелий
И богаче французских актрис!
Рассчитайтесь, сударыня, с прачкой
Да в хозяйство прикиньте хоть грош,
А то с дочерью, с мужем, с собачкой
За полтину обед не хорош!
Марья Савишна глаз не спускала
Между тем с старика со звездой.
Вообще в бельэтаже сияло
Много дам и девиц красотой.
Очи чудные так и сверкали,
Но кому же сверкали они?
Доблесть, молодость, сила – пленяли
Сердце женское в древние дни.
Наши девы практичней, умнее,
Идеал их – телец золотой,
Воплощенный в седом иудее,
Потрясающем грязной рукой
Груды золота...
Время антракта
Наконец-то прошло как-нибудь.
(Мы зевали два первые акта,
Как бы в третьем совсем не заснуть.)
Все бинокли приходят в движенье –
Появляется кордебалет.
Здесь позволю себе отступленье:
Соответственной живости нет
В том размере, которым пишу я,
Чтобы прелесть балета воспеть.
Вот куплеты: попробуй, танцуя,
Театрал, их под музыку петь!
Я был престранных правил,
Поругивал балет.
Но раз бинокль подставил
Мне генерал-сосед.
Я взял его с поклоном
И с час не возвращал,
"Однако, вы – астроном!" –
Сказал мне генерал.
Признаться, я немножко
Смутился (о профан!):
"Нет... я... но эта ножка...
Но эти плечи... стан..."-
Шептал я генералу,
А он, смеясь, в ответ:
"В стремленьи к идеалу
Дурного, впрочем, нет.
Не всё ж читать вам Бокля![27]
Не стоит этот Бокль
Хорошего бинокля...
Купите-ка бинокль!.."
Купил! – и пред балетом
Я преклонился ниц.
Готов я быть поэтом
Прелестных танцовщиц!
Как не любить балета?
Здесь мирный гражданин
Позабывает лета,
Позабывает чин,
И только ловят взоры
В услужливый лорнет,
Что "ножкой Терпсихоры"
Именовал поэт.
Не так следит астроном
За новою звездой,
Как мы... но для чего нам
Смеяться над собой?
В балете мы наивны,
Мы глупы в этот час:
Почти что конвульсивны
Движения у нас:
Вот выпорхнула дева,
Бинокли поднялись;
Взвилася ножка влево –
Мы влево подались;
Взвилася ножка вправо –
Мы вправо... "Берегись!
Не вывихни сустава,
Приятель!"– "Фора! bis!"
Bis!.. Но девы, подобные ветру,
Улетели гирляндой цветной!
(Возвращаемся к прежнему метру!)
Пантомимною сценой большой
Утомились мы, вальс африканский
Тоже вышел топорен и вял,
Но явилась в рубахе крестьянской
Петипа[28] – и театр застонал!
Вообще мы наклонны к искусству,
Мы его поощряем, но там,
Где есть пища народному чувству,
Торжество настоящее нам;
Неужели молчать славянину,
Неужели жалеть кулака,
Как Бернарди[29] затянет "Лучину",
Как пойдет Петипа трепака?..
Нет! где дело идет о народе,
Там я первый увлечься готов.
Жаль одно: в нашей скудной природе
На венки не хватает цветов!
Всё – до ластовиц белых в рубахе –
Было верно: на шляпе цветы,
Удаль русская в каждом размахе...
Не артистка – волшебница ты!
Ничего не видали вовеки
Мы сходней: настоящий мужик!
Даже немцы, евреи и греки,
Русофильствуя, подняли крик.
Всё слилось в оглушительном "браво",
Дань народному чувству платя.
Только ты, моя Муза! лукаво
Улыбаешься... Полно, дитя!
Неуместна здесь строгая дума,
Неприлична гримаса твоя...
Но молчишь ты, скучна и угрюма...
Что ж ты думаешь, Муза моя?..
На конек ты попала обычный –
На уме у тебя мужики,
За которых на сцене столичной
Петипа пожинает венки,
И ты думаешь: "Гурия рая!
Ты мила, ты воздушно легка,
Так танцуй же ты "Деву Дуная"[30],
Но в покое оставь мужика!
В мерзлых лапотках, в шубе нагольной,
Весь заиндевев, сам за себя
В эту пору он пляшет довольно,
Зиму дома сидеть не любя.
Подстрекаемый лютым морозом,
Совершая дневной переход,
Пляшет он за скрипучим обозом,
Пляшет он – даже песни поет!.."
А то есть и такие обозы
(Вот бы Роллер[31] нам их показал!) –
В январе, когда крепки морозы
И народ уже рекрутов сдал,
На Руси, на проселках пустынных
Много тянется поездов длинных...
Прямиком через реки, поля
Едут путники узкой тропою:
В белом саване смерти земля[32],
Небо хмурое, полное мглою.
