Летом 1964 года Ахматова узнала о приглашении ее на форум Европейского сообщества писателей, который должен бил собраться в Италии в конце гола.
Сейчас уже почти невозможно ни объяснить, ни понять ее переживания, которые вызывало такое сообщение тридцать лет назад - ведь в течение многих
лет заграница была для нас какой-то абстракцией. Эра несвободы не кончилась 5-го марта 1953 года. когда мы, сидя всей семьей у радио, узнали о
смерти Сталина. Мы были тогда ошеломлены, чувствовали, что вступаем в новый период жизни, но не знали, что нас ждет. Николай Николаевич (мой отец)
прежде часто повторял: "Дожить бы до его смерти, пережить его". Он пережил Сталина, находясь в лагере. Мы встретили смерть Сталина "на воле", но
настоящее освобождение приходило медленно, мы мучительно долго выходили из состояния страха и паралича.
В 1954-м году - впервые за много лет Анна Андреевна выехала за предела Москвы-Ленинграда, вместе с Аней Каминской она побывала в Таллине, и это был первый
симптом пробуждения. Постепенно Ахматова получает возможность работать и печататься, ей дают все больше и больше заказов на переводы корейской, китайской,
болгарской поэзии; публикуются ее собственные стихи в периодических изданиях. Наконец в 1958-м году вышла первая после страшного постановления
ЦК ВКПБ 1946 г, маленькая книжка стихов Ахматовой. В 1961 - следующая. Теперь уже многие журналы, альманахи наперебой просили у нее новые стихи.
Наконец появились первые пробоины в "железном занавесе": в шестидесятые годы для "наиболее лояльных" граждан стали доступны поездки за границу,
получили возможность побывать в России западные литераторы, ученые, издатели, переводчики; Ахматова, имя которой было для многих символом свободного
творчества в тоталитарном обществе, неизменно привлекала интерес западной общественности и своей поэзией и своей биографией. В 1960-е годы стихи Ахматовой
были переведены и изданы почти на всех европейских языках.
Становилось очевидным, что творчество Ахматовой приобретает мировую известность. С Ахматовой встречались многие западные писатели, побывавшие в те
годы в России, среди них, например, Генрих Белль, Роберт Фрост. Конечно, Ахматову хотели видеть в Европе, ее многократно приглашали на различные форумы.
Особенную активность и настойчивость в этом проявляло Европейское сообщество писателей и его генеральный секретарь Джан-Карло Вигорелли. Но Ахматова
оставалась "невыездной". Хотя ее неоднократно приглашали на конгрессы общества. Союз писателей, как правило, даже не уведомлял об этом Ахматову, настолько
сильны были традиции и так мало изменились убеждения правящей писательской верхушки. Ахматова узнавала о приглашениях от писателей, возвращавшихся из
поездок. Она любила повторять фразу, сказанную кем-то из итальянцев: "Мы пригласили сестру Алигьери. а приехала его однофамилица (Алигер)". Ахматова
с горечью и иронией писала:
Все кого и не звали, - в Италии,
Шлют домашним сердечный привет.
Я осталась в моем зазеркалии,
Где ни света, ни воздуха нет.
11 марта 1963 г.
Вероятно, литературные чиновники часто оказывались в щепетильном положении, когда западные деятели заводили речь об Ахматовой, и в конце концов, А. А. Сурков,
поддерживавший официальные контакты с Европейским сообществом писателей, видимо, обещал его руководителям свое личное содействие в "вопросе" о поездке
Ахматовой за границу. Успех пои миссии мог бы способствовать укреплению репутации Суркова в европейских писательских организациях, но кроме того, он,
действительно, ценил стихи Ахматовой. Летом 1964 года Вигорелли побывал в Ленинграде и в сопровождении Суркова и Брейтбурда навестил в Комарове Ахматову.
