|
Александр Сергеевич Пушкин
(1799 – 1837)
РОМАН А. С. ПУШКИНА
«ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
Комментарий |
|
| |
|
| |
|
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Дмитриев
Как не любить родной Москвы?
Баратынский
Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше?
Где нас нет.
Грибоедов
В подлинниках приведенные П в качестве эпиграфа строки даны в следующих контекстах:
1)
В каком ты блеске ныне зрима,
Княжений знаменитых мать!
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Венец твой перлами украшен;
Алмазный скиптр в твоих руках;
Верхи твоих огромных башен
Сияют в злате, как в лучах;
От Норда, Юга и Востока —
Отвсюду быстротой потока
К тебе сокровища текут;
Сыны твои, любимцы славы,
Красивы, храбры, величавы,
А девы — розами цветут!
(Дмитриев И. И. Освобождение Москвы // Дмитриев. С. 83)
2)
Как не любить родной Москвы?
Но в ней не град первопрестольный,
Не позлащенные главы,
Не гул потехи колокольной,
Не сплетни вестницы молвы
Мой ум пленили своевольной:
Я в ней люблю весельчаков,
Люблю роскошное довольство
Их продолжительных пиров,
Богатой знати хлебосольство
И дарованья поваров.
(Баратынский Е. А. Пиры // Баратынский. Т. 2. С. 25)
3)
Ч а ц к и й: Помилуйте, не вам, чему же удивляться?
Что нового покажет мне Москва?
Вчера был бал, а завтра будут два.
Тот сватался — успел, а тот дал промах.
Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
С о ф и я: Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!
Где ж лучше?
Ч а ц к и й: Где нас нет (д. I, явл. 7).
Смысл тройного эпиграфа в противоречивости его составных частей: одический стиль панегирика, легкая ирония и резкая сатира; изображение историко-символической роли
Москвы для России, бытовая зарисовка Москвы как центра частной, внеслужебной русской культуры XIX в. и очерк московской жизни как средоточия всех отрицательных сторон
русской действительности. Существен также и диапазон от образца официальной поэзии до цензурно запрещенной комедии (процитированный в эпиграфе отрывок был опубликован
в альманахе «Русская талия» за 1825 г. (с. 259—260), но это лишь подчеркивало, что пьеса как таковая дозволена к печати не была.
II, 13 — На душу мертвую давно... – Обращение к теме «преждевременной старости души» звучит неожиданно после того, как проблема эта,
поставленная в пушкинских элегиях 1820-х гг. и «Кавказском пленнике», была иронически пересмотрена в первой главе ЕО, а впоследствии обсуждалась П
в ходе полемики с Кюхельбекером. Особенность антиромантической позиции П состояла в том, что он не отказывался от разработки тем, волновавших романтиков, а
давал им новые решения. Так называемые лирические отступления в центральных главах ЕО явились своеобразной лабораторией, в которой вырабатывались принципы
новой лирики — жанра, традиционно наиболее связанного с поэтикой романтизма.
Подавленность П весной и творческий подъем осенью были реальным фактом психофизической индивидуальности и засвидетельствованы рядом источников. Отказ от
жанровой маски, скрывающей реальную индивидуальность автора, в сочетании с исключительно тонкой семантико-стилистической игрой, создающей эффект внутреннего
многоголосия, позволяли П по-новому разрабатывать традиционные темы романтизма.
IV, 4 — Вы, школы Левшина птенцы... – Левшин (Лёвшин) Василий Алексеевич (1746—1826) — исключительно плодовитый писатель и
фольклорист, экономист, масон, сотрудник Новикова. Левшин опубликовал около 90 томов различных сочинений, среди них: «Всеобщее и полное домоводство...» (М., 1795.
Т. 1—12); «Словарь поваренный, приспешничий, кандиторский и дистиллаторский...», (М., 1795—1797. Т. 1—6); «Совершенный егер, или Знание о всех принадлежностях к
ружейной и прочей полевой охоте...» (СПб., 1779; 2-е изд. — 1791. В 2 т.) и др. Школы Левшина птенцы — поместные дворяне, сельские хозяева.
13—14 — На долгих иль на почтовых... – См. с. 107—109.
V, 2 — В своей коляске выписной... – То есть в коляске, выписанной из-за границы, а не изготовленной собственными крепостными
или отечественными мастерами.
VIII. IX. X – В черновых рукописях (беловые рукописи этой главы сохранились лишь в незначительной степени) вместо пропущенных строф имелся текст:
VIII
[Но] раз вечернею порою
Одна из дев сюда пришла
Казалось — тяжкою тоскою
Она встревожена была —
Как бы волнуемая страхом
Она в слезах пред милым прахом
Стояла, голову склонив —
И руки с трепетом сложив
Но тут поспешными шагами
Ее настиг младой улан
Затянут — статен и румян
Красуясь черными усами
Нагнув широкие плеча
И гордо шпорами звуча.
IX
Она на воина взглянула,
Горел досадой взор его,
И побледнела <и> вздохнула
Но не сказала ничего —
И молча Ленского невеста
От сиротеющего места
С ним удалилась — и с тех пор
Уж не являлась из-за гор.
Так равнодушное забвенье
За гробом настигает нас,
Врагов, друзей, любовниц глас
Умолкнет — об одно<м> именье
Наследник<ов> ревнивый хор
Заводит непристойный спор (VI, 419—421).
8 — Улан умел ее пленить... – Улан — кавалерист, служащий в уланском полку (один из видов легкой кавалерии). В сознании
П улан представлялся естественной парой уездной барышни. Ср. в письме П. В. Нащокину 24 ноября 1833 г.: «Жена была на бале, я за нею поехал — и увез к себе,
как улан уездную барышню с именин городничихи» (XV, 96). Ср.: «Уланы, ах! такие хваты...» (М. Ю. Лермонтов «Тамбовская казначейша»).
XIX, 12 — И столбик с куклою чугунной... – Статуэтка Наполеона.