От утра до вечерней поры
Всё одни пред глазами картины.
Видишь, как, обнажая бугры,
Ветер снегом заносит лощины;
Видишь, как эта снежная пыль,
Непрерывной волной набегая,
Под собой погребает ковыль,
Всегубящей зиме помогая;
Видишь, как под кустом иногда
Припорхнет эта малая пташка,
Что от нас не летит никуда –
Любит скудный наш север, бедняжка!
Или, щелкая, стая дроздов
Пролетит и посядет на ели;
Слышишь дикие стоны волков
И визгливое пенье метели...
Снежно – холодно – мгла и туман...
И по этой унылой равнине
Шаг за шагом идет караван
С седоками в промерзлой овчине.
Как немые, молчат мужики,
Даже песня никем не поется,
Бабы спрятали лица в платки,
Только вздох иногда пронесется
Или крик: "Ну! Чего отстаешь? –
Седоком одним меньше везешь!.."
Но напрасно мужик огрызается.
Кляча еле идет – упирается;
Скрипом, визгом окрестность полна.
Словно до сердца поезд печальный
Через белый покров погребальный
Режет землю – и стонет она,
Стонет белое снежное море...
Тяжело ты – крестьянское горе!
Ой ты кладь, незаметная кладь!
Где придется тебя выгружать?..
Как от выстрела дым расползается
На заре по росистым травам,
Это горе идет – подвигается
К тихим селам, к глухим деревням.
Вон – направо – избенки унылые,
Отделилась подвода одна,
Кто-то молвил: "Господь с вами, милые!" –
И пропала в сугробах она...
Чу! клячонку хлестнул старичина...
Эх! чего ты торопишь ее!
Как-то ты, воротившись без сына,
Постучишься в окошко свое?..
В сердце самого русского края
Доставляется кладь роковая!
Где до солнца идет за порог
С топором на работе кручина,
Где на белую скатерть дорог
Поздним вечером светит лучина,
Там найдется кому эту кладь
По суровым сердцам разобрать,
Там она приютится, попрячется –
До другого набора проплачется!
(1865 – начало 1866) |
Источник: Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем в 15 томах. – Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1981.
|
|
1. Сатирические произведения Н. А. Некрасова – бурный расцвет в 60-е годы второй отчетливо
выраженной линии некрасовского творчества – сатиры – был подготовлен всем предыдущим развитием "музы мести и печали". Начиная с самых ранних стихов, Некрасов постоянно
тяготел к сатирическому изображению действительности. Насмешка, ирония, сарказм были заложены в самой природе его таланта.
В 1856 году выходит сборник Некрасова «Стихотворения», принёсший ему всероссийскую известность. Второй раздел этого сборника составляют сатирические стихотворения. В
них Некрасов выступает как очень своеобразный поэт. Обычно сатира в русской литературе – сатира карающая, когда поэт поднимается над героем и развенчивает его. Некрасов
старается как можно ближе пойти к обличаемому герою, проникнуться его взглядами, подстроиться к его самооценке. В стихотворениях «Современная ода», «Нравственный
человек», «Отрывки из путевых записок графа Горанского» сами герои о себе говорят, автор намеренно заостряет враждебный ему образ мыслей, а значит герои не нуждаются
в обличении извне, они сами себя разоблачают.
В 60-е годы он разрабатывает новые сатирические жанры, создает цикл стихотворных очерков, начатый еще в конце 50-х годов ("О погоде"), пишет сатирические поэмы-обозрения,
задумывает обширную серию "клубных" сатир. Все эти сочинения, вместе взятые, представляют собой явление единственное и неповторимое в русской литературе. Их можно
поставить рядом только с сатирической прозой Щедрина, великого обличителя правящих классов, язв и пороков старого общества.
См. подробнее в главе X. В борьбе с реакцией из книги В. Жданова «Некрасов». ( вернуться)
2. «Современная ода» – впервые опубликовано: «Отечественные записки», 1845, № 4 (ценз, разр. –
около 30 марта 1845 г.), с. 327, с подписью: «Н. Не-в».
Помещено также в изданном Некрасовым сборнике «Для легкого чтения», т. 1. СПб., 1856.
В сборнике «Для легкого чтения» датировано: «1844».
В ПССт 1931 дата была уточнена (К. И. Чуковским): «22 февраля 1845». В письме к А. М. Гаркави К. И. Чуковский пояснил, что эта дата была указана в автографе Некрасова,
ныне утраченном (см.: Некрасовский сборник. Калининград, 1972, с. 172).
В статье «Русская литература в 1845 году», перечисляя «несколько счастливых вдохновений таланта», появившихся в периодической печати 1845 г., Белинский назвал
стихотворения Некрасова «Современная ода», «Старушке» и «Чиновник» (Белинский, т. IX, с, 392).
