"Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной".
Так царь возгласил, и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
"Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?"
Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье – на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
"Отыщется ль смелый на подвиг опасный?"
И все безответны... вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу*, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
"Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?"
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет…
Не море ль из моря извергнуться хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, –
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
"Красавец отважный, прости!"
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.
"Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной! –
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.
Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна..."
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
И борется, спорит с волной...
И видят – весь берег потрясся от клича –
Он левою правит, а в правой добыча.
И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет...
И каждый с весельем: "Он жив! – повторял. –
Чудеснее подвига нет!
Из томного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный".
Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
"Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
Стрелою стремглав полетел я туда...
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.
Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой* ненасытный, гиена морская.
И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Одни меж чудовищ с любящей душой,
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
И я содрогался... вдруг слышу: ползет
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом".
Чудесен рассказ показался царю:
"Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова".
То слыша, царевна с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
"Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова".
Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
"И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою".
В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...
Утихнула бездна... и снова шумит...
И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
1831.
|
Примечания
* "Кубок" впервые напечатан в "Балладах и повестях В. А. Жуковского", в двух частях. СПб., 1831. Перевод баллады Шиллера "Der Taucher" ("Водолаз").
Сюжет баллады Шиллера создан на основе средневековых немецких легенд XII века (отсутствуют романтические мотивы: причиной гибели пловца была его жадность). Жуковский существенно изменяет сюжет баллады.
В балладе Шиллера идея такова: боги, милостивые к людям, таят от них ужасные тайны природы, знание которых невыносимо для смертного. Жуковский следует своей концепции "невыразимого" в природе и перестраивает идею баллады: человеку недоступно знание всего, что должно лежать, согласно божественной воле, за пределами человеческого разумения.
Также отличаются эпизоды гибели судов в 11-й строфе. У Шиллера – "раздробленные киль и мачта только и спасались из всепоглощающей могилы". У Жуковского – не киль и мачта, а сами суда "мелкой назад вылетали щепой С ее неприступного дна".
Кроме того, в 20-й строфе Жуковский заменяет сказочные "чуда" (в рассказе юноши у Шиллера – драконы и саламандры) действительно существующими морскими чудовищами (скат, млат, однозуб и т. д.), что усиливает впечатление.
Стиховая структура баллады также несколько изменена: в каждой строфе у Шиллера трехстопным является лишь 2-й стих, а у Жуковского – 2-й и 4-й стихи.
* Епанча – широкий плащ без рукавов.
* Мокой – рыба морской волк, род акулы. |