Анна Андреевна приняла их радостно и благосклонно. От Вигорелли Ахматова и узнала о том, что ее приглашают на Сицилию осенью 1964 года. С тех пор, как
Вигорелли сам встретился с Ахматовой, властям было уже труднее утверждать, что она больна или отказывается от поездки.
Осенью Сурков провел всю бюрократическую подготовку документов на выезд. В октябре я съездила в Москву, заполнила анкеты, "организовала", как писала
Анна Андреевна, ее житье вместе с Аней Каминской у Западовых, которые отдыхали в это время в санатории, предоставив свою квартиру в полное распоряжение
Анны Андреевны. Акума и Аня в ноябре отправились в Москву. Перед отъездом в Италию Анна Андреевна принимала множество поклонников, рассказывала о
предстоящей поездке и спрашивала, кто какие подарки хотел бы получить из Италии. В конце ноября я приехала к Западовым, и, окончательно собравшись,
мы выехали из Москвы в Рим 1-го декабря. С жадностью смотрели из окон вагона на проплывавшие перед нами пейзажи Польши, Чехословакии, Австрии.
Анна Андреевна была очень оживлена, когда проезжали через Альпы. На станциях иногда садились в вагон веселые лыжники с собаками, через полчаса они выходили,
и мы могли смотреть в окно, как вереницы ярко одетой молодежи подходили к кабинам подвесной дороги и рассыпались на снегу под сверкающим солнцем. Наш
поезд шел через туннели, круто разворачивался и опять мчался среди гор. Анна Андреевна стояла у окна и обратила внимание на то, что мы все время "видим
хвост своего поезда". Она мечтала увидеть хотя бы издали Венецию, но мимо Венеции мы ехали ночью и к тому же был туман - ничего нельзя было разглядеть.
Наконец, рано утром (8. 35) 4-го декабря поезд остановился в Риме на вокзале Термини. Встречать Ахматову пришла целая толпа литераторов, корреспондентов,
фотографов, журналистов во главе с Вигорелли. Анна Андреевна стояла в дверях вагона, приветливо улыбаясь. Встречающие здоровались с ней, задавали вопросы,
радовались. Сурков и Брейтбурд, весело балагуря, повели к ожидавшему нас автомобилю и отвезли в гостиницу "Plaza" на via Corso. Роскошное и безвкусное
убранство номера показалось нам странным, но Акума сказала, что не следует ничему удивляться. В номере была большая спальня, кровати с бронзовыми спинками,
розовые и малиновые занавеси, небольшая столовая, гостиная, прихожая и большая ванная комната. После завтрака и короткого отдыха Вигорелли пригласил нас,
Суркова и Бреитбурда к обеду. Обедали в ресторане гостиницы внизу. В тот час мы были одни в зале. Ахматова читала из "Божественной комедии" по-итальянски.
Вигорелли тут же сообщил ей, что для нее приготовили подарок - том "Божественной Комедии" с рисунками Ботичелли, он вот-вот будет ей преподнесен. На
следующее утро за нами зашли Сурков и Брейтбурд и мы покатались на автомобиле но городу. Голубое небо, пальмы. С площади Республики проехали
в кафе "Greco". Выпили кофе. Брейтбурд пригласил хозяина, рассказал об Ахматовой, о полученной ею премии Таормина. Хозяин принес свою книгу для
записи почетных гостей, показал висящие по стенам портреты русских знаменитостей, среди них небольшой портрет Гоголя. Когда мы вышли из кафе. Брейтбурд
позвал извозчика, мы сели, а Сурков сфотографировал нас. "Regina bianca" назвал Брейтбурд Ахматову, сидяшую высоко над римской улицей.