Анализ «Современной оды» на фоне журнальной поэзии 1845 г. дается в большой статье К. И. Чуковского «Здесь и теперь». Исследователь раскрывает новаторство Некрасова,
посвятившего свою поэзию важнейшим социальным проблемам современной ему русской жизни (см.: Чуковский Корней. Несобранные статьи о Н. А. Некрасове. Калининград, 1974,
с. 25—55).
«Современная ода» перепечатывалась в сборнике «свободных русских песен и стихотворений» «Лютня» (Лейпциг, 1869: изд. 2-е. Лейпциг, 1873: изд. 5-е. Лейпциг, 1879; изд.
6-е, Лейпциг, б. г.). ( вернуться)
3. «Колыбельная песня» – впервые опубликовано: ПСб (ценз. разр. – 12 янв. 1846 г.), с. 510–511,
с подписью: "Николай Некрасов".
Считая "Колыбельную песню" одним из характерных для своего творчества стихотворений, Некрасов включил ее в Р. б-ку (с датой "1846"), Впрочем, "Колыбельная песня"
была написана еще в 1845 г., как и другие стихотворения Некрасова, помещенные в ПСб.
8 января 1846 г. цензор А. В. Никитенко поставил в С.-Петербургском цензурном комитете вопрос о дозволении опубликовать "Колыбельную песню" в "Петербургском
сборнике", подготовив следующий черновик резолюции: "Комитет, не находя в сем сатирическом стихотворении ничего противного правилам цензуры, определил дозволить
его к напечатанию" (Гаркави А. М. Н. А. Некрасов в борьбе с царской цензурой. Калининград, 1966, с. 53). Резолюция эта, видимо, прошла: стихотворение появилось
в "Петербургском сборнике". Но вслед за тем разразилась цензурная "буря". 13 февраля 1846 г. шеф жандармов А. Ф. Орлов, требуя наказать цензора, дозволившего
публикацию "Колыбельной песни", писал министру народного просвещения С. С. Уварову: "Сочинения подобного рода, по предосудительному содержанию своему, не должны
бы одобряться к печатанию" (Евгеньев-Максимов В. Е. В цензурных тисках. – Книга и революция, 1921, No 2 (14), с. 37). Выговор за публикацию "Колыбельной песни"
вынужден был принять на себя председатель С.-Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусин-Пушкин (см.: <Стасов В. В.> Цензура в царствование императора
Николая I. – PC, 1903, No 5, с. 383).
С этого времени в официальных кругах Некрасов стал считаться "неблагонамеренным" писателем. В марте 1848 г. Ф. В. Булгарин доносил в III Отделение: "Некрасов –
самый отчаянный коммунист; стоит прочесть стихи его и прозу в С.-Петербургском альманахе, чтоб удостовериться в этом. Он страшно вопиет в пользу революции"
(Щ<еголев> П. Эпизод из жизни В. Г. Белинского. – Былое, 1906, No 10, с. 283). Прозы Некрасова в "Петербургском сборнике" не было (доносчик, вероятно, имел в виду
очерк "Петербургские углы", опубликованный в "Физиологии Петербурга"; что же касается стихов, то особую злость Булгарина вызвала "Колыбельная песня", – это видно
из его письма к цензору А. Л. Крылову от 28 декабря 1848 г. – ГМ, 1913, No 4, с. 225).
Приступая к хлопотам о Ст 1861, Некрасов вынужден был заявить, что "Колыбельная песня" там помещена не будет (Евгеньев-Максимов В. Некрасов как человек, журналист
и поэт. М.–Л., 1928, с 231). В 1864 г. поэт решился включить "Колыбельную песню" в свои "Стихотворения", но С.-Петербургский цензурный комитет потребовал изъять
ее, аргументируя это так: "В этом стихотворении заключается едкая ирония на судьбу чиновников: гнуть спину, ползти ужом до хорошего местечка, красть, потом купить
дом и сделаться русским дворянином и барином" (ПССт 1967, т. I, с. 605).
В связи с цензурными преследованиями "Колыбельная песня" получила хождение в рукописных копиях (в альбоме А. А. Майкова – ГПБ, ф. 452, оп. 1, ед. хр. 610, л.
94–94 об.; в альбоме М. Н. Дириной - ГПБ, ф. 252, ед. хр. 1, л. 6–7; в рукописном сборнике Н. Орлова – ГБЛ, ф. 622, к. 2, ед. хр. 11, л. 61–63 об. и др.).
Перепечатывалась в сборнике "свободных русских песен и стихотворений" "Лютня" (Лейпциг, 1869; изд. 2-е. Лейпциг, 1873; изд. 5-е. Лейпциг, 1879; изд. 6-е. Лейпциг,
б. г.).