XXI, 5 — И в молчаливом кабинете... – Выражение «молчаливый кабинет» встречается в ЕО дважды. Ср.:
И в молчаливом кабинете
Ему припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася в шумном свете (8, XXXIV, 9—12).
Выражение это, запомнившееся П, впервые употребил Воейков в «Послании к жене и друзьям». Внимание поэта на него, видимо, было обращено рецензией Семена
Осетрова (псевдоним Ореста Сомова) в «Вестнике Европы», в которой в резком тоне анализировалась очень задевшая П статья Воейкова о «Руслане и Людмиле» и
параллельно делался ряд язвительных замечаний о собственных стихах Воейкова:
«...Одинокий
И молчаливый кабинет,
От спальни столь далекий.
В разборе поэмы г-на Пушкина сказано было по поводу выражения дикий пламень, что мы скоро станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень <...> если можно
сказать: одинокий и молчаливый кабинет, то почему же не написать: сам-друг, сам-третей кабинет: шумливый, бранчливый кабинет?..» (Вестник Европы. 1821. № 4. С. 298).
XXII – Время работы П над серединой седьмой главы (апрель 1828 г., подробнее см. в разделе
«Хронология работы Пушкина над романом») совпадало со сложными процессами в творчестве П. В сознании поэта боролись две — в этот период противоположные и
не находившие синтеза — тенденции. Первая из них —
стремление к историзму, которое толкало П к принятию объективного хода исторических событий в том виде, в каком они даны в реальной действительности. С этих
позиций требования, предъявляемые отдельной личностью к истории, третировались как «романтизм» и «эгоизм». Не лишенные оттенка «примирения с действительностью», такие
настроения давали, однако, мощный толчок реалистическому и историческому сознанию и определили целый ряд антиромантических выступлений в творчестве П этих
лет (от «Полтавы» и «Стансов» до заметки о драмах Байрона). Однако пока еще подспудно, в черновиках и глубинах сознания зрела мысль о непреходящей ценности человеческой
личности и о необходимости мерить исторический прогресс счастьем и правами отдельного человека. «Герой, будь прежде человек» (1826) (VI, 411). «И нас они (домашние
божества. — Ю. Л.) науке первой учат — / Чтить самого себя» (1829) (III, 193), «Оставь герою сердце! Что же / Он будет без него? Тиран...» (1830) (III, 253) — такова
цепь высказываний, которая закономерно приведет к «Медному всаднику» и «Капитанской дочке».
На скрещении двух тенденций образ Онегина получал неоднозначное толкование. Очевидно, был момент, когда П собирался полностью оправдать героя. Такой подход
требовал показа Онегина в противоречии со средой и веком, что подразумевало введение ряда существенных эпизодов. Видимо, так и планировал автор, когда в конце
отдельной публикации шестой главы (1828) поставил: «Конец первой части» — и, переплетя первые шесть глав в единый конволют, приступил к подготовке их издания отдельной
книгой (см.: Томашевский Б. Поправки Пушкина к тексту «Евгения Онегина» // Временник, 2. С. 8—11). К этому моменту размышлений П, видимо, относится
работа над «Альбомом Онегина», который должен был начинаться после XXII строфы, и над первым вариантом описания онегинской библиотеки. И альбом, и состав библиотеки
должны были раскрыть перед Татьяной неожиданный, особенно после убийства Ленского, образ героя как доброго человека, который сам не догадывается о том, что он добр:
И знали ль вы до сей поры,
Что просто — очень вы добры? (VI, 615)
Одновременно перед ней должна была раскрыться пропасть между Онегиным и окружающим его обществом. (Ср.: Макогоненко Г. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина. М.,
1971. С. 174). Вполне вероятно (хронологически это подтверждается), что к этому моменту относились и сюжетные замыслы, которыми П поделился на Кавказе с
друзьями летом 1829 г. М. В. Юзефович вспоминал: «...он объяснял нам довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел, по которому, между прочим, Онегин
должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 107). Следует отметить, что воспоминания
Юзефовича отличаются большой точностью и осведомленностью. Так, он задолго до пушкинистов отверг версию Анненкова о так называемых стихах Ленского — произвольной
попытке связать с текстом ЕО некоторые пушкинские элегии (см.: Оксман Ю. Г. Легенда о стихах Ленского. (Из разысканий в области пушкинского печатного
текста) // Пушкин и его современники. Л., 1928. Вып. XXXVII. С. 42—67). Юзефович говорит о (декабристском» варианте сюжета как об уже отвергнутом к лету 1829 г. В
окончательном тексте седьмой главы победил другой вариант трактовки образа героя — острокритический, разоблачительный, раскрывающий его связь, а не конфликт со средой
и эпохой и поверхностный эгоизм.
Тексты альбома Онегина (V, 614—617) близки к ряду непосредственных высказываний П и имеют лирический характер. Ср.: «...и не спорь с глупцом» — «И не
оспоривай глупца» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» — III, 424); «Цветок полей, листок дубрав...» и далее:
Свою печать утратил резвый нрав,
Душа час от часу немеет;
В ней чувств уж нет. Так легкой лист дубрав
В ключах кавказских каменеет (II, 266);
«Мороз и солнце! чудный день...» — «Мороз и солнце; день чудесный!..» (III, 183).
Отказавшись от включения альбома в роман, П переработал XXII строфу.
Первый вариант:
Хотя мы знаем что Евгений
Издавна чтенье разлюбил
Однако ж несколько творений
С собо<й> в дорогу он возил
В сих избранных то́мах —
Пожалуй Вам знакомых
Весьма не много [Вы б] нашли
Юм, Робсртсон, Руссо, Мабли
Бар<он> д’Ольбах, Вольтер, Гельвеций
Лок, Фонтенель, Дидрот, Ламот
Гораций, Кикерон, Лукреций (VI, 438).
В дальнейшем характер библиотеки был коренным образом изменен.
Второй вариант:
[Хотя] мы знаем что Евгений
Издавна чтенье разлюбил
Лю<бимых> несколько творений
Он по привычке лишь возил —
Мельмот, Рене, Адольф Констана
Да с ним еще два три романа
В которых отразился век
[И] современный человек
Изображен довольно верно
С своей безнравственной душой
[Често]любивый и [сухой]
Мечтанью преданной безмерно
С мятежным сумрачным умом —
Лиющий хладный яд кругом (VI, 438—439).