6 декабря, воскресенье. В гостиницу за нами заехал сын Вигорелли и повез к площади Св. Петра. Мы вышли из машины, перешли пешком государственную
границу Ватикана, о чем потом Анна Андреевна с важностью рассказывала, и остановились перед окнами Ватиканского дворца. В полдень в окне появился
папа Павел VI, произнес короткую проповедь о необходимости единения Востока и Запада в совместной борьбе за мир, благословил присутствующих, и
мы вернулись в автомобиль, покатались еще немного по городу. День был солнечный, мы ехали через Джаниколо, к памятнику Гарибальди и Аниты, мимо садов
виллы Боргезе, вернулись к гостинице. Мы пробыли в Риме до вечера 8 декабря. Анна Андреевна принимала гостей - членов европейского конгресса:
итальянцев, французов, немцев (среди них Ингеборг Бахман). Уютно сидели в гостиной, говорили на разных языках.
Впереди была поездка на Сицилию. С вокзала Термини поездом мы отправились на юг. Ранним утром в Неаполе нас разбудили итальянские песни, казалось, что
поют все: проводники, носильщики, продавцы... Потом поезд подошел к Мессипскому проливу.
Наш поезд погрузили на паром, многие пассажиры пошли завтракать на верхнюю палубу, пригласили и Анну Андреевну, но она отказалась. Мы долго стояли у
окна, здесь Акума вспомнила давние события - мессинское землетрясение, героизм русских моряков, удививших при спасении пострадавших весь мир своей
самоотверженностью.
На другом берегу пролива собрали состав, и поезд помчался дальше. В Таормине сияло солнце, нас радостно встретили и отвезли в отель Святого Доминика
- старый монастырь, превращенный в современную гостиницу. Анна Андреевна была в восторге: низкие окна распахнуты в сад на мандариновые деревья,
кровати с деревянными спинками в средневековом духе, наш номер назывался по имени Святого Петра (азиатского). В широких коридорах античные скульптуры и рельефы.
В Риме и русские, и итальянцы старались показать Ахматовой город. В Таормине Ахматова сама стала центром внимания всех писателей, собравшихся на
конгресс. Поклонение и восторг перед поэзией создавали атмосферу необыкновенного праздника. Ахматова была главной героиней этого торжества, олицетворяя
поэзию, как ее королева. Вокруг нее ликовала цветущая под декабрьским солнцем природа и радовались люди, откинувшие ненадолго свои заботы.
В один из дней Анна Андреевна сидела на плетеном кресле в тени небольшого дворика монастыря, и к ней без конца подходили представиться и приветствовать
ее писатели и поэты. Эта сцена произвела впечатление на немецкого корреспондента Рихтера, который потом писал, что ему стало понятно, почему в России
так часто властвовали императрицы. Многие навещали Ахматову в номере гостиницы. Сальвадор Квазимодо показал свои переводы ее стихов на итальянский язык.
Возник оживленный разговор о том, как переводится на европейские языки слово "тишина". По-русски оно имеет какие-то трудно поддающиеся переводу оттенки
значения. В Таормине был устроен вечер, посвященный Ахматовой, на котором поэты читали свои стихи и переводы ее стихов на многие европейские языки.
Всех присутствующих тронули стихи и песенка нищего, которую исполнил Рафаэль Альберта.
Официальные торжества вручения премии состоялись 12-го декабря в столице Сицилии Катанье. "Le jour de la fete" - записала Анна Андреевна в своем дневнике.
Незадолго до полудня Ахматовой подали машину, и мы поехали в Катанью. От Таормнны шоссейная дорога идет серпантином вдоль побережья Ионического моря. Со
стороны гор во многих местах дорога укреплена гигантскими квадрами вулканической породы - циклонической кладкой. Шофер-сицилиец все время старался
обратить наше внимание на эти глыбы. Со свойственной южанам темпераментностью он мною раз повторял слово "киклоп", и не надеясь, что мы поняли,
оставлял руль и одной рукой показывая направо на кладку, а другой тыкая себя в середину лба, напоминал нам об одноглазых циклопах. Автомобиль ехал при
этом со скоростью сто километров в час, и на пути часто встречались крутые повороты там, где выступали скалы. Слева был то глубокий обрыв над морем,
то дорога приближалась к самой кромке воды. Вначале Анна Андреевна испугалась и возмутилась, что нас бросили на попечение этого ужасного сицилийца.