"Колыбельная песня" – "перепев" "Казачьей колыбельной песни" М. Ю. Лермонтова.
Положена на музыку (А. И. Дюбюк, 1886). ( вернуться)
4. «Нравственный человек» – впервые опубликовано: "Современник", 1847, № 3
(ценз, разр.– 28 февр. 1847 г.), с. 239—240, с подписью: «Н. Некрасов».
Датируется началом 1847 г., но до 19 февраля, так как в письме Белинского от этого числа (см. ниже) упомянуто как написанное «недавно».
Стихи о самоубийстве замученного помещиком крепостного повара наталкивались на цензурные препятствия. Этим были вызваны замена ст. 28 в "Современнике".
В. Е. Евгеньев-Максимов (Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова, т. II. М.—Л., 1950, с. 248) указал на тематическую связь стихотворения «Нравственный человек» со
статьей В. Г. Белинского о «Парижских тайнах» Э. Сю (1844), в которой, в частности, говорилось: «В наше время слова „нравственность“ и „безнравственность“ сделались
очень гибкими, и их теперь легко прилагать по произволу к чему вам угодно. Посмотрите, например, на этого господина, который с таким достоинством носит свое толстое
чрево, поглотившее в себя столько слез и крови беззащитной невинности, — этого господина, на лице которого выражается такое довольство самим собою, что вы не можете не
убедиться с первого взгляда в полноте его глубоких сундуков, схоронивших в себе и безвозмездный труд бедняка и законное наследство сироты. Он, этот господин с головою
осла на туловище быка, чаще всего с особенным удовольствием говорит о нравственности...» (Белинский, т. VIII, с. 170).
Заметим, что с тирадой Белинского перекликается и стихотворение Некрасова «Современная ода».
Ознакомившись с «Нравственным человеком» еще в рукописи, Белинский сообщил И. С. Тургеневу (19 февр. 1847 г.): «Некр<асов> написал недавно страшно хорошее стихотворение.
Если не попадет в печать (а оно назначается в 3 № <«Современника»>), то пришлю к вам в рукописи. Что за талант у этого человека! И что за топор его талант!»
(Белинский, т. XII, с. 336).
Д. И. Писарев, говоря о поэзии Некрасова, восклицал: «Кто способен написать стихотворения: „Филантроп“, „Эпилог к ненаписанной поэме“ <«Несчастные»>, „Еду ли ночью
по улице темной...“ , „Саша“ , „Живя согласно с строгою моралью...“ <«Нравственный человек»>, — тот может быть уверен в том, что его знает и любит живая Россия...»
(Писарев Д. И. Соч., т. I. М., 1955, с. 196).
Положено на музыку (М. В. Коваль, 1935). ( вернуться)
5. «Газетная» – впервые опубликовано: "Современник", 1865, № 8, с. 504–514, с заглавием:
«Газетная (сатира 12)» и подписью: «Н. Некрасов», с рядом цензурных искажений.
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1869, ч. 4, с датой на шмуцтитуле: «(1865)».
По первоначальному замыслу «Газетная» должна была войти в так называемый номерной цикл сатир, о чем свидетельствуют ее содержание и подзаголовок в первой публикации.
Она непосредственно связана с сатирической поэмой «Недавнее время», опубликование которой было приурочено к столетию петербургского Английского клуба (1871): газетная
— одна из комнат Английского клуба, предназначенная для чтения журналов и газет.
«Газетная» принадлежит к политически самым острым сатирическим произведениям Некрасова: создав образ цензора-палача, поэт заклеймил всю русскую цензуру, жестоко
душившую свободную мысль. Некрасов воспользовался новым законом о печати от 6 апреля 1865 г. и в первой бесцензурной книжке «Современника» опубликовал «Газетную».
Однако, очевидно отдавая себе отчет в том, что реформа печати создавала лишь иллюзорную видимость свободы слова, поэт уже в рукописи начинает смягчать
наиболее острые в цензурном отношении стихи. Так, в ст. 234 («Вместо северный, скверный орел») слово «орел» – герб Российской империи – вычеркивается и заменяется
словом «народ». Но и этот вариант опубликовать не удалось, в «Современнике» появляется бессмысленный стих: «Вместо северный скверный полет». Если
первый вариант (ГБЛ) свидетельствует об автоцензуре, то последний (С) побуждает сделать предположение о постороннем давлении на автора в виде «консультаций» или
«советов» чиновников цензурного ведомства: без такого давления трудно объяснить подобное искажение текста. Пришлось изменить и ст. 318, где цензор прямо назван палачом:
вместо слов «Ты сын палача!», зачеркнутых в наборной рукописи, в «Современнике» и Ст 1869 печаталось: «А кто твой отец?». Смягчен и ст. 44: вместо «На народ напечатал
донос» в «Современнике» печаталось «Сочинил благодушный донос».