5—6 стихи имели варианты:
Творца негодного Жуана <вариант: «глубокого Жуана»>
Весь Скот, да два иль три романа (VI, 439).
Первоначальный вариант библиотеки Онегина подчеркивал широту его интересов и резко противоречил характеристике интеллектуального кругозора героя в первой главе.
Обращает на себя внимание и то, что библиотека, которую Онегин возил «в дорогу», имела философский и исторический характер. Юм Дэвид (1711—1776) — английский
философ и историк. Онегин, вероятно, читал его исследование «История Англии от завоевания Юлия Цезаря до революции 1688 г.»; Робертсон Вильям (1721—1793) —
английский историк, в библиотеке П имелся французский перевод его труда «История царствования императора Карла V» (1769), который, видимо, он и имел в виду в данном
случае, хотя возможно, что Онегин читал французский перевод «Истории Шотландии» Робертсона. Интерес к истории Англии и Шотландии мог быть вызван у него Вальтером
Скоттом. Труды Робертсона были широко популярны в декабристских кругах. А. А. Бестужев опубликовал перевод отрывка «Характеры Марии Стюарт и Елизаветы (из Робертсона)»
(Соревнователь просвещения и благотворения. 1824. Ч. 26. С. 222—229). Споры по вопросам, поднятым в основных философско-публицистических трактатах Руссо (см.
с. 194), Онегин, как это видно из второй главы, вел еще с Ленским. Мабли Габриэль-Бонно (1709—1785) —
французский философ, утопический коммунист, автор полемических сочинений против физиократов. Возможно, именно эта сторона воззрений Мабли заинтересовала Онегина,
читавшего Адама Смита (см. первую главу) и пользовавшегося физиократическим термином «простой продукт». Мабли был также
автором ряда исторических трудов. Его книгу «Размышление о греческой истории» перевел Радищев (1773). Д’Ольбах — Гольбах Поль (1723—1789) — философ-материалист,
автор трактата «Система природы» (1770), П считал его типичным мыслителем XVIII в.
Барон д’Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,
Энциклопедии скептической причет (III, 219).
Вольтер Франсуа Аруэ (1694—1778) — французский писатель, драматург, философ и публицист. Был автором ряда исторических трудов. «Историей Карла XII» (1731)
Вольтера П пользовался в то же время, когда работал над седьмой главой (в связи с сочинением «Полтавы»). П назвал Вольтера «наперсник государей, идол
Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения». Гельвеций Клод Адриан (1715—1772) — французский философ-материалист, автор
трактатов «О человеке» (1773), «Об уме» (1758) и др. П называл Гельвеция «холодным и сухим» (XII, 31). Локк Джон (1632—1704) — английский философ, один из
основоположников сенсуализма. Фонтенель Бернар Бовье (1657—1757) — французский философ-скептик, автор «Разговоров о множестве миров» (1686), русский перевод
которых (А. Кантемира) в XVIII в. был запрещен синодальной цензурой. Дидрот (вернее, Дидро) Дени (1713—1784) — французский философ, руководитель
«Энциклопедии». П исключительно точно охарактеризовал эволюцию философских воззрений Дидро в послании «К вельможе»: «То чтитель промысла, то скептик, то
безбожник» (III, 218). Ламот — вероятно, Ламотт Гудар Антуан (1672—1731) — французский литератор, появление его имени в этом ряду труднообъяснимо.
Гораций — см. с. 176. Кикерон — Цицерон Марк Туллий (106—43 до н. э.) — римский оратор и политический
деятель. У П встречается в ЕО и написание Цицерон (8, I, 4). Приведенная в седьмой главе транскрипция имени — возможно, указание на чтение Цицерона
в подлиннике, а не во французском переводе. Если учесть, что в первой главе автор крайне уничижительно отозвался о латинских знаниях Онегина, то это делается особенно
интересным. Лукреций Кар (98—55 до н. э.) — римский философ-материалист и поэт.
Смысл составленного П перечня знаменателен, прежде всего, обширностью, а также ориентацией на философскую, историческую и публицистическую литературу и почти
полным отсутствием художественных произведений. Бросается в глаза архаичность состава: в списке нет ни одного писателя XIX в., современника П и Онегина, нет
таких естественных, казалось бы, имен, как Б. Констан, Гизо, Прадт (Гизо, Вальтер Скотт, Беранже, а в черновиках — Прадт будут даже в дорожной библиотеке графа
Нулина). Онегин предстает как любитель скептической и атеистической философии, погруженный в XVIII в., — характеристика неожиданная и интересная, особенно если учесть,
что в другом варианте П подчеркнул связь героя с XIX столетием.
Следующий вариант библиотеки дал Онегину полное собрание новейших и чисто литературных произведений: поэмы Дж. Байрона, «Мельмот-скиталец» (см.
с. 213), «Рене» Ф. Р. де Шатобриана, «Адольф» Б. Констана, «весь Вальтер Скотт» (среди зачеркнутого есть и «Коринна»
Ж. Сталь) (VI, 439) — почти исчерпывающий список вершинных явлений европейского романтизма первой четверти XIX в.
В окончательном тексте XXII строфы все перечисление было заменено ссылкой на Байрона («Певец Гяура и Жуана») и обезличенным указанием на «два-три романа, в которых
отразился век». Эта последняя характеристика исключала «Мельмота-скитальца» и романы Вальтера Скотта, заставляя полагать, что в кабинете Онегина Татьяна читала «Рене»
Шатобриана и «Адольфа» Констана.
Библиотека Онегина должна была раскрыть перед Татьяной его душевный мир. Колебание П между «библиотекой XVIII в.» и современными книгами, возможно,
объясняется строками из «Романа в письмах»: «Чтение Ричардс<она> дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек. Что есть общего
между Ловласом и Адольфом?» (VIII, 47—48). Ту же мысль высказал Вяземский в предисловии к своему переводу «Адольфа» (сам Вяземский, посвятив этот перевод П,
свидетельствовал о многочисленных своих беседах с автором ЕО об «Адольфе»; возможно, что совпадение мыслей — их результат): «Адольф в прошлом столетии был бы
просто безумец, которому никто бы не сочувствовал».
