|
Александр Сергеевич Пушкин
(1799 – 1837) |
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
РОМАН В СТИХАХ |
|
|
|
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ [1] |
|
La morale est dans la nature des choses.
Necker. [2] |
I. II. III. IV. V. VI[3]
VII
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей[4]
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков[5]
И величавых париков.
VIII
Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольца, слезы,
Надзоры теток, матерей,
И дружба тяжкая мужей!
IX
Так точно думал мой Евгений.
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.
Привычкой жизни избалован,
Одним на время очарован,
Разочарованный другим,
Желаньем медленно томим,
Томим и ветреным успехом,
Внимая в шуме и в тиши
Роптанье вечное души,
Зевоту подавляя смехом:
Вот как убил он восемь лет,
Утратя жизни лучший цвет.
Х
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут – мигом утешался;
Изменят – рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,[6]
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.
XI
Но, получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет и вид унылой;
И в сладостный, безгрешный сон[7]
Душою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.
XII
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел
И молвил: «Вы ко мне писали,[8]
Не отпирайтесь. Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства;
Но вас хвалить я не хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства;
Примите исповедь мою:
Себя на суд вам отдаю.
XIII
Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел;
Когда б мне быть отцом, супругом
Приятный жребий повелел;
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единой,—
То верно б, кроме вас одной,
Невесты не искал иной.
Скажу без блесток мадригальных:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных,
Всего прекрасного в залог,
И был бы счастлив... сколько мог!
XIV
«Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может быть, на много дней.
XV
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?
XVI
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей...
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но...
Учитесь властвовать собою;
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет».
XVII
Так проповедовал Евгений.
Сквозь слез не видя ничего,
Едва дыша, без возражений,
Татьяна слушала его.
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)[9]
Татьяна, молча, оперлась,
Головкой томною склонясь;
Пошли домой вкруг огорода;
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять на то:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
XVIII[10]
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.
XIX
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;[11]
Я только в скобках замечаю,[12]
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной[13]
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил сто крат ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит... как родной!
XX
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.[14]
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать[15]
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они...
Итак, дай бог им долги дни!
XXI
Зато любовь красавиц нежных
Надежней дружбы и родства:
Над нею и средь бурь мятежных
Вы сохраняете права.
Конечно так. Но вихорь моды,
Но своенравие природы,
Но мненья светского поток...
А милый пол, как пух, легок.
К тому ж и мнения супруга
Для добродетельной жены
Всегда почтенны быть должны;
Так ваша верная подруга
Бывает вмиг увлечена:
Любовью шутит сатана.
XXII
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней верно нет его.
XXIII
Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
Ее постели сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало всё, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.[16]
XXIV
Увы, Татьяна увядает,
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не занимает,
Ее души не шевелит.
Качая важно головою,
Соседи шепчут меж собою:
Пора, пора бы замуж ей!..[17]
Но полно. Надо мне скорей
Развеселить воображенье
Картиной счастливой любви.
Невольно, милые мои,
Меня стесняет сожаленье;
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою!
XXV
Час от часу плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой.
Он вечно с ней. В ее покое
Они сидят в потемках двое;
Они в саду, рука с рукой,
Гуляют утренней порой;
И что ж? Любовью упоенный,
В смятенье нежного стыда,
Он только смеет иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитым локоном играть
Иль край одежды целовать.
XXVI
Он иногда читает Оле
Нравоучительный роман,
В котором автор знает боле
Природу, чем Шатобриан,[18]
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца дев)
Он пропускает, покраснев.
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеянье свою.
XXVII
Поедет ли домой; и дома
Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома[19]
Прилежно украшает ей:
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды,[20]
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья
Пониже подписи других[21]
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же после многих лет.
XXVIII
Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца, с начала и кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.[22]
На первом листике встречаешь
Qu’écrirez-vous sur ces tablettes;
И подпись: t. à v. Annette;[23]
А на последнем прочитаешь:
«Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня».
XXIX
Тут непременно вы найдете
Два сердца, факел и цветки;
Тут верно клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски;
Какой-нибудь пиит армейский
Тут подмахнул стишок злодейский.
В такой альбом, мои друзья,
Признаться, рад писать и я,
Уверен будучи душою,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор,
И что потом с улыбкой злою
Не станут важно разбирать,
Остро иль нет я мог соврать.
XXX
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной[24]
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная дама
Мне свой in-quarto[25] подает,
И дрожь и злость меня берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей души,
А мадригалы им пиши![26]
XXXI
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышит,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,[27]
В порывах сердца своего,
Поешь, бог ведает, кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.
