Блок А.А. Цикл «Страшный мир»
Литература для школьников
 
 Главная
 Зарубежная  литература
 Блок А.А.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Александр Александрович Блок
(1880 – 1921)
 
ЦИКЛ
"СТРАШНЫЙ МИР"
(1908—1916)
[1]
 

Содержание

       
   
 

 
К Музе[2]

Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.

И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…

И когда ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.

Зла, добра ли? – Ты вся – не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты – и Муза, и чудо.
Для меня ты – мученье и ад.

Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?

Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами –
Всё проклятье своей красоты?

И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,[3]
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои…

И была роковая отрада
В попираньи заветных святынь,
И безумная сердцу услада –
Эта горькая страсть, как полынь![4]
   29 декабря 1912


* * *

Под шум и звон однообразный,[5]
Под городскую суету
Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.

Я обрываю нить сознанья
И забываю, что и как…
Кругом – снега, трамваи, зданья,
А впереди – огни и мрак.

Что́, если я, заворожённый,
Сознанья оборвавший нить,
Вернусь домой уничижённый, —
Ты можешь ли меня простить?

Ты, знающая дальней цели
Путеводительный маяк,
Простишь ли мне мои метели,
Мой бред, поэзию и мрак?

Иль можешь лучше: не прощая,
Будить мои колокола,
Чтобы распутица ночная
От родины не увела?
   2 февраля 1909


* * *

В эти жёлтые дни меж домами[6]
Мы встречаемся только на миг.
Ты меня обжигаешь глазами
И скрываешься в тёмный тупик…

Но очей молчаливым пожаром
Ты недаром меня обдаёшь,
И склоняюсь я тайно недаром
Пред тобой, молчаливая ложь!

Ночи зимние бросят, быть может,
Нас в безумный и дьявольский бал,
И меня, наконец, уничтожит
Твой разящий, твой взор, твой кинжал!
   6 октября 1909


* * *

Из хрустального тумана,[7]
Из невиданного сна
Чей-то образ, чей-то странный…
(В кабинете ресторана
За бутылкою вина).

Визг цыганского напева
Налетел из дальних зал,
Дальних скрипок вопль туманный…
Входит ветер, входит дева
В глубь исчерченных зеркал.

Взор во взор – и жгуче-синий
Обозначился простор.
Магдалина! Магдалина!
Веет ветер из пустыни,
Раздувающий костёр.

Узкий твой бокал и вьюга
За глухим стеклом окна –
Жизни только половина!
Но за вьюгой – солнцем юга
Опаленная страна!

Разрешенье всех мучений,
Всех хулений и похвал,
Всех змеящихся улыбок,
Всех просительных движений, –
Жизнь разбей, как мой бокал!

Чтоб на ложе долгой ночи
Не хватило страстных сил!
Чтоб в пустынном вопле скрипок
Перепуганные очи
Смертный сумрак погасил.
   6 октября 1909



ДВОЙНИК[8]

Однажды в октябрьском тумане
Я брёл, вспоминая напев.
(О, миг непродажных лобзаний!
О, ласки некупленных дев!)
И вот – в непроглядном тумане
Возник позабытый напев.

И стала мне молодость сниться,
И ты, как живая, и ты…
И стал я мечтой уноситься
От ветра, дождя, темноты…
(Так ранняя молодость снится.
А ты-то, вернёшься ли ты?)

Вдруг вижу – из ночи туманной,
Шатаясь, подходит ко мне
Стареющий юноша (странно,
Не снился ли мне он во сне?),
Выходит из ночи туманной
И прямо подходит ко мне.

И шепчет: «Устал я шататься,
Промозглым туманом дышать,
В чужих зеркалах отражаться
И женщин чужих целовать…»
И стало мне странным казаться,
Что я его встречу опять…

Вдруг – он улыбнулся нахально, –
И нет близ меня никого…
Знаком этот образ печальный,
И где-то я видел его…
Быть может, себя самого
Я встретил на глади зеркальной?
   Октябрь 1909 (26 августа 1914)


ПЕСНЬ АДА[9]

День догорел на сфере той земли,
Где я искал путей и дней короче.
Там сумерки лиловые легли.

Меня там нет. Тропой подземной ночи
Схожу, скользя, уступом скользких скал.
Знакомый Ад глядит в пустые очи.