Значение «Адольфа» для характера Онегина не только в том, что современный человек показан в романе Констана эгоистом, но и в разоблачении его слабости, душевной
подчиненности гнетущему бремени века. Титанические образы привлекательного романтического зла, которые «тревожат сон отроковицы» (3, XII, б), сменились обыденным
обликом светского эгоизма и нравственного подчинения ничтожному веку. О значении «Адольфа» для творчества П см.: Ахматова А. «Адольф» Бенжамена
Констана в творчестве Пушкина // Ахматова А. А. О Пушкине. М., 1989. С. 51—89.
XXIV, 11—12 — Москвич в Гарольдовом плаще, / Чужих причуд истолкованье... – В черновых вариантах осуждение Онегина было высказано в еще
более резкой форме: «Москаль в Гарольдовом плаще», «Шут в Чильд-Гарольдовом плаще», «Он тень, карманный лексикон» (VI, 441). Взгляд на Онегина как на явление
подражательное, не имеющее корней в русской почве, высказанный в XXIV строфе, в резкой форме утверждался И. В. Киреевским в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина»:
«Вот Чильд Гарольд в нашем отечестве, и честь поэту, что он представил нам не настоящего; ибо, как мы уже сказали, это время еще не пришло для России, и дай Бог,
чтобы никогда не приходило.
Сам Пушкин, кажется, чувствовал пустоту своего героя и потому нигде не старался коротко познакомить с ним своих читателей. Он не дал ему определенной физиономии, и не
одного человека, но целый класс людей представил он в его портрете: тысяче различных характеров может принадлежать описание Онегина» (Киреевский И. В.
Критика и эстетика. М., 1979. С. 53).
|
XXV, 2 — Ужели слово найдено? – Слово здесь означает разгадку шарады, что в таком употреблении является галлицизмом: le mot de
l’énigme.
XXVI, 10 — В Москву, на ярманку невест! – В «Путешествии из Москвы в Петербург» (1834) писал: «...Москва была сборным местом для
всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней
столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою;
улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками» (XI, 246).
11 — Там, слышно, много праздных мест. – Праздных здесь: вакантных. Выражение «праздное место» — канцеляризм, употреблявшийся при
заполнении вакансий, поэтому здесь звучит иронически.
XXVII, 11 — Московских франтов и цирцей... – Цирцея — волшебница, персонаж «Одиссеи» Гомера; здесь: кокетка.
XXVIII, 5 — «Простите, мирные долины...» – Прощание Татьяны с родными местами сознательно ориентировано П на прощание Иоанны из
драмы Шиллера «Орлеанская дева» в переводе Жуковского (1821, опубл. — 1824):
Простите вы, холмы, поля родные;
Приютно-мирный, ясный дол, прости;
С Иоанной вам уж боле не видаться,
Навек она вам говорит: прости.
(Жуковский. Т. 3. С. 19.)
XXXII, 1 — В возок боярский их впрягают... – Возок боярский — экипаж, составленный из кузова кареты, поставленного на сани.
6 — Сидит форейтор бородатый. – Свидетельство патриархального уклонения Лариных от требований моды: форейтор должен был быть
мальчиком, модно было, чтобы он был крошечного роста (см. с. 142).
XXXIII, 4 — Философических таблиц... – Поясняя этот стих, Б. В. Томашевский писал: «Судя по рукописям, Пушкин имел в виду книгу французского
статистика Шарля Дюпена „Производительные и торговые силы Франции“ (1827), где даны сравнительные статистические таблицы, показывающие экономику европейских
государств, в том числе и России» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 5. С. 600—601). Дюпен Шарль (1784—1873) — математик,
экономист и инженер. Книга Дюпена вызвала отклик в иронических стихах П. А. Вяземского, которые, видимо, послужили П первым источником сведений о ней. В
дальнейшем она энергично пропагандировалась Н. А. Полевым и обсуждалась в русской журналистике (обширный материал, комментирующий отклик П в ЕО на
книгу Дюпена, см.: Алексеев. С. 119—126). Здесь, в частности, содержится характеристика строфы XXXIII: «Несомненно, что „расчисления философских таблиц“, на
которые намекал Пушкин, и в его понимании относились не столько к „улучшению шоссейных дорог“, как предполагал Н. Л. Бродский, сколько к тому времени, когда у нас
наконец будут „раздвинуты“ границы „благого просвещенья“. Пессимистические прогнозы и горькие расчеты Пушкина относятся не к перспективе русского технического
процветания, — картину будущего он рисует бодро и уверенно, — а к его ожиданиям более широких прав, которые когда-нибудь, со временем получит у нас „просвещение“»
(Алексеев. С. 122). Тот же автор показывает, что стихи «Мосты чугунные чрез воды / Повиснут звонкою дугой» (VI, 446) и «...под водой / Пророем дерзостные
своды» имеют реальное основание: «В первом номере „Московского телеграфа“ за 1825 г. сообщалось: „Висячие мосты входят в общее употребление. В Петербурге сделан такой
мост через Мойку. В Англии остров Англезей соединен с твердою землею таким мостом“ <...> В Англии, сообщал тот же „Московский телеграф“, ревностно „принялись <...>
за подземную дорогу, которая будет прокопана под Темзою“» (Алексеев. С. 126). Несмотря на ироническое начало и концовку, строфа, бесспорно, связана с
размышлениями П о роли технического прогресса в будущем России и представляет своеобразную утопию-миниатюру.