XXXII
Но тише! Слышишь? Критик строгий[28]
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий
И нашей братье рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать,
И всё одно и то же квакать,
Жалеть о прежнем, о былом:[29]
Довольно, пойте о другом!»
— Ты прав, и верно нам укажешь
Трубу, личину и кинжал,[30]
И мыслей мертвый капитал
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не так ли, друг? — Ничуть. Куда!
«Пишите оды, господа,
XXXIII
Как их писали в мощны годы,
Как было встарь заведено...»
— Одни торжественные оды!
И, полно, друг; не всё ль равно?
Припомни, что сказал сатирик![31]
Чужого толка хитрый лирик
Ужели для тебя сносней
Унылых наших рифмачей?—
«Но всё в элегии ничтожно;
Пустая цель ее жалка;
Меж тем цель оды высока
И благородна...» Тут бы можно
Поспорить нам, но я молчу:
Два века ссорить не хочу.
XXXIV
Поклонник славы и свободы,
В волненье бурных дум своих,
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.
Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрямь, блажен любовник скромный,[32]
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен... хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.
XXXV
Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей,
Да после скучного обеда
Ко мне забредшего соседа,[33]
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу,
Или (но это кроме шуток),
Тоской и рифмами томим,
Бродя над озером моим,
Пугаю стадо диких уток:
Вняв пенью сладкозвучных строф,
Они слетают с берегов.
XXXVI. XXXVII
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом;[34]
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,[35]
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался...
XXXVIII. XXXIX
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой[36]
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
XL
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
XLI
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит – и путник осторожный
Несется в гору во весь дух;[37]
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их не зовет его рожок;
В избушке распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней.[38]
XLII
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей...
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
XLIII
В глуши что делать в эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
Скакать верхом в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот W. Scott![39]
Не хочешь? – поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, и завтра тож,
И славно зиму проведешь.
XLIV
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со́ льдом,[40]
И после, дома целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
XLV
Вдовы Клико или Моэта[41]
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;[42]
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,[43]
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и веселых снов!
XLVI
Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
Уж нынче предпочел ему.
К Аи я больше не способен;
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой...
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов нам оказать услугу
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
XLVII
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит.[44] Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла...
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,[45]
А почему, не вижу я.)
Теперь беседуют друзья:
XLVIII
«Ну, что соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая твоя?»
– Налей еще мне полстакана...
Довольно, милый... Вся семья
Здорова; кланяться велели.
Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!.. Когда-нибудь
Заедем к ним; ты их обяжешь;
А то, мой друг, суди ты сам:
Два раза заглянул, а там
Уж к ним и носу не покажешь.
Да вот... какой же я болван!
Ты к ним на той неделе зван.–
XLIX
«Я?» – Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и мать
Велели звать, и нет причины
Тебе на зов не приезжать.–
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду...»
– И, никого, уверен я!
Кто будет там? своя семья.
Поедем, сделай одолженье!
Ну, что ж? – «Согласен».– Как ты мил!–
При сих словах он осушил
Стакан, соседке приношенье,[46]
Потом разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
L
Он весел был. Чрез две недели
Назначен был счастливый срок.
И тайна брачныя постели
И сладостной любви венок
Его восторгов ожидали.
Гимена хлопоты, печали,
Зевоты хладная чреда
Ему не снились никогда.
Меж тем как мы, враги Гимена,[47]
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена... [48]
Мой бедный Ленский, сердцем он
Для оной жизни был рожден.
LI
Он был любим... по крайней мере
Так думал он, и был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,[49]
В весенний впившийся цветок;
Но жалок тот, кто всё предвидит,
Чья не кружится голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил! |
Источник: Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977–1979.
Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. –1978. – С. 68–85. |
|
|
|
|
1. Глава четвёртая – Пушкин начал писать эту главу в конце октября 1824 г. в Михайловском и писал ее с перерывами, так как в это же время работал над «Борисом Годуновым», «Графом Нулиным» и др.
К 1 января 1825 г. была написана строфа XXIII. Но несколько строф, ей предшествующих, написаны позднее. Заканчивалась глава уже в конце года. Последнюю строфу Пушкин написал в самом начале января 1826 г. Позднее он переработал главу. Пушкин писал Катенину 4 декабря 1825 г.: «Онегин мне надоел и спит; впрочем, я его не бросил».