Она пыталась объяснить ему по-французски о рискованности такой езды, но он по-прежнему с шумом рассказывал нам свое. Когда я сумела ему втолковать,
что на нашем языке "киклоп" известен, и мы поняли его, шофер невероятно обрадовался, но руки ею так и не легли на руль.
Потом Ахматова создала об этой поездке некую новеллу и после возвращения из Италии ярко рассказывала всем навещавшим, как Вигорелли нас бросил, как
безумный шофер вез над пропастью с бешеной скоростью, все время разговаривая, жестикулируя и совсем не управляя машиной.
Машина продолжала мчаться вдоль берега моря, а шофер, обрадованный, что ему удалось привлечь наше внимание к следам гигантской работы циклопов, стал
рассказывать о других легендax этого сказочного края. Он был весел и спокоен, временами легко ладонью подправлял баранку, нам оставалось только довериться
его профессиональной опытности. За всю дорогу мы не испытали ни одного резкого торможения, ни одного неприятного ощущения. Испуг и напряжение Анны
Андреевны постепенно исчезли, и она благодушно слушала, как шофер с новым жаром рассказывал синьоре о путешествии Одиссея, показывая обеими руками
то на море, то на скалы, подымавшиеся среди волн.
Светило яркое солнце, ласково плескалось лазурное море, при поворотах виднелась Этна, которая, казалось, неотступно следила за нашим движением у
ее подножия. В ложбинках вдоль дороги лежали опавшие лимоны. На плоских местах росли виноградники, пышно и ярко цвели кустарники. Уже зацветала мимоза.
По сицилийским понятиям - это преддверие весны, а мимоза ее символ. Весь южный берег Сицилии в декабре ярко-зеленый, цветут ромашки высотой в
человеческий рост, цветут кактусы - выше двухэтажных домиков, на цитрусовых висят оранжевые и желтые зрелые плоды и набухают новые почки.
Мы прибыли в Катанью после часа дня. Акума сильно устала от испуга, от напряжения, от дороги, от вчерашнего вечера. Но впереди были главные торжества.
Нас подвезли к гостинице "Эксельсиор" - небоскребу, столь непохожему на радушный отель Святого Доминика в Таормине. Вдоль подхода к гостинице с двух
сторон толпились репортеры, фотографы, просто любопытные и множество американских моряков. Решительным гневным жестом Анна Андреевна остановила
фотографирование и вопросы. Мы шли медленно, она опиралась на мою руку, опустив лицо, тяжело дыша. Наконец в самых дверях гостиницы нас встретили,
кого-то послали за нашими вещами, я получила ключ от номера, и мы поехали на восьмой этаж, Горничная открыла номер - это была маленькая комната
с одной кроватью посередине. Накапливавшиеся в Акуме усталость и раздражение передались и мне, я сказала, что не потерплю такого издевательства,
спущусь вниз выяснить недоразумение. Акума, не желая меня отпускать, перешла на крик:
- Не смей! Откуда ты знаешь, может быть, у них принято спать на одной кровати!
Я пошла к администратору, все довольно быстро уладилось, нам дали другой номер: с двумя огромными кроватями, с маленькой приемной, с ванной комнатой,
в которой был телефон, и с небольшой прихожей. Номер был на том же восьмом этаже, но по другую сторону холла, и не угловой, а чуть в глубине.
Насколько в Таормине Ахматова была окружена вниманием и почетом, настолько здесь мы были предоставлены сами себе. В четыре часа Сурков и Брейтбурд
обещали прийти за Анной Андреевной. Акума прилегла, я дала ей бутерброды, привезенные с собой и кофе из термоса. Она скоро поднялась, я помогла ей
одеться, причесала. Прическа ей не понравилась, я пыталась что-то менять. Акуме опять не понравилось, она хотела что-то поправить сама. Наконец я сделала
новую прическу, очень удачную, классическую и скромную. Ее неудовольствие продолжалось, но как-то внезапно она смирилась.
