АВТОБИОГРАФИЯ Е.И.НОСОВА
(1925 – 2002)
Я родился студеным январским вечером 1925 года в тускло освещенной избе своего деда. Село Толмачево раскинулось вдоль речки Сейм, в водах которой по вечерам
отражались огни недалекого города Курска, высоко вознесшегося своими холмами и соборами. Курск знаменит еще с давних веков. «А мои куряне — хоробрые воины, —
говаривал Всеволод своему брату князю Игорю в эпической поэме „Слово о полку Игореве“, — под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены». Далее по реке
Сейм стоят древние города-содруги Рыльск и Путивль. Все они старше Москвы и рублены еще Киевской Русью.
А из другого деревенского окна виделись мне просторный луг, весной заливаемый половодьем, и таинственный лес за ним, и еще более далекие паровозные дымы
за лесом, всегда манившие меня в дорогу, которой и оказалась потом литература — главная стезя моей жизни.
За исключением Октябрьской революции, гражданской войны и первых послевоенных лет разрухи, на моих глаза проходили все остальные этапы нашей истории. Детство
всегда впечатлительно, и я до сих пор отчетливо помню, как в Толмачево нагрянула коллективизация, как шумели сходки, горюнились забегавшие к нам бабы-соседки и
как все ходил и ходил по двору озабоченный дед, заглядывал тo в амбар, то в стойло к лошади, которую вскоре все-таки отвел на общее подворье вместе с телегой
и упряжью. На рубеже тридцатых годов отец с матерью поступили на Курский машиностроительный завод, и я стал городским жителем. Отец освоил дело котельщика,
клепал котлы и железные мосты первых пятилеток, а мать стала ситопробойщицей, и я ее помню уже без деревенской косы, коротко подстриженной, в красной сатиновой
косынке. Об этом периоде моей жизни можно прочитать в повести «Не имей десять рублей», а также в рассказах «Мост» и «Дом за триумфальной аркой».
Жилось тогда трудно, особенно в 1932—1933 годах, когда в стране были введены карточки и мы, рабочая детвора, подпитывали себя едва завязавшимися яблоками,
цветами акации, стручками вики, которую утаскивали у лошадей на городском базаре. В 1932 году я пошел в школу, где нас, малышей, подкармливали жиденьким
кулешом и давали по ломтику грубого черного хлеба. Но мы в общем-то не особенно унывали. Став постарше, бегали в библиотеку за «Томом Сойером» и «Островом
сокровищ», клеили планеры и коробчатые змеи, много спорили и мечтали.
А между тем исподволь подкрадывалась Вторая мировая война. Я учился уже в пятом классе, когда впервые увидел смуглых черноглазых ребятишек, прибывших к нам
в страну из сражающейся республиканской Испании. В 1939 году война полыхала уже в самом центре Европы, и и сорок первом ее огненный вал обрушился и на наши рубежи.
На фронте мне выпала тяжкая доля противотанкового артиллериста. Это постоянная дуэль с танками — кто кого... Или ты его, или, если промазал, он — тебя...
Уже в конце войны, в Восточной Пруссии, немецкий «фердинад» все-таки поймал наше орудие в прицел, и я полгода провалялся в госпитале в гипсовом панцире.
К сентябрю 1945 года врачи кое-как заштопали меня, и я вернулся в школу, чтобы продолжить прерванную учебу. На занятия я ходил в гимнастерке (другой одежды
не было), при орденах и медалях. Поначалу меня принимали за нового учителя, и школьники почтительно здоровались со мной — ведь я был старше многих из них на
целую воину.
Закончив школу, я уехал в Казахстан, где много лет так же как потом в Курске, работал в газете. Корреспондентские поездки позволили накопить обширные жизненные
впечатления, которые безотказно питали и по сей день питают мое писательское вдохновение. Много дает мре и постоянное общение с природой: я заядлый рыбак,
любитель ночевок у костра, наперечет знаю почти все курские травы. Моей неизменной темой по-прежнему остается жизнь простого деревенского человека, его
нравственные истоки, отношение к земле, природе и ко всему современному бытию.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
Что питает «писательское вдохновение» и что является «неизменной темой» писателя Е. И. Носова? Расскажите oб этом.