Я на земле был брошен в яркий бал,
И в диком танце масок и обличий
Забыл любовь и дружбу потерял.

Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? –[10]
Иду один, утратив правый путь,
В кругах подземных, как велит обычай,[11]

Средь ужасов и мраков потонуть.
Поток несет друзей и женщин трупы,
Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь,

Пощады вопль, иль возглас нежный – скупо
Сорвется с уст; здесь умерли слова;
Здесь стянута бессмысленно и тупо

Кольцом железной боли голова;
И я, который пел когда-то нежно, –
Отверженец, утративший права!

Все к пропасти стремятся безнадежной,
И я вослед. Но вот, в прорыве скал,
Над пеною потока белоснежной,

Передо мною бесконечный зал.
Сеть кактусов и роз благоуханье,
Обрывки мрака в глубине зеркал;

Далеких утр неясное мерцанье
Чуть золотит поверженный кумир;
И душное спирается дыханье.

Мне этот зал напомнил страшный мир,
Где я бродил слепой, как в дикой сказке,
И где застиг меня последний пир.[12]

Там – брошены зияющие маски;
Там – старцем соблазненная жена,
И наглый свет застал их в мерзкой ласке...

Но заалелся переплет окна
Под утренним холодным поцелуем,
И странно розовеет тишина.

В сей час в стране блаженной мы ночуем,
Лишь здесь бессилен наш земной обман,
И я смотрю, предчувствием волнуем,

В глубь зеркала сквозь утренний туман.
Навстречу мне, из паутины мрака
Выходит юноша. Затянут стан;

Увядшей розы цвет в петлице фрака
Бледнее уст на лике мертвеца;
На пальце – знак таинственного брака –

Сияет острый аметист кольца;
И я смотрю с волненьем непонятным
В черты его отцветшего лица

И вопрошаю голосом чуть внятным;
“Скажи, за что томиться должен ты
И по кругам скитаться невозвратным?”

Пришли в смятенье тонкие черты,
Сожженный рот глотает воздух жадно,
И голос говорит из пустоты:

“Узнай: я предан муке беспощадной
За то, что был на горестной земле
Под тяжким игом страсти безотрадной.

Едва наш город скроется во мгле, –
Томим волной безумного напева,
С печатью преступленья на челе,

Как падшая униженная дева,
Ищу забвенья в радостях вина...
И пробил час карающего гнева:

Из глубины невиданного сна
Всплеснулась, ослепила, засияла
Передо мной – чудесная жена!

В вечернем звоне хрупкого бокала,
В тумане хмельном встретившись на миг
С единственной, кто ласки презирала,

Я ликованье первое постиг!
Я утопил в ее зеницах взоры!
Я испустил впервые страстный крик!

Так этот миг настал, нежданно скорый.
И мрак был глух. И долгий вечер мглист.
И странно встали в небе метеоры.

И был в крови вот этот аметист.
И пил я кровь из плеч благоуханных,
И был напиток душен и смолист...

Но не кляни повествований странных
О том, как длился непонятный сон...
Из бездн ночных и пропастей туманных

К нам доносился погребальный звон;
Язык огня взлетел, свистя, над нами,
Чтоб сжечь ненужность прерванных времен

И – сомкнутых безмерными цепями –
Нас некий вихрь увлек в подземный мир!
Окованной навек глухими снами,

Дано ей чуять боль и помнить пир,
Когда, что ночь, к плечам ее атласным
Тоскующий склоняется вампир!

Но мой удел – могу ль не звать ужасным?
Едва холодный и больной рассвет
Исполнит Ад сияньем безучастным,

Из зала в зал иду свершать завет,
Гоним тоскою страсти безначальной, –
Так сострадай и помни, мой поэт:

Я обречен в далеком мраке спальной,
Где спит она и дышит горячо,
Склонясь над ней влюбленно и печально,

Вонзить свой перстень в белое плечо!”
   31 октября 1909


* * *

Поздней осенью из гавани[13]
От заметённой снегом земли
В предназначенное плаванье
Идут тяжелые корабли.

В чёрном небе означается
Над водой подъемный кран,
И один фонарь качается
На оснежённом берегу.