Посмотрели на часы, был уже пятый час. Никто не пришел за нами. Я позвонила Суркову - никто не ответил. Я хотела спуститься вниз - Акума не отпустила.
Наконец я вышла на балкон. Напротив было огромное административное мание со статуей, напоминающей американскую статую Свободы. Таормина вспоминалась
чудесным сном, в Катанье все казалось чужим. На площади понемногу собирались роскошные автобусы. Присмотревшись, я увидела знакомые фигуры из нашей
делегации. Я пыталась позвать кого-нибудь из них, но с высоты восьмого этажа ничто не доходило до шумной площади. Я ходила от балкона до порога,
придумывала какие-то мелочи, чтобы отвлечь Акуму. Надо было что-нибудь узнать, но оставить ее одну в ее состоянии было невозможно. Я вышла в коридор
пригласить горничную. В номер по ту сторону холла, который мы должны были занимать, кулаками стучали Брейтбурд и Симонов, появился и Сурков
с "сине-зеленым от страха лицом", как потом говорила Анна Андреевна, - они больше получаса стучались в пустой номер. Из этого Акума сделала еще одну
новеллу, рассказывая знакомым, как Брейтбурд и Сурков, не застав нас в номере, решили, что мы сбежали. Иногда она заканчивала этот рассказ словами: "Бедный Сурков!"
Но в тот день, наспех выяснив произошедшее, все спустились вниз, на площадь, сели в давно нас ожидавшие автомобили и поехали в здание парламента - палаццо
Урсино - средневековый замок с глухими стенами и круглыми угловыми башнями. Машина въехала через низкие каменные ворота внутрь прямоугольного замкнутого
двора и остановилась около крутой высокой каменной лестницы.
Когда я узнала, что никакого другого входа нет, я замерла. Акума меня одернула и, впившись в
мою руку, начала подыматься с решительностью, которую проявляют люди, готовые к любому риску.[
3] В большой старинной зале было многолюдно. Ахматову провели
на сцену. Сначала я присела около нее, потом мне дали место во втором ряду, где сидела наша делегация. В первом сидели господа и дамы в мехах и драгоценностях.
Людей становилось все больше, скоро не было свободных мест и многие уже стояли. В проходах 6eгали фотографы и репортеры, телевизионщики устанавливали
юпитеры и перекидывали провода. Прошло порядочно времени, но торжества не начинались. Наконец посередине сцены появился элегантный человек и принес
извинения за то, что все вынуждены ждать министра, а он задерживается в самолете. И глядя в потолок, он сделал движение рукой, как бы показывая, что
самолет опускается.
Ожидание было томительным, слепили прожекторы, в зале было тесно и душно, говорили на многих языках... Акума сидела на сцене, время от времени
призывая меня. Русские спрашивали, как чувствует себя Аннa Андреевна. Она интересовалась, кто и что спросил. Она успокоилась и наперекор всему стала
бодрой и терпеливой.
Наконец появился министр. (Позже в очередной новелле Анна Андреевна рассказывала: "Я думала, все солидно - европейское сообщество писателей, министр
искусств, культуры, просвещения, а оказалось, министр... спорта". Вернувшись в Рим, мы узнали, что это был министр туризма - самого богатого министерства
в Италии. Но Акума продолжала, смеясь, рассказывать: "Вы представляете: во главе всего министр спорта!". Министр извинился за опоздание и выступил
с приветственной речью к конгрессу писателей и его гостям. Затем было вручение премии. Первая премия была присуждена Анне Ахматовой, вторая - итальянскому
поэту Марио Луци.
Совершенно неожиданно выяснилось, что Ахматова должна что-то сказать. Общие слова приветствия и благодарности от советской делегации, переведенные
Брейтбурдом не удовлетворили присутствующих. Хотели слышать Ахматову. Акума вызвала меня на сцену.