Описывая жизнь Онегина в деревне, Пушкин ввел в роман много автобиографических черт: «В 4-й песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь» (Вяземскому, 27 мая 1826 г.). Некоторые строфы, носившие личный характер, Пушкин устранил из печатного текста романа. Начальные строфы главы, пропущенные в изданиях романа, были напечатаны Пушкиным в журнале «Московский вестник» в 1827 г. (в количестве 4 строф) под названием: «Женщины, Отрывок из „Евгения Онегина“» (см. «Из других редакций»).
Четвертая глава была издана вместе с пятой и вышла в свет 31 января – 1–2 февраля 1828 г. Главе предшествовало посвящение П. Плетневу («Не мысля гордый свет забавить»), впоследствии перенесенное в начало романа. (вернуться)
(см. ниже план работы над романом, составленный Пушкиным)
2. La morale est dans la nature des choses. / Necker. – «Нравственность (мораль) – в природе вещей». Неккер (франц.). Неккер Жак (1732–1804) – политический деятель и финансист, в начале французской революции XVIII в. был министром Людовика XVI, отец Ж. де Сталь.
Эпиграф взят из сочинения г-жи де Сталь «Взгляд на Французскую революцию», ч. II, гл. XX.
В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность – основа поведения человека и общества. Однако в русском контексте слово «мораль» могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности (вернуться)
3. Строфы I–VI в тексте романа опущены и заменены точками, хотя I–IV из них были уже известны читателю по публикации 1827 г. в № 20 «Московского вестника» (С. 365–367). См.: VI, 646–648). То, что автор исключил уже известные читателям четыре строфы, прибавив к ним номера еще двух, видимо, вообще не написанных, одновременно напоминает о существовании исключенного текста и мистифицирует относительно несуществующего с помощью «пустых» номеров. Это как бы выводило роман за пределы собственного его текста, показывая, что известный читателю ряд строф и у́же, и шире романа подобно тому, как всякий рассказ о событии у́же и шире самого этого происшествия. (вернуться)
4. Чем меньше женщину мы любим... – рассуждение, данное в романе как принадлежащее Онегину («Так точно думал мой Евгений» – 4, IX, 1), – переложение в стихах отрывка из письма Пушкина к брату: «То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия» (XIII, 50 и 524). (вернуться)
5. Красные каблуки – принадлежность щегольского наряда молодых придворных XVIII века. Позднее этим словом обозначали легкомысленных молодых дворян минувшего века, типичных представителей «старого порядка» во Франции, придавая ему то же значение, что словам «петиметр», «маркиз». Ср. «Арап Петра Великого», гл. III, описание костюма Корсакова. (вернуться)
6. На вист вечерний приезжает... – вист – карточная игра для четырех партнеров. Считалась игрой «степенных» солидных людей. Вист – коммерческая, а не азартная игра, носила спокойный характер. (вернуться)
7. И в сладостный, безгрешный сон... – «сон» у Пушкина часто употребляется как синоним «мечты». Такая синонимия, с одной стороны, поддерживалась специфической семантикой слова «мечта» в церковнославянском языке («призрак», «сновидение»; ср.: «сонное мечтание» — Алексеев П. Церковный словарь... СПб., 1819. С. 135), а с другой — наличием единого адеквата во французском языке — «le rève». (вернуться)
8. "Вы ко мне писали..." – проповедь Онегина противопоставлена письму Татьяны совершенным отсутствием в ней литературных клише и реминисценций.
Смысл речи Онегина в том, что он неожиданно для Татьяны повел себя не как литературный герой («спаситель» или «соблазнитель»), а просто как хорошо воспитанный светский и к тому же вполне порядочный человек, который «очень мило поступил / С печальной Таней». Онегин повел себя не по законам литературы, а по нормам и правилам, которыми руководствовался достойный человек пушкинского круга в жизни. Этим он обескуражил романтическую героиню, которая была готова и к «счастливым свиданьям», и к «гибели», но не к переключению своих чувств в плоскость приличного светского поведения, а Пушкин продемонстрировал ложность всех штампованных сюжетных схем, намеки на которые были так щедро разбросаны в предшествующем тексте.