Достойно внимания предположение М. Я. Блинчевской о том, что переделка некоторых стихов рукописи, в частности 294–296, 310–311 и особенно ст. 143: «Присудили к Сибири
– сослали» (см.: Другие редакции и варианты, с. 312) «связана с учетом цензурных требований» (ПССт 1967, т. II, с. 630).
Искажения, однако, не спасли сатиру от цензурных кар. «Газетная», очевидно, сразу после своего появления обратила на себя внимание чиновников Главного управления по
делам печати. В докладе цензора Фукса об августовской и сентябрьской книжках «Современника» было сказано, что в этом стихотворении «изображено в оскорбительном виде
существующее, а следовательно, сохраняемое силою закона звание цензора...» (Евгеньев-Максимов В. Агония «Современника». – Былое, 1922, № 20, с. 41).
«Газетная» – одно из произведений, за которые «Современнику» было объявлено первое предостережение, приведенные слова Фукса повторены в первоначальном тексте
предостережения (см.: Материалы... для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати, ч. 2. СПб., 1870, с. 118), п если в окончательный текст предостережения
упоминание о «Газетной» не попало (очевидно, было вычеркнуто министром внутренних дел Валуевым), то это, по убедительному предположению А. М. Гаркави, объясняется
«тем, что глава цензурного ведомства счел неудобным „расписаться в полученье оплеухи“: ведь предостережения публиковались в печати» (Гаркави А. М. Н. А. Некрасов в
борьбе с царской цензурой. Калининград, 1966, с. 115).
В очищенном от приведенных искажений виде комментируемую сатиру удалось опубликовать лишь в Ст 1873, т. И, ч. 4. Не исключена возможность, что этому способствовало
следующее явно ироническое и издевательское предисловие к «Газетной» в названном издании: «№ 3. Само собою разумеется, что лицо цензора, представленное в этой сатире, –
вымышленное и, так сказать, исключительное в ряду тех почтенных личностей, которые, к счастью русской литературы, постоянно составляли большинство в ведомстве,
державшем до 1865 года в своих руках судьбы всей русской прессы». ( вернуться)
6. Прав доныне старик Грибоедов – имеются в виду слова Фамусова в «Горе от ума»:
Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится. (д. 1, явл. 2) ( вернуться)
7. ...просто Толстой – Ф. М. Толстой (1809—1881), второстепенный беллетрист, композитор и
музыкальный критик, член Совета Главного управления по делам печати, негласный цензор «Современника», а затем «Отечественных записок» (до 1872 г.).
О нем и отношениях Некрасова с ним см. статью и публикацию К. И. Чуковского в ЛН, т. 51–52, с. 569–620. ( вернуться)
8. Что явилась потребность субсидий – в 1860-е гг. получает широкое распространение правительственная
система подкупа печати в форме субсидий отдельным журналам и газетам. На это не раз обращала внимание демократическая печать — Герцен в статье «Виселицы и журналы»
(Герцен, т. XVII, с. 235), Щедрин в хронике «Наша общественная жизнь» (Салтыков-Щедрин, т. VI, с. 13–15, 573).
Вся характеристика нравов современной «русской прессы » (ст. 21–44) вписана карандашом позже, видимо при подготовке к печати (см. комментарии М. Я. Блинчевской в
ПССт 1987 т. И, с. 631). ( вернуться)
9. Тот добился успеху во многом... – речь идет о темах, характерных для реакционной печати.
Весной 1882 г., когда в Петербурге было много пожаров, распространились слухи (по-видимому, их распространила полиция), что «нигилисты» поджигают Петербург. Сервильная
печать не раз муссировала эти слухи, меш ая «идею свободы с поджогом, с грабежом и убийством». Аналогичные слухи распространялись и впоследствии.
В июле 1865 г. Герцен писал в «Колоколе»: «Пожар в двадцати губерниях! Все поджоги, намекают „Моск<овские> ведомости“», – клеймя «журнальную сволочь алармистов»,
«нравственных отравителей общественного мнения» (Герцен, т. XVIII, с. 398).