XXXIV, 1 — Теперь у нас дороги плохи... – Тема дорог занимала в русской литературе еще с «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева
особое место. Дороги были предметом постоянных забот администрации, на них в первую очередь обращали внимание во время ревизий и высокопоставленных посещений. Однако
именно в их состоянии с предельной наглядностью обнаруживался принцип бюрократического управления: забота о внешнем, которое может привлечь внимание начальства, и
полное равнодушие к сущности дела. Несмотря на огромные финансовые затраты и жертвы (при непрерывно разъезжавшем по России Александре I дорожная повинность превратилась
в настоящее бедствие, причину разорения тысяч крестьян), дороги приводились в порядок «для начальства» и были в другое время в ужасном состоянии. Ср.: «Поехавши из
Петербурга я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковою ее почитали все те, которые ездили по ней вслед Государя. Такова она была действительно, но на малое
время» (А. Н. Радищев. «Тосна»).
XXXIV строфа в стилистическом отношении построена на эффекте столкновения резко ощущаемых как контрастные лексических групп: европеизмов — «аппетит»,
«прейскурант» (показательно, что в черновом варианте «аппетит» выделен подчеркиванием как чужое слово) и антипоэтической бытовой лексики — «клопы», «блохи», «колеи»,
«изба» и пр. Лексика второго рода вызвала протесты Ф. В. Булгарина в известной рецензии-доносе на седьмую главу: «Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли
составлять прелесть поэзии», — писал Булгарин о «картине горшков и кастрюль et cetera» из XXXI строфы. И тут же: «Поэт уведомляет читателя, что:
На станциях клопы да блохи,
Заснуть минуты не дают»
(Северная пчела. 1830. № 35)
XXXV, l—4 — Зато зимы порой холодной... Дорога зимняя гладка. – См. с. 109–110.
5 — Автомедоны наши бойки... – Автомедон — возница Ахиллеса из «Илиады» Гомера, здесь (ирон.): извозчик, кучер.
8 — В глазах мелькают как забор. – Примечание П: «Сравнение, заимствованное у К**, столь известного игривостию изображения. К**
рассказывал, что будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам,
как по частоколу» (VI, 195). П, видимо, имеет в виду рассказы известного автора комедий и фантастических вымыслов А. Д. Копиева, хотя подобные же рассказы
приписывались и другому известному «поэту лжи», князю Д. Е. Цицианову. О Цицианове его родственница А. О. Смирнова-Россет писала, что он «сделался известен» «привычкой
лгать в роде Мюнхаузена» (Смирнова-Россет. С. 27). Вяземский, вспоминая невероятные рассказы Цицианова, упоминает и о поездке его курьером от Екатерины к
Потемкину (,em>Вяземский. С. 112). Рассказы эти, видимо, были известны и П. См. комментарий Б. Л. Модзалевского в кн.: Дневник Пушкина (1833—1835 гг.).
M.; Пг., 1923. С. 291.
14 — Семь суток ехали оне. – См. с. 108.
XXXVI, 5 — Ах, братцы! как я был доволен... – П выехал из Михайловского в Псков в сопровождении фельдъегеря утром 5 сентября 1826
г. и 8 сентября прибыл в Москву.
6—8 — Когда церквей и колоколен... Открылся предо мною вдруг! – Подъезжающему к Москве в пушкинскую эпоху прежде всего бросались в глаза
многочисленные церковные главы, придававшие городу неповторимый облик. В начале 1820-х гг. в Москве считалось 5 соборных церквей, приходских, кладбищенских и других
православных — около 270 (в 1784 г. их было 325, но пожар 1812 г. привел к сокращению числа), иноверческих — 6. Кроме того, в черте города было расположено 22
монастыря, в каждом было по нескольку церквей (в таких, как Вознесенский, Симонов, Донской, Новодевичий — 6—8; см.: Альманах на 1826 для приезжающих в Москву... М.,
1825. С. 19—20). Столь же характерной чертой было обилие зелени.
XXXVII, 2 — Петровский замок... – Петровский дворец, выстроенный Казаковым в 1776 г. (нынешний вид — результат перестройки 1840 г.),
находился в 3 верстах от Тверской заставы на Петербургском тракте (Альманах на 1826 для приезжающих в Москву... С. 33) и был местом остановки императора и его свиты
при приезде из Петербурга. После отдыха следовал церемониальный въезд в Москву. «Дубрава», упомянутая в первом стихе, — роща вокруг дворца, оставшаяся со времен
Петровского монастыря, на земле которого был выстроен дворец.
Ларины въезжали к Москву по Петербургскому тракту.
4—14 — Напрасно ждал Наполеон... Глядел на грозный пламень он. – Войска Наполеона вошли в Москву через Дорогомиловскую заставу. У
Камер-коллежского вала Наполеон тщетно ожидал депутации с ключами города. После того как пожар охватил весь город и пребывание в Кремле сделалось невозможным, Наполеон
перенес свою резиденцию в Петровский дворец.
XXXVIII, 1 — Прощай, свидетель падшей славы... – П называет Петровский дворец свидетелем падшей славы Наполеона. Ф. В. Булгарин
придрался к этому стиху и обвинил П в недостатке патриотизма: «Читатель ожидает восторга при воззрении на Кремль, на древние главы храмов Божиих; думает, что
ему укажут славные памятники сего Славянского Рима — не тут-то было. Вот в каком виде представляется Москва воображению нашего поэта:
Прощай, свидетель падшей (?) славы (????)»
(Северная пчела. 1830. № 39). Вопросительными знаками Булгарин заставлял предположить, что выражение «падшая слава» относится к России. По условиям журнальной полемики
1830 г. П не мог отвести в печати этого обвинения, высказанного к тому же не прямо, а в форме ядовитого намека. В защиту П энергично выступала его
приятельница Е. М. Хитрово, слово которой, как родной дочери фельдмаршала М. И. Кутузова, имело в этом щекотливом вопросе особый вес. В письме (видимо, к редактору
«Русского инвалида» А. Ф. Воейкову), она писала: «...размышления автора о Петровском замке были оценены [читателями] как имеющие величайшее значение. И в самом деле,
у какого русского не забьется сердце при чтении этих строк:
Но не пошла Москва моя
К нему с повинной головою»
(Лотман Ю. М. Из истории полемики вокруг седьмой главы «Евгения Онегина». — Пушкин, Временник, 1962, 1963, с. 57)
Маршрут движения Лариных по Москве см. с. 68.