Источник: Литература. 7 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. / [В.П.Полухина, В.Я.Коровина, В.П.Журавлев, В.И.Коровин]; под ред.
В.Я.Коровиной. - М.: Просвещение. (
вернуться к уроку)
ЕВГЕНИЙ ИВАНОВИЧ НОСОВ
(1925 – 2002)
Русский писатель Е.И.Носов родился 15 января 1925 в с.Толмачево под Курском в семье деревенского мастера-ремесленника. В 1943 после окончания 8 классов
ушел на фронт. Солдат-артиллерист в армии маршала К.К.Рокоссовского. Ранение в последние дни войны на подступах к Кёнигсбергу (с 1946 Калининград) отразилось
в рассказе Носова
"Красное вино победы" (1962). В 1945, окончив школу-десятилетку, уехал в Среднюю Азию, работал в газете (цинкографом, ретушером и
литературным сотрудником).
Начал печататься в 1947 (стихи, публицистические статьи, очерки, корреспонденции, рецензии и т.п.). С 1951 жил в Курске. В 1957 опубликовал первый рассказ
(для детей) "Радуга", в 1958 – первый сборник рассказов и повестей "На рыбачьей тропе". Тонкое чувство слова, обостренное, объемно-пластичное восприятие
окружающего мира, любовь к обстоятельному, неспешному и «естественному» бытию и труду на лоне природы сразу определили место Носова в ареале современной
«деревенской прозы» как художника-традиционалиста, ориентированного на опыт И.С.Тургенева, И.А.Бунина и Н.С.Лескова.
Как и другие видные писатели-«деревенщики» (В.П.Астафьев, В.И.Белов и Б.А.Можаев), учился на Высших литературных курсах при Союзе писателей СССР (1960–1962),
активно публиковался в столичной периодике (журналы «Новый мир», «Наш современник» и др.), выпускал многочисленные сборники рассказов и повестей (Рассказы,
1959; Тридцать зёрен, 1961; Дом за триумфальной аркой, 1963; Где просыпается солнце, 1965; Шумит луговая овсяница, 1966 (Государственная премия РСФСР им.
А.М.Горького, 1975); За долами, за лесами, 1967; Берега, Красное вино победы, оба 1971; И уплывают пароходы..., 1975; Усвятские шлемоносцы, 1980; В чистом
поле..., 1990, и др.).
В лучших рассказах и повестях писателя (Шумит луговая овсяница, 1925; Объездчик, 1966; За долами, за лесами, Варька, Домой, за матерью, все 1967; И
уплывают пароходы, и остаются берега, 1970;
Шопен, соната номер два, 1973, и др.) проявлены глубокий психологизм, склонность к социальному анализу,
историчность мышления и точность бытописания в изображении жизни современной среднерусской деревни, особенно удачно передаваемой через сочные, динамичные
диалоги, сочетающие энергию и «неправильность» непосредственной крестьянской речи и афористичность народной мудрости («...Я тебе так скажу, начистоту:
народу никак не с руки на церквя глядеть. Ему к примеру, лес надо сплавлять, лен дергать... Когда ему на пароходах кататься? Сто целковых платить за это –
не-е!...» – И уплывают пароходы, и остаются берега).
Печаль, ностальгия по светлому, незамутненно-наивному, «детскому» восприятию мира пронизывает творчество Носова, что особенно ощутимо в его рассказах
(Мост, Дом за триумфальной аркой) и повестях (Не имей десять рублей, Моя Джомолунгма) о собственном детстве и отрочестве (рассказы Подпасок, Дежка и др.),
о русском мужике на полях Великой Отечественной войны. Посвященное этой теме вершинное произведение Носова – повесть "Усвятские шлемоносцы" (1977), где
рассказывается о последних мгновениях трудовой и семейной деревенской идиллии – нескольких днях сенокоса в июне 1941, накануне отправки мужчин на фронт,
утверждает в характерной для писателя, как и для других «деревенщиков», проекции на патриархальную русскую общину и православие исконное миролюбие русского
народа-хлебопашца, подчеркивает неестественность и даже богопротивность обращения земледельца в солдата («Но только ли на людях – на всей деревне с ее
заулками и давно не поливавшимися грядами, на всякой избе и каждом предмете в дому отпечатано это нестираемое клеймо военной хворобы. От всего веяло порухой
прежнего лада, грядущими скорбями, все было окроплено горечью, как подорожной пылью, и обрело ее привкус. Это недуг души, разлад в ней и сумятица ломали,
муторили...»).