- Что делать? Говорить не буду! Брейтбурд просит прочесть стихи. Сурков говорит -
"Мужество".
- Не помню. Есть ли у кого-нибудь книжка?
- Нет.
Твардовский взял мой пригласительный билет и сказал, что напишет. В это время Акума спросила:
- Ирка, что читать?
Я спросила:
- "Ты ль Данту диктовала..." - это хочешь?
- Да, да!
- Помнишь?
- Конечно, но все-таки напиши.
Я взяла у Твардовского билет и начала писать. Акума сама докончила.
Она встала и начала читать:
Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске,
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало.
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".[
4]
Я присела около Твардовского. Как он слушал! Вполголоса повторял: "Что почести, что юность, что свобода..." Он произносил строки с благоговением,
лицо его стало просветленным. Я не помню такого сосредоточенного внимания к стихам даже среди самых горячих поклонников Ахматовой.
На обратном пути из палаццо Урсино в отель нас пригласили в свой автомобиль французы. Уже стемнело. В декабре во всей Италии и на Сицилии готовятся
к рождественским праздникам. В витринах магазинов, на балконах домов устраиваются евангельские сцены: пастухи, идущие за Вифлеемской звездой,
скачущие по склонам гор волхвы, младенец Иисус в яслях и склонившаяся над ним Мария. Все это искусно освещено гирляндами пли свечками. В тот
субботний вечер город казался особенно нарядным. Машина притормозила на перекрестке. Акума обернулась ко мне:
- Слышишь, какой роскошный колокольный звон. Как в моем детстве!
Звон разносился со всех сторон из многочисленных церквей, где заканчивалась вечерняя служба. Автомобиль поехал тише, всем казалось, что Катанья
приветствует Анну Андреевну колокольным звоном. В тот вечер многие пришли поздравить Анну Андреевну. Быстро заполнилось все пространство небольшого
номера гостиницы. Дверь в коридор не закрывалась. Люди все приходили, и Анна Андреевна благосклонно принимала поздравления, сохраняя спокойную величественность.
Я достала водку и закуски, в большом количестве данные нам в дорогу: но самое большое оживление и восторг вызвал черный хлеб, который я купила в
Бресте. Непринужденное, почти озорное веселье особенно чувствовалось после официально-торжественного чествования в парадном зале Сицилийского
парламента, где за каждым движением Ахматовой следил мраморный римский тогатус, бюст которого стоял в глубине президиума. Когда Анне Андреевне
прислали фотографии торжеств, она, показывая их, говорила:
- Посмотрите, он отвернулся от меня, надменно презирает. А здесь он внимательно следит за этой чужестранкой.
Но в номере гостиницы, где поздним вечером 12 декабря 1964 года поздравляли Анну Ахматову с только что состоявшимся вручением ей премии "Этна-Таормина",
все собравшиеся чувствовали себя свободно, стоя пили водку, гордились Ахматовой, радовались непринужденному общению, с новой силой чувствуя великую силу поэзии.
Сначала собралось человек двадцать-двадцать пять. После первых поздравлений и тостов в честь Анны Ахматовой итальянцы скоро ушли. У оставшихся разговор
мало по малу оживлялся. Постепенно все устроились вокруг стола. Беседа всех увлекла и продолжалась допоздна.
На следующий тень была заказана для гостей конгресса поездка в Сиракузы. Анна Андреевна не захотела принять в ней участие. Брейтбурд предложил
устроить на другой день парадный обед в ее честь, пригласить нескольких итальянцев. Он условился, что наш номер соединят с соседним. Таким образом
появилась столовая, и Анна Андреевна принимала поздравления писателей, не поехавших в Сиракузы. Вспоминая впоследствии Катанью, Анна Андреевна чаще
всего рассказывала о римлянине, который следил за ней своими мраморными глазами во время торжеств, и о колокольном звоне, которым был наполнен весь
город, когда она ехала из палаццо Урсино в гостиницу.