Широкое распространение в той же печати получило и объяснение всех бед народной жизни ленью и пьянством мужика (донос на народ «на тему „вино и свобода“»), не раз
вызывавшее отпор на страницах демократической печати (см. об этом: Розанова Л. А. Поэма «Кому на Руси жить хорошо». Комментарий. Л., 1970, с. 113–115;
Гин М. От факта к образу и сюжету. М., 1971, с. 68–72). ( вернуться)
10. Нам Катков предстоит великаном... – к Каткову, идеологу русской бюрократии и дворянства,
благоговейно прислушивались чиновники, в том числе и крупные, до министров включительно, и крепостники-помещики. В январе 1865 г., когда распространились слухи о
намерении Каткова прекратить издание «Московских ведомостей», московское дворянское собрание в знак сочувствия и «уважения к его важным заслугам» преподнесло ему в
подарок серебряную чернильницу с золотым пером, что тогда же было высмеяно Некрасовым в стихотворении «Чернильница». Сближение имени Тургенева с Катковым отражает
определенное отношение Некрасова к Тургеневу после разрыва последнего с «Современником» и радикальным крылом русской литературы. ( вернуться)
11. «Инвалид» – газета военного министерства «Русский инвалид», официальный орган, в котором
печатались приказы о назначениях, перемещениях по службе и наградах. ( вернуться)
12. Одному уж три четверти века... – библиограф П. В. Быков утверждает, что «в литературных
кружках того времени» прототипом изображенного здесь помещика-крепостника называли известного исторического романиста Г. П. Данилевского (1829–1890).
Однако Данилевский был тогда значительно моложе некрасовского героя. ( вернуться)
13. Мало им, что они Маколея И Гизота... – перечисляемые здесь историки и философы отнюдь не
отличались радикализмом взглядов, но охранителям представлялись «опасными», т. е. революционными.
Томас Маколей (1800–1859) – английский буржуазный историк, публицист и реакционный политический деятель.
«Гизот» – Франсуа Гизо (1787–1874) – французский историк и политический деятель, монархист, проповедовал союз буржуазии с дворянством. ( вернуться)
14. Кровопийцу Прудона, злодея Тьера... – Пьер Прудон (1809–1865) – французский мелкобуржуазный
социалист, теоретик анархизма.
Адольф Тьер (1797–1877) – реакционный французский историк и политический деятель, впоследствии палач Парижской коммуны. ( вернуться)
15. К государственной росписи смеют... – М. Я. Блинчевская усматривает здесь намек на искаженную
цензурой статью Чернышевского (С, 1862, № 2) «О росписи государственных доходов и расходов» (ПССт 1967, т. II, с. 631). В прижизненных изданиях эта строка заменялась
(видимо, по цензурным соображениям) другой: «К украшенью империи смеют...». ( вернуться)
16. А то, если б пустить по порядку... – намек на то, что следовало бы рукопись отправить в III
Отделение: цензорам вменялось в обязанность доносить жандармам о наиболее «опасных» произведениях (см.: Лемке М. Николаевские жандармы и литература
1826–1855 гг. СПб., 1909, с. 182–183). ( вернуться)
17. Занимаясь семь лет этим дельцем... – эта строка намекает, что
деятельность цензора-палача протекала в годы «мрачного семилетия» (1848–1855). ( вернуться)
18. Канупер – сильно пахнущее растение. ( вернуться)
19. Что их грамоте рано учить! – в начале 1860-х гг. в русской печати шумно дискутировался
вопрос о пользе грамотности для народа; консерваторы возражали против просвещения крестьян, так как это якобы может их отвлечь от производительного труда
и создать условия для проникновения в народную среду «опасных» идей. Некрасов не раз – в стихотворениях и фельетонах – высмеивал эти страхи. См. его стихотворение
«Всевышней волею Зевеса...» и фельетон «Что поделывает наша внутренняя гласность?» (ПСС, т. IX, с. 586–592). ( вернуться)
20. Фейербах Л. (1804–1872) – немецкий философ-материалист,
произведения которого, очень популярные среди русской демократической интеллигенции, запрещено было издавать. ( вернуться)
21. Если ты написал: «Равнодушно... – по-видимому, здесь пародируется одно место из воспоминаний
цензора С. Н. Глинки, готовившихся в это время к опубликованию: «Можно ли, чтобы кто-нибудь написал: „я не люблю бога, я не люблю царя“? Но если б это и случилось,
тогда благомыслящий вычеркнул бы частицу „не“ и осталось бы: я люблю бога, я люблю царя». ( вернуться)
22. «Балет» – впервые опубликовано: "Современник", 1866, N 2, с. 608-618, с заглавием: "Балет
(Сатира 9)" и подписью под текстом: "Н. Некрасов".
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1869, ч. 4, без подзаголовка, с датой на шмуцтитуле: "1866" .
Творческая история номерного цикла сатир, частью которого является "Балет", изученная исследователями А. Я. Максимове" чем (ПСС, т. II, с. 715-717), Т. Д. Фроловой
(Незавершенный сатирический цикл Н. А. Некрасова. - Некр. сб., I, с. 169-190; Некрасов-сатирик. (Цикл сатир 1859-1871 гг.).