Грустная тональность произведений Носова конца 1980 – 1990-х годов (фантастический рассказ "Сон", рассказы "НЛО нашего детства", "Темная вода", "Карманный фонарик",
"Костер на ветру", "Красное, желтое, зеленое...") связана с ощущением у писателя (имеющим, однако, более нравственно-эстетическую, нежели политическую
окраску) невозобновимого распада коренных устоев национальной жизни, катастрофического нарастания в «перестроечном» обществе (в т.ч. на селе) бытийной
дисгармонии: жестокости, апатии, разочарования и эгоизма. Писатель выступает также с размышлениями о русской классической литературе (Жди назавтра ясного дня,
1992, посвящено А.А.Фету).
Лауреат Премии Александра Солженицына (2001).
Умер Носов 13 июня 2002 в Курске.
Источник: http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/NOSOV_EVGENI_IVANOVICH.html
(
вернуться к уроку)
КУКЛА
К.Случевский
Куклу бросил ребенок. Кукла быстро свалилась,
Стукнулась глухо о землю и навзничь упала...
Бедная кукла! Ты так неподвижно лежала
Скорбной фигуркой своей, так покорно сломилась,
Руки раскинула, ясные очи закрыла...
На человека ты, кукла, вполне походила!
Источник: К.К.Случевский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия.
Москва, Ленинград: Советский писатель, 1962. (
вернуться к уроку)
ОБЛЕТАЮТ ПОСЛЕДНИЕ МАКИ...
Н.Заболоцкий
Облетают последние маки,
Журавли улетают, трубя,
И природа в болезненном мраке
Не похожа сама на себя.
По пустынной и голой аллее
Шелестя облетевшей листвой,
Отчего ты, себя не жалея,
С непокрытой бредешь головой?
Жизнь растений теперь затаилась
В этих странных обрубках ветвей,
Ну, а что же с тобой приключилось,
Что с душой приключилось твоей?
Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить, чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далеком краю?
Пусть непрочны домашние стены,
Пусть дорога уводит во тьму,-
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
1952
Источник: Николай Заболоцкий. Стихотворения. Поэтическая Россия.
Москва, "Советская Россия", 1985. (
вернуться к уроку)
ЛАДО АСАТИАНИ
Перевод Д. Самойлова
ДОРОГА НА КАРТЛИ
Ах, сколько маков, сколько маков!
Все больше их от Уплисцихе,
в них столько самых добрых знаков,—
мы снова в этом добром вихре.
Так, значит, нам не быть седыми,
так, значит, быть нам молодыми,
когда в пути так много маков,
когда так много добрых знаков.
Нам больше ничего не надо,
не надо нам и бренной славы,
цветет высокая награда:
поля сияют в маке алом!..
1940 (
вернуться к уроку)
ДЖОН МАККРЕЙ
(дословный перевод)
НА ПОЛЯХ ФЛАНДРИИ
«In Flanders fields»[
2]
На полях Фландрии колышутся маки
Среди крестов, стоящих за рядом ряд,
Отмечая место, где мы лежим. А в небе
Летают ласточки, храбро щебеча,
Заглушаемые громом пушек на земле.
Мы Мертвые. Не так давно
Мы жили, видели рассветы, горящие закаты,
Любили и были любимы, а теперь мы
Лежим на полях Фландрии.
Примите из наших рук
Факел борьбы с врагом,
Он ваш, держите его высоко.
Если вы уроните нашу веру, - тех, кто погиб,
Мы не сможем спать, хотя маки растут
На полях Фландрии.
ДЖОН МАККРЕЙ
Перевод К. Филатова
В ПОЛЯХ ВО ФЛАНДРИИ
«In Flanders fields»
В полях во Фландрии кругом
Стоят кресты. В строю одном,
Шеренгами лежим мы тут,
Где маки алые цветут
И глушит птиц военный гром.