Светская отповедь Онегина отсекала возможность и идиллического, и трагического литературного романного трафарета. Им противопоставлялись законы лежащей вне литературы жизни. Не случайно во всех последующих строфах главы основной делается тема литературной полемики, разоблачения литературных штампов и противопоставления им действительности, истины и прозы. Однако при наивной книжности у начитавшейся романов героини есть непосредственность и способность к чувству, отсутствующие в душе «трезвого» героя. (вернуться)
9. (Как говорится, машинально)... – машинально выделено курсивом, поскольку воспринималось как шокирующая в поэтическом тексте цитата из разговорного языка. В 1820-е гг. это слово встречалось в бытовом употреблении. 27 ноября 1820 г. Жуковский писал А. И. Тургеневу: «Тебе надобно <...> любить добро (к которому ты до сих пор был привязан машинально, без наслаждения)» (Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. М., 1895. С. 193). Однако в поэтическом контексте оно воспринималось как резкий диссонанс, цитата из бытовой речи. (вернуться)
10. XVIII–XXII – строфы представляют собой полемическое сопоставление литературного культа любви и дружбы и бытовой реальности светской жизни. И идиллическое прославление дружбы и любви, и романтическое в них разочарование как явления «литературы» сопоставлены с бытовой реальностью с целью разоблачения их условного, нежизненного характера. Противопоставляемая культу пламенных чувств проповедь эгоизма («любите самого себя» — XXII, 11) также имеет характер не философского обобщения, а практического рецепта относительно того, как себя следует вести в свете (ср. совет брату: «Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит» — XIII, 49 и 524), чтобы сохранить независимость и личное достоинство. Бросая иронический свет на романтические штампы, голос здравого рассудка сам делается объектом авторской иронии, раскрывающей относительность его истины. (вернуться)
11. А что? Да так. Я усыпляю / Пустые, черные мечты... – строфа, как и следующая XX, начинается имитацией непосредственного и доверительного разговора с читателем. Подражание устной речи достигается введением слов, значение которых целиком определяется интонацией («А что? Да так», «Гм! гм!»). Это подчеркивается торжественностью интонации последующей фразы, звучащей как ироническая цитата из какой-то посторонней официальной речи.
Мечты – здесь: в исконном церковнославянском значении – ложные мнения, обманные призраки. Оценка авторских горьких наблюдений над эгоизмом окружающего света как «пустых, черных» мечтаний и торжественный глагол «усыплять» в значении «опровергать», «отбрасывать» составляют очевидное стилистически инородное включение в строфу. (вернуться)
12. Я только в скобках замечаю... – вводя в текст романа рассуждения о принципах его построения («метапостроения»), Пушкин создавал исключительно своеобразный интонационный рисунок. (вернуться)
13. На чердаке вралем рожденной... – смысл стихов раскрывается сопоставлением с письмом П. А. Вяземскому 1 сентября 1822 г.: «...мое намерение было [не] заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему по[ка]за[лось] [за]бавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак к[нязя] Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей – в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью» (XIII, 43).
Возможно, с этими стихами связан оставшийся нереализованным замысел включения в четвертую главу памфлетной характеристики Ф. И. Толстого («Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онег[ина]» – XIII, 163). (см. рисунок Пушкина ниже)
Толстой Федор Иванович (Американец) (1782–1846) – отставной гвардейский офицер, бретер, картежник, одна из наиболее ярких личностей XIX в. Его имел в виду Грибоедов, когда писал о «ночном разбойнике, дуэлисте» (д. IV, явл. 4).
Чердак – литературно-театральный салон А. А. Шаховского. «Чердак» помещался в доме Шаховского в Петербурге на Малой Морской, на углу Исаакиевской площади. Постоянными посетителями его были представители театральной богемы и литераторы, близкие к «архаистам»: Катенин, Грибоедов, Крылов, Жихарев и др. «Долго я жил уединен от всех, вдруг тоска выехала на белый свет, куда, как не к Шаховскому? Там по крайней мере можно гулять смелою рукою по лебяжьему пуху милых грудей etc.» (Грибоедов А. С. Соч. М., 1956. С. 578). О сплетнях, распространяемых Толстым на «чердаке», Пушкин узнал от Катенина. (вернуться)
14. Что значат именно родные. – родные выделено курсивом как слово, интонационно выпадающее из общего контекста. Здесь оно является элементом бытовой разговорной дворянской речи, отражая исключительное значение родственных связей в быту пушкинской эпохи. Всякое знакомство начиналось с того, чтобы «счесться родными», выяснить, если возможно, степень родства. Это же влияло и на все виды карьерных и должностных продвижений.
Ср. реплику Фамусова: «Ну как не порадеть родному человечку!..» (д. II, явл. 5). (вернуться)
15. О Рождестве их навещать... – Сочельник Рождества (обращает внимание подчеркнуто разговорная формула о рождестве) был временем обязательных официальных визитов (ср.: «Меня в сочельник навестил» – 7, XLI, 13). (вернуться)
16. Так одевает бури тень / Едва рождающийся день. – реминисценция из поэмы Баратынского «Эда»:
Что ж изменить ее могло?
Что ж это утро облекло
И так внезапно в сумрак ночь?