3—4 — ...Уже столпы заставы / Белеют... – При въезде в город проезжающие должны были задержаться у заставы, состоявшей из шлагбаума и будки
часового, где записывались их имена и надобность, по которой они приехали. Ларины въезжали через Тверскую заставу (на Петербургской дороге), которая находилась в
районе нынешнего Белорусского вокзала. Во время их приезда в Москву на этом месте уже строилась Триумфальная арка (в память прибытия победоносной гвардии; гвардия
прибыла из Франции в Петербург морем, а позже — триумфальным шествием в Москву), далеко еще не законченная. Столпы заставы — видимо, колонны Триумфальной
арки. В настоящее время Триумфальная арка перенесена на Кутузовский (быв. Дорогомиловский) проспект.
6 — Мелькают мимо будки... – В полосатых деревянных будках находились нижние чины полиции, будочники.
7 — Мальчишки, лавки, фонари... – Тверская была одной из наиболее оживленных торговых улиц тогдашней Москвы. Мальчишки — рассыльные
из магазинов. Фонари — улицы освещались масляными фонарями, которые устанавливались на полосатых столбах; с наступлением темноты зажигались, а утром гасились
специальными служителями. Фонари давали весьма тусклый свет.
8—10 — Дворцы, сады, монастыри, / Бухарцы, сани, огороды, / Купцы, лачужки, мужики... – Дворцы — Тверская принадлежала к
аристократическим улицам Москвы. Ларины проехали, в частности, мимо дворца Разумовского. Монастыри — следуя по Тверской, Ларины проехали мимо Страстного
женского монастыря, расположенного в глубине нынешней Пушкинской площади. Построенный в 1614 г., монастырь был окружен кирпичной стеной. Остальную часть нынешней
Пушкинской площади занимали монастырские земли: сады, огороды. Бухарцы — так называли в Москве продавцов восточных товаров, привозимых из Средней Азии. В
1820-е гг. были в моде восточные дамские шали, покупаемые у бухарцев. Мужики — здесь: уличные торговцы, разносчики уличных товаров.
11 — Бульвары, башни, казаки... – Во второй половине XVIII в. по приказу Екатерины II были снесены стены Белого города и на их месте
образовано кольцо бульваров. Башни — устремленные вверх заостренные башни составляли характерную черту городского профиля Москвы, отличая ее от Петербурга.
Уже ансамбль кремлевских башен задавал определенный тип московского городского пейзажа. Но и в других частях города организующими центрами застройки были церкви с
пиками колоколен. Казаки — здесь: конные рассыльные.
12 — Аптеки, магазины моды... – Аптеки выделялись двуглавыми позолоченными орлами, составлявшими их вывески. Магазины моды
располагались на Кузнецком мосту (см. с. 68).
13 — Балконы, львы на воротах... – Львы на воротах — геральдические животные, поддерживающие герб владельца дома. (См.:
Лукомский В. К., Типольт Н. А. Русская геральдика, руководство к составлению и описанию гербов. Пг., 1915. С. 3). Такие «львы» имели условно-геральдический вид,
нередко очень далекий от внешности обыкновенных львов, и окрашивались в цвета гербов. «Львов на воротах» не следует смешивать с мраморными львами, которые ставились
на крыльцах особняков (на одном из таких львов сидел во время петербургского наводнения 1824 г. Евгений из «Медного всадника»). В «Словаре Пушкина» такое смешение
произведено. Львы на крыльце не имели геральдического значения и изображали натуральных, а не условных животных.
14 — И стаи галок на крестах. – Ср.: «...услышал я также забавный анекдот о том, как Филарет (московский митрополит. — Ю. Л.) жаловался
Бенкендорфу на один стих Пушкина в „Онегине“, там, где он, описывая Москву, говорит: „и стая галок на крестах“. Здесь Филарет нашел оскорбление святыни. Цензор,
которого призвали к ответу по этому поводу, сказал, что „галки, сколько ему известно, действительно садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению,
виноват здесь более всего московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор“. Бенкендорф отвечал учтиво Филарету, что это дело не стоит того, чтобы в него
вмешивалась такая почтенная духовная особа» (Никитенко А. В. Дневник. В 3 т. М., 1955. Т. 1. С. 139—140).
Московский пейзаж описан в ЕО значительно подробнее, чем петербургский, на фоне «однообразной красивости» (V, 137) которого подчеркивается пестрота московских
видов. Последнее достигается целью контрастных соседств: «дворцы» — «лачужки», «монастыри» — «магазины моды», «будки» — «огороды», «львы на воротах» — «стаи галок на
крестах». Отстраненность повествователя в изображении московского пейзажа объясняется тем, что он лежит и вне «петербургского» мира Онегина, и вне деревенского» мира
Татьяны.
|
XXXIX. XL – Сдвоенный номер строфы не означает реального пропуска каких-либо стихов — он создает некое временное пространство, поскольку между
временем действия данной строфы и предшествующей прошел «час-другой» (2).
3 — У Харитонья в переулке... – Московские адреса обозначались по церковным приходам. С. А. Рейсер в кн. «Революционные демократы в
Петербурге» (Л., 1957) приводит образцы петербургского адреса («А спросить об них у Аничкова мосту, подле гауптвахты, в доме Зимина, входя из Садовой улицы во двор
на правой руке во втором жилье первый из подъезда ход» — указание на церковный приход отсутствует); ср. московское («На Арбате, в Трубниковом переулке, в приходе
Спаса на Песках, дом Богословского» или: «Близ Поварской в Трубниковском переулке, во приходе Рождества, что в Кудрине, в доме Евреинова» — Там же. С. 137). Дома в
приходе церкви св. Харитония были знакомы П по детским воспоминаниям. Переехав осенью 1800 г. в Москву (из Петербурга), Пушкины «поселяются в доме Волкова»
(ныне д. № 7 по Чистопрудному бульвару и № 2 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1801 г. семья переехала «на квартиру в доме кн. Н. Б. Юсупова» (флигель, ныне не
существующий, при д. № 17 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1803 г. они переехали «в дом гр. П. Л. Санти» (ныне не существующий, находившийся на месте домов
№ 8 по Большому Харитоньевскому пер. 4 и № 2 по Мыльникову пер. (Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина / Сост. М. А. Цявловский. М., 1991. С. 20—21).