И матрос, на борт не принятый,
Идёт, шатаясь, сквозь буран.
Всё потеряно, всё выпито!
Довольно – больше не могу…

А берег опустелой гавани
Уж первый лёгкий снег занёс…
В самом чистом, в самом нежном саване
Сладко ли спать тебе, матрос?
   14 ноября 1909


НА ОСТРОВАХ[14]

Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост[15] и два огня.
И голос женщины влюблённый.
И хруст песка и храп коня.

Две тени, слитых в поцелуе,
Летят у полости саней.
Но не таясь и не ревнуя,
Я с этой новой – с пленной – с ней.

Да, есть печальная услада
В том, что любовь пройдёт, как снег.
О, разве, разве клясться надо
В старинной верности навек?

Нет, я не первую ласкаю
И в строгой чёткости моей
Уже в покорность не играю
И царств не требую у ней.

Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.

Я чту обряд: легко заправить
Медвежью полость на лету,
И, тонкий стан обняв, лукавить,
И мчаться в снег и темноту,

И помнить узкие ботинки,
Влюбляясь в хладные меха…
Ведь грудь моя на поединке
Не встретит шпаги жениха…

Ведь со свечой в тревоге давней
Её не ждёт у двери мать…
Ведь бедный муж за плотной ставней
Её не станет ревновать…

Чем ночь прошедшая сияла,
Чем настоящая зовет,
Всё только – продолженье бала,
Из света в сумрак переход…
   22 ноября 1909


* * *

С мирным счастьем покончены счеты,[16]
Не дразни, запоздалый уют.
Всюду эти щемящие ноты
Стерегут и в пустыню зовут.

Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
Да, я в это поверил с тех пор,
Как пропел мне сиреной влюблённой
Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.
   11 февраля 1910 (25 декабря 1914)


* * *

Седые сумерки легли [17]
Весной на город бледный.
Автомобиль пропел вдали
В рожок победный.

Глядись сквозь бледное окно,
К стеклу прижавшись плотно…
Глядись. Ты изменил давно,
      Бесповоротно.
        11 февраля 1910 (4 марта 1914)


* * *

Дух пряный марта был в лунном круге,[18]
Под талым снегом хрустел песок.
Мой город истаял в мокрой вьюге,
Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног.[19]

Ты прижималась всё суеверней,
И мне казалось – сквозь храп коня —
Венгерский танец в небесной черни
Звенит и плачет, дразня меня.

А шалый ветер, носясь над далью, —
Хотел он выжечь душу мне,
В лицо швыряя твоей вуалью
И запевая о старине...

И вдруг – ты, дальняя, чужая,
Сказала с молнией в глазах:
То душа, на последний путь вступая,
Безумно плачет о прошлых снах.
    6 марта 1910
    Часовня на Крестовском острове


В РЕСТОРАНЕ[20]

Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре – фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале[21]
Золотого, как небо, Аи.

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: “И этот влюблен”.

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки...

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка...
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: “Лови!..”
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
   19 апреля 1910


ДЕМОН[22]

Прижмись ко мне крепче и ближе,
Не жил я – блуждал средь чужих...
О, сон мой! Я новое вижу
В бреду поцелуев твоих!

В томленьи твоем исступленном
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны.

На дымно-лиловые горы
Принес я на луч и на звук
Усталые губы и взоры
И плети изломанных рук.

И в горном закатном пожаре,
В разливах синеющих крыл,
С тобою, с мечтой о Тамаре,
Я, горний, навеки без сил...

И снится – в далеком ауле,
У склона бессмертной горы,
Тоскливо к нам в небо плеснули
Ненужные складки чадры...

Там стелется в пляске и плачет,
Пыль вьется и стонет зурна...
Пусть скачет жених – не доскачет!
Чеченская пуля верна.
   19 апреля 1910


* * *
    Там человек сгорел.
        Фет
[23]

Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать ещё не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!
   10 мая 1910 (27 февраля 1914)


* * *

Я коротаю жизнь мою,[24]
Мою безумную, глухую:
Сегодня – трезво торжествую,
А завтра – плачу и пою.

Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот – необъятною рукою
Покрывший зеркало – стоит?..

Блеснет в глаза зеркальный свет,
Ив ужасе, зажмуря очи,
Я отступлю в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет...
   27 сентября 1910


* * *

Идут часы, и дни, и годы.[25]
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен...