(Баратынский. Т. 2. С. 150)
«Эда» была опубликована в 1826 г. отдельным изданием, вместе с «Пирами», а до этого ряд отрывков в 1825 г. появился в «Мнемозине», «Полярной звезде», «Московском телеграфе». Однако можно предположить, что рукописные тексты, если не всей поэмы, то каких-то ее отрывков, Пушкин получил еще в конце 1824 г. По крайней мере, в письмах к брату с конца ноября 1824 г. до конца декабря постоянно звучат настойчивые требования присылки поэмы («Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского, не то прокляну тебя», «Пришли же мне Эду Баратынскую», «Пришли мне Цветов да Эду» – XIII, 123, 127, 131). Затем эти требования исчезают, а в письме, видимо, от конца января 1825 г., Пушкин уже уверенно выражает надежду на то, что в судьбе Баратынского «Эда все поправит» (XIII, 143). (вернуться)
17. Пора, пора бы замуж ей!.. – Татьяне во время действия четвертой главы 17 лет. (вернуться)
18. ...автор знает боле / Природу, чем Шатобриан... – Шатобриан Рене (1768–1848) – французский писатель и политический деятель. Природа здесь: «nature» – сущность вещей и человека. (вернуться)
19. Летучие листки альбома... – альбом был важным фактом «массовой культуры» второй половины XVIII – первой половины XIX в., являясь своеобразным рукописным альманахом. Аккумулируя наиболее популярные произведения печатной литературы, альбом одновременно отражал большую роль семейной, родовой и кружковой традиций как организующих культуру факторов. Соединяя текст и его оформление – рисунок, альбом определенным образом был связан с традицией рукописной книги; одновременно он испытывал – по составу и в композиционном отношении – воздействие печатной книги-альманаха и в свою очередь влиял на нее.
Прилежно украшает ей... – альбомы начала XIX в. включали не только стихи, но и рисунки. Часто в них вклеивались вырезанные из книг офорты и гравюры. Обучение живописи было весьма распространено в домашнем дворянском воспитании и входило в обязательную программу военных корпусов и ряда гражданских училищ. Многие дилетанты-любители (Жуковский, декабристы А. М. Муравьев, А. П. Юшневский, В. П. Ивашев и др.), не говоря уж о профессионально владевших кистью и карандашом Бестужеве, М. Ю. Лермонтове, превосходно рисовали. (вернуться)
20. Надгробный камень, храм Киприды... – аллегорический рисунок: «Любовь до гроба». Киприда – Афродита – по имени посвященного ей храма на Кипре.
Или на лире голубка... – лира – символ поэзии, голубок – птица богини любви Венеры. Аллегорический рисунок означает: «Поэзия служит любви». (вернуться)
21. Пониже подписи других... – хотя альбомы заполнялись в хронологической последовательности, место, на котором делалась запись, имело значение: первые страницы отводились родителям и старшим, затем шли подруги и друзья. Для выражения более нежных чувств предназначался конец альбома – особенно значимыми считались подписи на последнем листе (см. 4, XXVIII, 13–14).
Самый первый лист часто оставался незаполненным, поскольку существовало поверье, что с открывшим первую страницу альбома случится несчастье. (вернуться)
22. Уменьшены, продолжены. – в строфах XXVIII– XXIX – выделенные курсивом стихи – включения «чужой речи»: в строфе XXVIII – стереотипные альбомные стишки, в строфе XXIX – столь же стереотипные поэтические клише, бытующие в провинциальной среде. (вернуться)
23. Qu’écrirez-vous sur ces tablettes? ... t. à v. Annette – Что вы напишете на этих листках? ... Вся ваша Аннета (фр.) (вернуться)
24. Толстого кистью чудотворной... – Толстой Федор Петрович (1783–1873) – художник, иллюстратор, медальер и скульптор, вице-президент Академии художеств (1828—1859), член Союза Благоденствия, встречался с П в 1817–1820 и в 1830-е гг. См.: Ковалевская Н. Н. Художник-декабрист Ф. П. Толстой // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 516–560; Никулина Н. И. Силуэты Ф. П. Толстого в собрании Эрмитажа. Л., 1961.