Мы все уснули вечным сном
И вспоминаем о былом,
О тех, кто нас теперь не ждут,
Схороненных в полях.
От нас, благословясь крестом,
Примите стяг борьбы с врагом.
И мёртвые тогда сочтут,
Что могут спать спокойно тут,
В земле под маковым ковром,
На фландрских полях. (Источник: http://www.alt-srn.ru/tvorchestvo/2535--q-q)
(
вернуться к уроку)
НЕЖДАННЫЙ ДОЖДЬ
А.А.Фет
Всё тучки, тучки, а кругом
Всё сожжено, всё умирает.
Какой архангел их крылом
Ко мне на нивы навевает?
Повиснул дождь, как легкий дым,
Напрасно степь кругом алкала,
И надо мною лишь одним
Зарею радуга стояла.
Смирись, мятущийся поэт, -
С небес нисходит жизнь влага,
Чего ты ждешь, того и нет,
Лишь незаслуженное - благо.
Я - ничего я не могу;
Один лишь может, кто, могучий,
Воздвиг прозрачную дугу
И живоносные шлет тучи.
1866 (
вернуться к уроку)
ПОЭТАМ
А.А.Фет
Сердце трепещет отрадно и больно,
Подняты очи, и руки воздеты.
Здесь на коленях я снова невольно,
Как и бывало, пред вами, поэты.
В ваших чертогах мой дух окрылился,
Правду провидит он с высей творенья;
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопеньи.
Только у вас мимолётные грёзы
Старыми в душу глядятся друзьями,
Только у вас благовонные розы
Вечно восторга блистают слезами.
С торжищ житейских, бесцветных и душных,
Видеть так радостно тонкие краски,
В радугах ваших, прозрачно-воздушных,
Неба родного мне чудятся ласки.
5 июня 1890, Воробьёвка (
вернуться к уроку)
РАДУГА
В.Г.Бенедиктов
За тучами солнце — не видно его!
Но там оно капли нашло дождевые,
Вонзило в них стрелы огня своего —
И по небу ленты пошли огневые.
Дуга разноцветная гордо взошла,
Полнеба изгибом своим обхватила,
К зениту державно свой верх занесла,
А в синее море концы погрузила.
Люблю эту гостью я зреть в вышине:
Лишь только она в небесах развернётся,
Протекшего сон вдруг припомнится мне,
Запрыгает сердце, душа встрепенётся.
Дни прошлые были повиты тоской,
За тучками крылося счастья светило;
Я плакал, грустил, — но в тоске предо мной
Всё так многоцветно, так радужно было.
Как в каплях, летящих из мглы облаков,
Рисуется пламя блестящего Феба,
В слезах преломляясь, блистала любовь
Цветными огнями сердечного неба. (
вернуться к уроку)
УСПОКОЕНИЕ
Ф.И.Тютчев
Гроза прошла — еще курясь, лежал
Высокий дуб, перунами сраженный,
И сизый дым с ветвей его бежал
По зелени, грозою освеженной.
А уж давно, звучнее и полней,
Пернатых песнь по роще раздалася
И радуга концом дуги своей
В зеленые вершины уперлася. (
вернуться к уроку)
РАДУГА
Е.И.Носов
В пятидесяти километрах от Курска, в поэтических верховьях речки Тускарь, где некогда вдохновенно творил Фет, живет мой приятель Евсейка.
Евсейке этой зимой минул десятый год, и ходит он в четвертый класс, который помещается на втором этаже фетовского особняка. Из классных окон, с высоты птичьего
полета, открывается просторная речная долина с островками деревенских ракитовых кущ у дальнего ее края. Самой же речки не видать. Скрываясь в прибрежных зарослях
разной кустарниковой всячины, она петляет у самого подножия обрывистого правобережья, на скате которого, в окружении дубов и кленов, и стоит Евсейкина школа.
С Евсейкой я познакомился на станции.