10 — С чулком в руке, седой калмык. – Мода иметь в доме слугой мальчика-калмыка относится к XVIII в. Ко времени приезда Лариных в Москву
мода эта устарела, состарился и слуга-калмык. С чулком в руке... — Лишь в немногих богатых домах имелся специальный швейцар. Обычно его функцию выполнял
кто-либо из дворовых слуг, занимавшийся в то время каким-либо домашним рукоделием.
13 — Старушки с плачем обнялись... – Ср.: «Все родственные, как встречи, так и проводы из далека приехавших или далеко отъезжавших родных в
те времена сопровождались слезами, что ныне повывелось за редкими исключениями. Были ли тогда чувствительнее, любили ли родных больше — трудно решить. Всего вернее,
что эту восторженность при свидании и грусть при прощании поддерживала затруднительность сообщений и потому неуверенность когда-либо свидеться» (Селиванов.
С. 163).
XLI, 1 — Княжна, mon ange! — «Pachette!» — Алина! – Комический эффект возникает из-за смешения «французского с нижегородским»; к сугубо
русскому уменьшительному имени Паша прибавился французский уменьшительный же суффикс -ett. Ср.: «Сашинет» в «Войне и мире» (т. 2, ч. IV, гл. 11). Интересный пример
проникновения таких выражений в язык француза: Жозеф де Местр, говоря о Прасковье Головиной, именует ее «la comtesse Pache Golovine» (Religion et moeurs des Russes,
anecdotes recucillés par le comt Josephe de Maistre et le P. Grivel, S. J. Mises en ordre et annotées par le P. Gagarin, S. J. Paris, 1879. P. 126). Де Местр
воспроизводит форму имени, услышанную им в петербургских салонах.
Строфа построена как перебивы жеманной речи «московской кузины» («Ей богу сцена из романа», «Кузина, помнишь Грандисона?») и нарочито бытовых интонаций старшей
Лариной.
12 — В Москве, живет у Симеона... – Видимо, в приходе Симеона Столпника на Поварской ул.
13 — Меня в сочельник навестил... – Сочельник — день накануне праздников Рождества или Крещения. Разговор Лариной и княжны Алины
происходит в конце января — феврале 1822 г. Следовательно, «Грандисон» посетил княжну относительно недавно — в конце декабря 1821 г. или в начале января 1822 г.
XLIII, 7 — И ранний звон колоколов... – К заутрене звонят в 4 часа утра. Петербург будит барабан, Москву — колокол (см.
с. 165).
XLIV, 11 — А я так за уши драла! – Отсылка к «Горю от ума»: «Я за уши его дирала, только мало» (д. III, явл. 10).
XLV, 11 — И тот же шпиц, и тот же муж... – Мода на маленьких комнатных собачек восходит ко второй половине XVIII в. Особенно ценились собачки
возможно более миниатюрные — шпицы и болонки. Дамы держали их в гостиных на коленях. Существовали специальные «постельные собачки», которых клали в кровать. Молчалин,
желая польстить старухе Хлестовой, подчеркивает малый рост ее собачки: «Ваш шпиц, прелестный шпиц; не более наперстка» (д. III, явл. 12). Крылов в басне «Две собаки»
изобразил «Жужу, кудрявую болонку», которая лежит на мягкой пуховой подушке. Мода эта была в России утверждена примером Екатерины II: «...входила государыня; за нею
иногда калмычек и одна или две английские собачки» (Брусилов Н. П. Воспоминания // Помещичья Россия... С. 14; ср. «белую собачку английской породы» в
«Капитанской дочке» — VIII, 371). В начале XIX в. эта мода держалась еще в провинции и в кругах, тянущихся за уходящей модой («постельный» шпиц упомянут в «Графе
Нулине» — именно он разбудил служанку). В столицах и в высшем свете этой моды придерживались лишь старухи. П вводит упоминание шпица как признак неподвижности
застывшего быта московского общества.
12 — А он, все клуба член исправный... – Член Английского клуба, привилегированного закрытого заведения, основанного в 1770 г. Доступ в клуб
был затруднен, и членство являлось знаком принадлежности к коренной барской элите. Несмотря на высокую плату («Избранные вновь в члены платят 100 руб., а потом уже в
следующие годы 50» — Альманах на 1826 для приезжающих в Москву... 1825. С. 48), добиться избрания было вопросом не денег, а признания в мире дворянской Москвы.
XLV—XLIX – Несмотря на очевидную ориентацию П на изображение Москвы в комедии «Горе от ума», тон седьмой главы существенно
отличается от тона комедии. Формально («по календарю») действие происходит в 1822 г., но время описания сказалось на облике изображаемого мира: это Москва после 14
декабря 1825 г., опустевшая и утратившая блестящих представителей умственной жизни. Не случайно в XLIX строфе упомянуты Вяземский и любомудры — деятели культуры,
уцелевшие после декабрьского разгрома.
Показателен новый подход П к интеллектуальному уровню Татьяны: в пятой главе подчеркивалась ее наивность, приверженность к «простонародной старине»; интеллектуальной
элитарности Онегина противопоставлялись нравственная чистота и народность этических принципов героини. Умственный приоритет оставался за Евгением, нравственный —
за Татьяной. В седьмой главе автор сливает интеллектуальные позиции — свою и Татьяны. Общий разговор в гостиной для нее «бессвязный пошлый вздор». Чтобы «занять
душу» Татьяны, необходима беседа Вяземского — одного из умнейших людей эпохи и, в данном случае, авторского двойника (см. с. 333).