(вернуться)
25. свой in-quarto – название большого книжного формата; то есть свой альбом размера in-quarto. (вернуться)
26. А мадригалы им пиши! – мадригал здесь: комплимент в стихах, лирический жанр «салонной и альбомной поэзии» (Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966. С. 149). (вернуться)
27. Так ты, Языков вдохновенный... – Языков Николай Михайлович (1803–1847) – поэт-романтик. Языков (см. портрет на сайте "К уроку литературы") познакомился с Пушкиным летом 1826 г., когда он, студент Дерптского (ныне Тартуского) университета и приятель А. Н. Вульфа, приехал погостить в Тригорское к Осиповым. Однако еще в 1824 г. Пушкин обратился к Языкову с дружеским посланием («Издревле сладостный союз...» – II, 322–323). Характеристика творчества Языкова в 9–14 стихах строфы XXXI исключительно точно оценивает эстетическую природу лирики романтизма. Упоминание элегий Языкова вносит усложняющий оттенок в диалог с Кюхельбекером в строфах XXXII–XXXIII. XXXII. (вернуться)
28. Но тише! Слышишь? Критик строгой... – "Критик строгой" – В. К. Кюхельбекер. Строфы XXXII– XXXIII представляют собой ответ Пушкина на статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии...». Осуждая элегию, Кюхельбекер противопоставлял ей высокие жанры поэзии, в особенности оду. «Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в супостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии – новейшей и древней – стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия <...> только тогда занимательна, когда подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие". (вернуться)
29. Жалеть о прежнем, о былом... – Пушкин выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: «Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях». Пушкин остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы "Евгения Онегина" он иронически писал: «Станут осуждать [...] некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» (VI, 638).
Выделенные Пушкиным слова – цитата из той же статьи Кюхельбекера. В дальнейшем Пушкин начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную «Оду его сият. гр. Дм. И. Хвостову» (II, 387–389). См.: Тынянов. С. 105–115.(вернуться)
30. Трубу, личину и кинжал... – Пушкин перечисляет символические атрибуты Мельпомены – музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. «Бориса Годунова», Пушкин полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.(вернуться)
31. Припомни, что сказал сатирик! – сатирик здесь: Дмитриев Иван Иванович (1760–1837) – поэт (см. портрет на сайте "К уроку литературы"), соратник Карамзина.
Чужого толка хитрый лирик... в сатире «Чужой толк» (1795) И. И. Дмитриев осмеял одическое «парение», обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:
Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,
Что Рымникский Алкид поляков разгромил
Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,
Он тотчас за перо и разом вывел: ода!
Потом в один присест: такого дня и года!.. (вернуться)
32. И впрямь, блажен любовник скромный... – любовник здесь: «влюбленный», «возлюбленный». Пушкинская эпоха знает два употребления слов «любовник» и «любовница». Одно имеет значение «влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый» (Словарь языка П. Т. 2. С. 521); второе означает «мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи»), или соответственно женщину (Там же. С. 522–523). Количество употреблений в том или ином значении в творчестве Пушкина неодинаково: в первом «любовник» – 58, «любовница» – 30; во втором – соответственно 11 и 10. «Любовник» в значении «возлюбленный» был функциональным галлицизмом (amant, -е) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.(вернуться)
33. Ко мне забредшего соседа... – работая в 1824–1825 гг. над «Борисом Годуновым», Пушкин читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: «...в глазах моих написал он и „Бориса Годунова“» – цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 421). Вульф Алексей Николаевич (1805–1881) – сын соседки и приятельницы Пушкина, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период Михайловской ссылки Пушкина – дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с поэтом и познакомил его в 1826 г. с Языковым. Вульф оставил дневник, богатый сведениями о Пушкине (см.: Вульф А. Н. Дневник. М., 1929).
Строфа XXXV, рассчитанная на то, чтобы вызвать у читателей иллюзию полного и непосредственного автобиографизма, на самом деле подчинена художественным законам литературной полемики и в этом отношении определенным образом стилизует реальный пушкинский быт. (вернуться)
34. Онегин жил анахоретом... – анахорет – отшельник. В описании жизни Онегина в строфах XXXVI–XXXIX отразились черты реального быта автора в Михайловском.
И отправлялся налегке / К бегущей под горой реке. – купание в Сороти было обычным началом пушкинского дня в Михайловском. (вернуться)
35. Певцу Гюльнары подражая... – Байрон, Гюльнара – героиня поэмы «Корсар». Ср. в письме к А. П. Керн: «Байрон получил в моих глазах новую прелесть [...] Вас буду видеть я в образах и Гюльнары и Лейлы» (XIII, 249 и 550).
Сей Геллеспонт переплывал... – Геллеспонт – древнегреческое название Дарданелльского пролива. Байрон переплыл Дарданеллы 3 июля 1810 г.
– И одевался... – в беловой рукописи следовало:
И одевался – только вряд
Вы носите ль такой наряд
XXXVI
Носил он русскую рубашку,
Платок шелковый кушаком,
Армяк татарской нараспашку... (вернуться)
36. Порой белянки черноокой... – Стихи эти – дословный перевод из стихотворения Андре Шенье «Кавалеру де Панжу» «Le baiser jeune et frais d’une blanche aux jeus noirs». (вернуться)
37. Несется в гору во весь дух... – здесь: путник несется в гору, опасаясь волков.