Я спрыгнул с подножки вагона в хлипкую предрассветную темень. Вот уже третьи сутки сыпал изнуряющий октябрьский дождь. Звякнул колокол. В ответ паровозик жалобно
свистнул, устало выдохнул пар, и мутные, в дождевых потоках, квадраты вагонных окон медленно проплыли мимо.
Через исхлестанную дождем лужу протянулись зыбкие отсветы станционного здания. Не разбирая, я пошел напрямик по одной из этих световых дорожек. У входа тускло
поблескивал колокол. Крупные капли, срываясь с карниза, хлестко разбивались о бронзу, отчего колокол чуть слышно звенел, будто жаловался на непогоду.
В маленьком зале пережидали ненастье несколько пассажиров и провожающих. Я попросил себе чая и направился к дальнему столику. За ним сидел низкорослый
человечек в дождевике с откинутым капюшоном, из-за которого виднелась стриженая макушка. Садясь напротив, я заглянул ему в лицо. Это оказался парнишка. Он с
деловым усердием дул на блюдечко, покоившееся на растопыренных пальцах. Мелкие бусинки пота высыпали на его чуть вздернутом носу. В другой руке он держал
полумесяц бублика.
Мне нужно было в Свободинскую МТС, как раз в те фетовские места, и я спросил паренька, не ходят ли туда машины. Тот неторопливо поставил блюдечко на стол,
смахнул с груди крошки от бублика и удивленно посмотрел на меня.
— Какие теперь машины!
— Как же, брат, быть, а?
— Если не срочно, то подвезу. Вот малость дождь уймется, и поедем.
Так я познакомился с Евсейкой. Он рассказал, что возил к поезду брата, который приезжал в отпуск с целины.
Буфетчик погасил свет, в окна заглянуло запоздалое серое утро. Дождь все еще не переставал, хотя уже измельчал и обессилел. Мы выпили еще по стакану чаю, потом
Евсейка отправился посмотреть погоду.
У коновязи, склонившись над недоеденной охапкой клевера, безропотно мокла Евсеева лошадь — рыжая, в белых заплатах кобылка. Увидев хозяина, она шевельнула
сизыми отвислыми губами, будто спрашивая: «Скоро ехать-то? Все равно где мокнуть — что здесь, что в дороге». Евсей, видимо, решил, что и в самом деле ожидать
нечего. Путаясь в полах дождевика, он подошел к коновязи, размотал вожжи, зачем-то пнул раз-другой сапогом переднее колесо, потом подобрал с земли клевер и
сложил его в телегу. Я расплатился и вышел на улицу. Евсей передал мне плащ, которым укрывался его брат, и мы поехали. Кобылка бодро зашлепала по хлюпкой дороге.
За нефтебазой повернули к переезду. Телега запрыгала на рельсах, потом покатилась по мощеному спуску вниз, опять в непролазное месиво раскисшего чернозема.
— Вы у нас летом не были? — спросил Евсейка, будто извиняясь за то, что его родные места выглядели сейчас так уныло.— Благодать у нас какая! Лес, речка.
А ягод сколько в покос! К нам из Москвы отдыхать приезжают.
Проехали пристанционное село. За околицей дорога раздваивалась, лошадь сама свернула влево и, выбирая путь полегче, пошла не промеж разъезженных и залитых
грязью колей, а по обочине, густо поросшей осотом и полынью. Полынь, высохшая за лето, после дождей настоялась влагой, размякла и остро пахла.
— Ишь ты как раздобрела! — сказал возница, втягивая носом душистую горечь, и стегнул по траве кнутом.
Пегашка приняла это на свой счет, налегла на упряжь, забряцало колечко на дуге, отсчитывая торопливые лошадиные шаги.
Я уселся поудобнее и глубже натянул плащ. От нечего делать я следил, как дождевые капли, появляясь на верхнем краю капюшона, катились вниз, нагоняя друг друга,
сталкивались, а слившись и окончательно отяжелев, шлепались ко мне на колени. За таким занятием не мудрено было задремать. Проснулся я оттого, что кто-то дергал
меня за рукав.
Я открыл глаза и увидел возбужденное лицо Евсейки.
— Дяденька! Смотри, какая радуга! Вон там, над речкой!