Автореф. канд. дис. Л., 1953), М. Я. Блинчевской (ПССт 1967, т. II, комментарии а N 50-54, 56, 58, 90), свидетельствует, что порядок сатир в процессе работы не
оставался неизменным. Первоначально после второй части "О погоде" должны были следовать клубные сатиры, а завершиться весь цикл должен был сатирой "Театр" или
театральными сатирами, затем клубные отодвигаются в конец, театральные же оказываются между второй частью "О погоде" и клубными: в рукописи под № VII значится "Клуб",
затем "Театр" (сатира "Кому холодно, кому жарко!", завершающая 2-ю часть "О погоде", печаталась под № VI).
Не лишено основания предположение, что перемещение клубных сатир в конец цикла произошло после того, как автор убедился в их "нецензурности" (ПССт 1967, т. II, с. 633).
Следует, однако, иметь в виду, что по своей политической остроте "Балет" отнюдь не уступает клубным сатирам. Кроме того, перестановка осуществлена до опубликования
"Газетной", печатавшейся в "Современнике" с подзаголовком: "Сатира 12" - номер, близкий к концу. Видимо, уже в это время мыслилось, что сатира "Театр" получит один
или несколько из тех пяти номеров, которые отделяют "Кому холодно, кому жарко!" от "Газетной". № 8 "Современника" за 1865 г., где печаталась "Газетная", получил
цензурное разрешение 1 октября. Перестройка цикла, следовательно, могла произойти не позже сентября 1865 г. К 1865 г. исследователи относят возникновение сводной
рукописи номерных сатир (см.: Фролова Т. Д. Незавершенный сатирический цикл Н. А. Некрасова, с. 172-173), однако опубликована в этом году, и то лишь после отмены
предварительной цензуры, была только "Газетная"; "Балет" - несколько месяцев спустя, уже в 1866 г.
То обстоятельство, что сатира печаталась после отмены предварительной цензуры, обусловило весьма строгую автоцензуру, которая, вполне возможно, осуществлялась не без
"консультации" какого-нибудь негласного цензора, вроде Ф. М. Толстого (о нем см. в комментариях к сатире "Газетная"). Пометы красным карандашом на рукописи делают
такое предположение вполне обоснованным. Не попали в печатный текст некоторые весьма острые стихи рукописи. Прежде всего четверостишие "В молодом поколении фатство...",
имеющееся и в наборной рукописи "Балета", и в рукописи сатиры "Клуб" и снятое, очевидно, в корректуре: его удалось опубликовать лишь в тексте "Недавнего времени"
(ст. 9-12).
Перемещение отдельных текстов облегчалось идейно-тематической близостью клубных и театральных сатир: те и другие направлены против верхов общества. "Балет" принадлежит
к самым идейно острым и значительным сатирическим произведениям Некрасова. "Некрасов в своем "Балете", - писал В. Е. Евгеньев-Максимов, - резче, чем когда бы то ни
было, выступает против аристократических, сановных и капиталистических верхов русского общества" (Евгеньев-Максимов В. Е. и др. Некрасов и театр. Л.-М., 1948, с. 214).
Сатира жгуче актуальна: финансовый кризис, охвативший тогда всю Россию, был предметом постоянного обсуждения на страницах печати и в обществе. За месяц до
опубликования "Балета" в "Современнике" появилась статья Ю. Г. Жуковского "Где искать настоящего средства для поправления наших финансов?". Она начиналась так: "Наши
финансы составляют давно предмет усердных забот и толков в литературе и публике..." (С, 1866, N 1, отд. II, с. 1). Ср.: Захаров Г. Несколько слов о нынешнем
финансовом кризисе. - Светоч, 1882, N 2, отд. II, с. 60-72; см. также фельетон "Петербургское обозрение" в "Петербургском листке" (1864, 19 июля, N 69) (сводка статей
и брошюр о финансовом кризисе дана в работе А. Я. Максимовича "Некрасов-участник "Свистка"" - ЛН, т, 49-50, с. 316).
Некрасов еще в 1860 г. откликнулся на этот кризис стихотворным фельетоном "Финансовые соображения". Видимость фельетонного повествования сохраняется и в "Балете", но,
как и в других сатирах номерного цикла, здесь это лишь художественный прием. Ни в публицистических, ни в поэтических фельетонах не могло быть той силы художественного
обобщения, какой отличается комментируемая сатира: финансовый кризис, безденежье осмыслены здесь как внешние признаки, симптомы больших изменений в русской жизни
пореформенной поры, когда деньги и погоня за деньгами стали мощной силой, властно и деспотически порабощающей все и всех. В жизни появился новый хозяин - миллион, эта
идея лежит в основе всей характеристики верхов общества в "Балете". Театральность сатиры в значительной мере условна: внимание автора обращено не столько на сцену,
сколько в зрительный зал, который опять-таки рассматривается под социальным, а не театральным углом зрения и важен как место, где широко представлены хозяева жизни,
"сливки общества", над которыми произносит свой суд автор.