Популярный в романтической литературе «северный» мотив – преследование путника волками (ср.: «Мазепа» Байрона) – дается здесь в прозаических интонациях обычного дорожного происшествия. (вернуться)
38. Трещит лучинка перед ней. – лучи́на – тонкая длинная щепка сухого дерева, предназначенная для растопки печи или на освещение избы. (вернуться)
39. Читай: вот Прадт, вот W. Scott. – Прадт Доминик (1759–1837) – французский публицист, придворный священник Наполеона. В период Реставрации склонялся к либерализму. О Прадте упоминал Вяземский в письме П и А. И. Тургеневу от 20 февраля 1820 г. (XIII, 13), а Пушкин – в письмах П. А. Вяземскому (XIII, 44) и брату (XIII, 143). «Парижский памфлетер» Прадт воспринимался как имя, обозначающее предельно злободневное чтение (ср.: «ежемесячная слава Прадтов» в письме П Вяземскому).
Предложение заниматься в зимние вечера в псковской деревенской глуши чтением Прадта или вином и проверкой доходов подчеркивало разницу между Онегиным и его соседями.
W. Scott — инициал «W» следует читать как «Вальтер». Скотт Вальтер (1771—1832) — английский писатель-романист и поэт. Пушкин читал его романы во французских переводах, которые имелись в библиотеке Тригорского. Поэт из Михайловского неоднократно просил брата присылать ему В. Скотта, называя его «пищей души» (XIII, 121). (вернуться)
40. Со сна садится в ванну со льдом... – стихи автобиографичны. В воспоминаниях П. Парфенова: «Он и зимою тоже купался в бане: завсегда ему была вода в ванне приготовлена. Утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да и назад». По свидетельству И. И. Пущина, в зале Михайловского дома «был бильярд» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 110, 432). (вернуться)
41. Вдовы Клико или Моэта... – марки шампанских вин. (вернуться)
42. Оно сверкает Ипокреной. – Ипокрена (древнегреч. миф.) — источник поэтического вдохновения. (вернуться)
43. Последний бедный лепт, бывало... – Лепт — грош. Иронический намек на стих из послания Жуковского «Императору Александру»:
Когда и Нищета под кровлею забвенья
Последний бедный лепт за лик твой отдает.
(Жуковский. Т. 1. С. 210)
Реминисценция имела не только иронический, но и дерзкий характер: «последний лепт» отдается у Жуковского за царский портрет, а у Пушкина — за шампанское. Выражение «бедный лепт» восходит к евангельской притче (Марк, 12: 41; Лука, 21: 2). (вернуться)
44. Дым из трубок / В трубу уходит. – трубка была предметом угощения. Ее в раскуренном виде (на длинном чубуке) слуга, который ее предварительно раскуривал, подавал после обеда гостям. (вернуться)
45. Пора меж волка и собаки... – галлицизм (entre chien et loup) — сумерки. (вернуться)
46. ...соседке приношенье... – за здоровье соседки. (вернуться)
47. Гимена хлопоты, печали... – Гимен (Гименей) (древнегреч.) – бог брака. (вернуться)
48. Роман во вкусе Лафонтена... – примечание Пушкина: «Август Лафонтен, автор множества семейственных романов» (VI, 193). Лафонтен Август (1759–1831) – немецкий романист, пользовавшийся в конце XVIII в. успехом; пропагандировался карамзинистами. (вернуться)
49. Или, нежней, как мотылек... – образ, связанный с любовью Ленского к Ольге, возвращает нас к строфе XXI (11– 14) второй главы:
В глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Незнаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
Одновременно в этой же финальной строфе четвертой главы звучит противопоставление скептика (того, «кто все предвидит, / Чья не кружится голова» – 9–10) и энтузиаста, который «покоится в сердечной неге» (5), что, конечно, ассоциируется с антитезой Онегин – Ленский. (вернуться)
|
|
|
|
|
Закончив 25 сентября 1830 г. последнюю, девятую, главу романа "Евгений Онегин", Пушкин на другой день написал этот план работы над романом, являющийся как бы комментарием к стихотворению «Труд» («Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний...»), в котором так трогательно и вместе значительно поэт прощался со своим «молчаливым спутником ночи». ( вернуться) |
|
|
|
Гр. Ф. И. Толстой, чернила, «Евгений Онегин». 22 октября–23 ноября 1823, Одесса (фрагмент листа) |
Граф Фёдор Иванович Толстой был известен своей оригинальностью, умом, безудержными страстями и полнейшим пренебрежением к моральным нормам, принятым в обществе. Человек дикого самолюбия, вызывающе дерзкий в отношениях с людьми, отчаянный бретер, он постоянно стрелялся на дуэлях и без промаху убивал своих противников. Дважды был разжалован за дуэли в солдаты. Отчаянной храбростью во время Отечественной войны он вернул себе офицерский чин и заслужил Георгиевский крест.