XLVI, 2 — Младые грации Москвы. – Выражение «грации Москвы» — понятное читателям тех лет ироническое
прозвание, смысл которого раскрывается следующим образом: Елизавета Ивановна Нарышкина «была пожалована фрейлиной в 1818 г. с Марьей Аполлоновной Волковой и
Александрой Ивановной Пашковой. Все три имели двойной шифр: Е<лизавета> М<ария> (т. е. были фрейлинами и двора жены Александра I, и двора его матери. — Ю. Л.); все
они были далеко не красивы, но очень горды и не находили себе достойных женихов. Их прозвали les trois Grace de Moscou [три Грации Москвы; франц.], а
злые языки называли les trois Parques [три Парки; франц.]» (Парки — зловещие старухи, которые, по греческой мифологии, прядут и обрывают нить человеческой жизни)
— см.: Рассказы Бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, зап. и собр. ее внуком Д. Благово. СПб., 1885. С. 305—306. Рассказчица этих воспоминаний Е. П. Янькова,
урожденная Римская-Корсакова, принадлежала к той части московского общества, с которой Пушкин в период работы над седьмой главой особенно тесно общался. Прозвища,
которые приводит Янькова, были ему, конечно, известны. Вместе со стихом «У ночи много звезд прелестных» (7, LII, 1), посвященным А. А. Римской-Корсаковой, эти строки
включались в пласт московских реалий, составлявших фон седьмой главы. Одна из названных «трех Граций», М. А. Волкова, — замечательная женщина, чей образ, возможно,
повлиял на героический женский характер в «Рославлеве» (см. ее письма 1812 г. в кн.: Двенадцатый год в воспоминаниях и переписке современников / Сост. В. В. Каллаш.
М., 1912).
XLIX, 1 — Архивны юноши толпою... – Архивны юноши — выражение С. И. Соболевского для обозначения кружка московских
литераторов-шеллингианцев (большинство из них служило в Архиве министерства иностранных дел), составивших общество любомудров. Незадолго до выхода седьмой главы
появился роман Ф. В. Булгарина со злобной характеристикой этого круга молодежи: «Чиновники, неслужащие в службе или матушкины сынки, т. е. задняя шеренга фаланги,
покровительствуемой слепою фортуною. Из этих счастливцев большая часть не умеет прочесть Псалтыри, напечатанной славянскими буквами, хотя все они причислены в причт
русских антиквариев. Их называют архивным юношеством. Это наши петиметры, фашьонебли[2], женихи всех невест, влюбленные во
всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произносить: oui и non. Они-то дают тон московской молодежи на гульбищах, в театре и гостиных. Этот
разряд также доставляет Москве философов последнего покроя, у которых всего полно через край, кроме здравого смысла, низателей рифм и отчаянных судей словесности и
наук» (Ф. Булгарин. «Иван Выжигин», гл. XVI). На основании этого Булгарин прозрачно намекнул в «Северной пчеле» (1830. № 35), что пушкинские стихи об
архивных юношах — плагиат. Однако стихи эти появились в черновиках задолго до опубликования «Выжигина».
Отношение П к любомудрам не было отрицательным — в определенные моменты между ними даже намечалось сближение (см.: Аронсон М. И. «Конрад Валленрод»
и «Полтава». // Временник, 2. С. 43—56; Канунова Ф. З. Пушкин и «Московский вестник». // Учен. зап. Томского ун-та. 1951. Вып. 16. С. 91—114; Тойбин И. М.
Пушкин и Погодин // Учен. зап. Курского гос. пед. ин-та. 1956. Вып. 5. С. 70—122). Однако бытовой тип «архивного юноши» вызывал у него ироническое отношение.
10 — К ней как-то Вяземский подсел (в печатном тексте — «В» — VI, 652)... – П. А. Вяземский писал по этому
поводу: «Эта шутка Пушкина очень меня порадовала. Помню, что я очень гордился этими двумя стихами» (Русский архив. 1887. № 12. С. 577).
14 — Осведомляется старик... – Комментарий П. А. Вяземского: «Пушкин, вероятно, имел в виду И. И. Дмитриева» (там же).
L – Строфа противопоставлена «театральным» строфам первой главы: вместо апофеоза русской драмы и театра в
ней дана картина упадка.
1—2 — ...Мельпомены бурной / Протяжный раздается вой... – Отрицательное отношение П к русским трагедиям и трагическому театру его
поры, выраженное в этих стихах, связано с его размышлениями в период создания «Бориса Годунова». В 1830 г. П писал: «...я твердо уверен, что нашему театру
приличны народные законы драмы Шекспировой — а не придворный обычай трагедий Расина <...> Дух века требует важных перемен и на сцене драматической» (XI, 141).
5 — ...Талия тихонько дремлет... – Талия — муза комедии. Цензурный запрет, наложенный на «Горе от ума», и общий застой русской
комедии в середине 1820-х гг. определили скептическое отношение П к комическому театру тех лет.
LI, 1 — Ее привозят и в Собранье. – Имеется в виду Благородное собрание, помещавшееся на Большой Дмитровке. Московское благородное
собрание — здание, в котором, в соответствии с Жалованной дворянству грамотой (1785) производились дворянские выборы. Здесь же давались балы и спектакли.
LII, 5—8 — Но та, которую не смею... – Комментарий П. А. Вяземского: «Вероятно Александрина Корсакова, дочь Марии Ивановны, после княгиня
Вяземская» (Русский архив. 1887. № 12. С. 578). П был увлечен А. А. Корсаковой. О драматической истории ее отношений с П см.: Гершензон М.
Грибоедовская Москва. М., 1916; Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1975. С. 197—202).
LV, 6—14 – Помещенное в конце седьмой главы «вступление», выдержанное в условных формулах классицизма
(ср.: в «Чужом толке» И. И. Дмитриева: «Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!»), представляет собой пародию.
|
|
|
1. Источник: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. – Л.:
Просвещение, 1983. – С. 416.
Лотман Юрий Михайлович (1922–1993) – советский ученый, литературовед, историк, культуролог, академик. ( вернуться)
2. фашьонебли – Fashionable (англ.) – франт. ( вернуться)
|
| |
| |
|
|
|
| |
|
|
|