Правдивость нарисованной в сатире картины подтверждается воспоминаниями балерины Петербургского Большого театра Е. О. Вазем (Записки балерины Санкт-Петербургского
Большого театра. 1867-1887. Л. -М., 1937, с. 189-194). Она сообщает, что публика в массе своей состояла из дворянства, высшей знати и крупных дельцов, что постоянными
посетителями балета были царь Александр II и члены царской семьи. Вазем говорит об особенно кричащей, показной роскоши зрительного зала в 1860-1870-е гг., упоминая и
о знаменитом "бриллиантовом ряде" (ср. ст. 15 и сл.), и связывает это с железнодорожной горячкой и получением помещиками откупных. И привлекала в театр всю эту публику
(не исключая и августейшего хозяина земли русской) "не столько любовь к искусству, сколько "ножка Терпсихоры"" (с. 190). Правда, в состав театральной публики входили
и посетители другого типа: мемуаристка упоминает о лицах "свободных интеллигентных профессий", среди которых называет и Некрасова, и специальную главу посвящает
знатокам балета (с. 193-204). Однако у Некрасова в соответствии с принятым в сатире углом зрения об этой части публики не говорится (упомянутый им "записной поставщик
фельетонов" по взглядам и уровню культуры тяготеет к основной массе завсегдатаев зрительного зала) (подробнее см.: Гин М. О своеобразии реализма Н. А. Некрасова.
Петрозаводск, 1966, с. 179-185). ( вернуться)
23. Эпиграф – неточная (очевидно, по памяти) цитата из "Евгения Онегина" Пушкина (глава первая,
строфа XXXII). У Пушкина ст. 3: "Однако ножка Терпсихоры...". Некрасов заменил "Однако" на "Но, каюсь" и выделил курсивом два последних слова. ( вернуться)
24. ... мышиный жеребчик (так Гоголь Молодящихся старцев зовет)... – имеются в виду следующие
строки из "Мертвых душ": "... семенил ножками, как обыкновенно делают маленькие старички-щеголи на высоких каблуках, называемые мышиными жеребчиками, забегающие
весьма проворно около дам" (т. I, гл. VIII). ( вернуться)
25. Генерал-губернатор Суворов... – А. А. Суворов (1804–1882), внук А. В. Суворова, в 1861–1866
гг. – генерал-губернатор Петербурга. ( вернуться)
26. Факты есть, но касаться их больно! – высказывалось мнение (ПССт 1967, т. II, с. 634), что
здесь имеется в виду крупный харьковский процесс фальшивомонетчиков, который осенью 1865 г. привлек внимание русской печати (см.: Жуковский Ю. Записки современника.
– С, 1865, N 9, с. 98-102; Кахановская Н. Веста с хутора. – День, 1865, 9 сент.; ср. также номера от 30 окт. и 4 дек.). ( вернуться)
27. Не всё ж читать вам Бокля! – Г. Т. Бокль (1821–1862), английский историк и
социолог-позитивист, в 1860-е гг. широкой популярностью пользовалась его "История цивилизации Англии", в которой он выступал против теологической трактовки истории и
стремился вскрыть объективные закономерности исторического процесса. ( вернуться)
28. Но явилась в рубахе крестьянской Петипа... – в одном из вариантов Некрасов называет танец,
о котором идет речь, - "мужичок" (см.: Другие редакции и варианты, с. 326). Исполнялся он известной балериной М. С. Петипа (урожд. Суровщиковой, 1836–1882) в
фальшиво-русском стиле и вставлялся в разные балеты, вызывая неистовый восторг публики Мариинского театра, "... особенно наэлектризовала г-жа Петипа публику <...> в
"мужичке" <...> в плисовых шароварах, в красной рубахе, с отвороченными сапожками и в ямщицкой, украшенной павлиньим пером шапочке набекрень. Мужичок был до
бесконечности мил и привел партер в какое-то исступленное состояние; от криков "браво" можно было оглохнуть..." (Рус. сцена, 1865, N 2, с. 222). ( вернуться)
29. Бернарди – Рита Бернарди (по мужу Фабрика) – певица итальянской оперной труппы в
Петербурге. ( вернуться)
30. "Дева Дуная" – балет Ф. Тальони, на сцене Большого театра шел с 1837 г. ( вернуться)
31. Роллер – А. А. Роллер (1805–1891) – художник-декоратор и машинист сцены. ( вернуться)
32. В белом саване смерти земля... – характерная для демократической поэзии XIX в. метафора.
Ср. в поэме Некрасова "Мороз Красный нос": "Как саваном, снегом одета...", а также стихотворения М. Л. Михайлова "Опять налетают роями..." и "Зимние вьюги завыли..."
и С. Я. Надсона "Как белым саваном, покрытая снегами...". ( вернуться)
|
|
|
|
|
|
|