Участник первого кругосветного плавания русских кораблей (в 1803- 1806 годах), Толстой был высажен за недостойное поведение на берег русской колонии в Северной Америке. Два года провел он среди среди жителей Алеутских островов (отсюда его прозвище "американец").
Сложная история отношений была с Федором Толстым у Пушкина. Были они приятелями в Петербурге в 1819-1820 годах. Пушкин «с жаром защищал» Толстого «всякий раз, когда представлялся тому случай» (об этом писал сам Пушкин). Круто изменилось все, когда в Кишинёве до него дошло, что распространившийся в Петербурге слух, что он был высечен в Тайной канцелярии, был пущен Толстым.
При обострённом чувстве собственного достоинства у Пушкина, при его гордости и щекотливости в вопросах чести, он не мог воспринять эту сплетню иначе как оскорбительную клевету.
Тому, что клевету пустил по Петербургу Ф. Толстой, Пушкин поверил сразу. Он ответил на клевету эпиграммой (1820), которая дошла до Толстого:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружён,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он – слава богу –
Только что картёжный вор (I, 230).
Толстой ответил Пушкину грубейшей эпиграммой, в которой клевету отрицал. Единственным выходом, представлявшимся Пушкину в этих обстоятельствах, была дуэль. Но Пушкин был в Кишинёве, Толстой – в Москве. Пока же Пушкин перенёс свою характеристику Толстого из рукописной эпиграммы в послание "Чаадаеву", которое отправил в печать (1820). Там поэт назвал своего врага философом,
который в прежние лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картёжный вор.
Иносказательно упомянул Пушкин Толстого и в "Евгении Онегине", говоря о "презренной клевете, на чердаке вралём рождённой".
Первое, что сделал Пушкин, оказавшись на свободе в Москве,- поручил друзьям разыскать Толстого и передать ему вызов на дуэль. К счастью, Толстого в Москве не оказалось. А затем общие друзья помирили их. С присущей ему душевной щедростью Пушкин простил Толстого до конца. С тех пор дружеские отношения их ничем не омрачались. Три года спустя Пушкин избрал Толстого своим сватом, когда делал предложение Н. Н. Гончаровой.
Внешность Фёдора Толстого известна по портретам, а также и по литературным описаниям.
«Фёдор Иванович был среднего роста, плотен, красив и хорошо сложён, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, чёрные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза».
Так рассказывает, со слов Булгарина, сын Льва Николаевича Толстого, Сергей Львович.
«Один взгляд на наружность старика, - вспоминал об Толстом Герцен, - на его лоб, покрытый седыми кудрями, на его сверкающие глаза и атлетическое тело, показывал, сколько энергии и силы было ему дано от природы».
Вот этого человека с «атлетическим телом», «красивого», лоб которого был «покрыт седыми кудрями», мы и видим на рисунке Пушкина. «Энергия и сила» чувствуются в этом лице. Уверенный, точно чеканный рисунок Пушкина создал тот же образ человека «необыкновенного, преступного и привлекательного», какого увидел в нём Лев Толстой.
Портрет «американца» Толстого нарисован в одной из рабочих тетрадей поэта, на полях черновика второй главы «Евгения Онегина».
На вопрос, почему появился портрет Толстого в конце 1823 года, когда писалась вторая глава «Евгения Онегина», можно ответить прежде всего тем, что с тех пор, как Пушкин узнал о клевете Толстого (в 1820 году) до приезда в Москву (в 1826 году) – он готовился к дуэли с этим опасным стрелком.(В Одессе завёл он железную трость, ходил с ней, металл её , укрепляя руку. В Кишинёве и в Михайловском каждодневно упражнялся он в стрельбе в цель.)
Но ближе разъясняет появление портрета Толстого во время работы над «Онегиным» предшествующий рисунку текст. На предыдущем листе, в одной из строф с характеристикой Ленского, есть такие стихи:
Он верил, что друзья готовы
За честь его принять оковы,
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника.
Понятие «клеветник» и «Фёдор Толстой» были в это время для Пушкина неразделимы.
Источник: Цявловская Т.Г. Рисунки Пушкина. – М.: Искусство, 1987. С. 141– 146. ( вернуться) |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|