Пока я дремал, откуда-то набежавший ветер расслоил на западе тучи, и к длинной, вполнеба, щели прильнул немигающий глаз солнца, будто желая подсмотреть: стоит
ли ему завтра сиять или спрятаться еще на денек? Его золотистые лучи-ресницы простерлись над мокрой, озябшей землей и своим прикосновением вновь вернули природе
смытые дождями краски. Вспыхнула бегучим пламенем придорожная лесополоса, рассыпанной ртутью дождевых капель засверкал широкий луг, а за ним на той стороне, на
крутом косогоре, пожаром загорелись окна большого особняка. Вверху же, над ликующей долиной Тускари, висела радуга — огромная, расцвеченная пестрыми лентами арка.
Она выходила откуда-то из прибрежных кустов и, сделав широкий, будто проведенный гигантским циркулем, полукруг, упиралась другим концом, километра за три, в сады
какой-то деревеньки. Я никогда не видел радуги поздней осенью. А такой пышной и праздничной, как эта, не приходилось видеть даже летом. Главное она была совсем
близко от нас. Ее концы упирались в землю не далее как в километре. И, может быть, оттого, что радуга была так близко, она казалась необыкновенно яркой и широкой.
Несколько деревьев, тесной группой стоявших на берегу, укрылись за пестрой лентой, и каждое приобрело оттенок того цвета, какой пришелся против него.
— Смотри, смотри, а радуга-то движется! — приподнялся на колени Евсейка.— Вон уже на село набежала!
И действительно, радуга медленно, не забегая вперед и не отставая от нас, двигалась параллельно дороге, продолжая упираться своим левым концом в затерявшуюся
в зарослях речушку. Вот ее передний правый рукав шагнул на улицу села, белые хаты вдруг запестрели, становясь на мгновение то нежно-голубыми, то изумрудными,
то вспыхивали золотом, чтобы тотчас залиться багрянцем.
Нам нужно было проезжать через село, дорога шла туда задами. Но Евсейка неожиданно резко поворотил лошадь и, лихо гикнув, помчал напрямик, по клеверищу.
— Врешь, не уйдешь! — крикнул он, становясь во весь рост.
Лошадь пустилась в тяжелый галоп, порывисто дергая повозку, из-под копыт летели комья земли, клеверные корневища. Евсейка, широко расставив ноги, взмахивал
в такт рывкам оттопыренными локтями.
— Не уйдешь!
Мне в ту минуту почему-то казалось, что стоит пегашке еще малость поднажать, и мы вкатим в огромные радужные ворота.
Но вдруг я увидел, что радуги уже нет в селе. Она перешагнула через хаты и висела над черным силуэтом ветряной мельницы. И чем быстрее мы скакали, тем дальше
от нас отодвигалась радуга.
— Эх, уходит! — сплюнул Евсейка.— За речку перешагнула.
— Стой, Евсейка,— опомнился я.— Зря гоним лошадь. Все равно радугу не поймаешь.
— Теперь я и сам вижу, что не догнать. Надо кругом на мост объезжать. Вот если бы я раньше догадался, пока она к селу подходила, тогда бы успел.
Я рассмеялся:
— Дело-то не в этом… Ее и на автомашине не догонишь, и посади тебя на самолет — все равно не поймал бы.
— И на реактивном? — недоверчиво покосился на меня мальчик.
— И на реактивном.
— Да ведь он как пуля летает!
— Все равно…— И я стал объяснять Евсею, почему мы не догнали радугу.
Кажется, Евсейка не понял моих объяснений или не хотел верить в них. Потому что, когда мы въехали в село, он пристально осматривал стены хат, по которым
прокатилась цветистая полоса радуги. А когда навстречу попался кто-то из здешних ребятишек, он придержал лошадь и настороженно спросил, будто разыскивал
пропавшую корову:
— Послушай-ка, у вас тут по улице радуга не проходила?
— Какая радуга? — раскрыл рот парнишка.
— Какая-какая! Обыкновенная радуга, что после дождя бывает.
— Нет, не проходила.
— Слепая ты тетеря! — рассердился Евсейка.— Был тут и не видел.— И маленький возница в сердцах хлестнул вожжами пегашку.
(
вернуться к уроку)