Там кто-то машет, дразнит светом
(Так зимней ночью, на крыльцо
Тень чья-то глянет силуэтом,
И быстро спрячется лицо).

Вот меч. Он был. Но он – не нужен.[26]
Кто обессилил руку мне? –
Я помню: мелкий ряд жемчужин
Однажды ночью, при луне,

Больная, жалобная стужа,
И моря снеговая гладь...
Из-под ресниц сверкнувший ужас –
Старинный ужас (дай понять)...[27]

Слова? – Их не было. – Что ж было? –
Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
Звенело, гасло, уходило
И отделялось от земли...

И умерло. А губы пели.
Прошли часы, или года...
(Лишь телеграфные звенели
На черном небе провода...)

И вдруг (как памятно, знакомо!)
Отчетливо, издалека
Раздался голос: Ессе homo! –[28]
Меч выпал. Дрогнула рука...[29]

И перевязан шелком душным
(Чтоб кровь не шла из черных жил)
Я был веселым и послушным,
Обезоруженный – служил.

Но час настал. Припоминая,
Я вспомнил: нет, я не слуга.
Так падай, перевязь цветная!
Хлынь, кровь, и обагри снега![30]
   4 октября 1910


УНИЖЕНИЕ[31]

В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном.
(К эшафоту на казнь осужденных
Поведут на закате таком.)

Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер...
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер...

Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука...
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка...

Чу! По мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми...
Разве дом этот – дом в самом деле?
Разве так суждено меж людьми?[32]

Разве рад я сегодняшней встрече?
Что ты ликом бела, словно плат?
Что в твои обнаженные плечи
Бьет огромный холодный закат?

Только губы с запекшейся кровью
На иконе твоей золотой
(Разве это мы звали любовью?)
Преломились безумной чертой...

В желтом, зимнем, огромном закате
Утонула (так пышно!) кровать...
Еще тесно дышать от объятий,
Но ты свищешь опять и опять...

Он не весел – твой свист замогильный...
Чу! опять – бормотание шпор...
Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,
Шлейф твой с кресел ползет на ковер...

Ты смела! Так еще будь бесстрашней!
Я – не муж, не жених твой, не друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце – острый французский каблук![33]
   6 декабря 1911


АВИАТОР[34]

Летун отпущен на свободу.[35]
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.

Его винты поют, как струны...[36]
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет...

Уж в вышине недостижимой[37]
Сияет двигателя медь...
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь...

Потом – напрасно ищет око:
На небе не найдешь следа:
В бинокле, вскинутом высоко,
Лишь воздух – ясный, как вода...

А здесь, в колеблющемся зное,
В курящейся над лугом мгле,
Ангары, люди, всё земное –
Как бы придавлено к земле...

Но снова в золотом тумане,
Как будто неземной аккорд...
Он близок, миг рукоплесканий
И жалкий мировой рекорд!

Всё ниже спуск винтообразный,
Всё круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв...

И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом...
Ищи отцветшими глазами
Опоры в воздухе... пустом!

Уж поздно: на траве равнины
Крыла измятая дуга...
В сплетеньи проволок машины
Рука — мертвее рычага...

Зачем ты в небе был, отважный,
В свой первый и последний раз?
Чтоб львице светской и продажной
Поднять к тебе фиалки глаз?

Или восторг самозабвенья
Губительный изведал ты,
Безумно возалкал паденья
И сам остановил винты?

Иль отравил твой мозг несчастный
Грядущих войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле ненастной
Земле несущий динамит?[38]
   1910–1912


* * *
    Моей матери

Повеселясь на буйном пире,[39]
Вернулся поздно я домой;
Ночь тихо бродит по квартире,
Храня уютный угол мой.

Слились все лица, все обиды
В одно лицо, в одно пятно;
И ветр ночной поет в окно
Напевы сонной панихиды...

Лишь соблазнитель мой не спит;
Он льстиво шепчет: “Вот твой скит.
Забудь о временном, о пошлом
И в песнях свято лги о прошлом”.[40]
   6 января 1912




Подцикл "ПЛЯСКИ СМЕРТИ"[41]

1.[42]

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...[43]

Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот –
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца – к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка-дура и супруг-дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушён...
Он крепко жмет приятельские руки –
Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами
С подругою – она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:

“Усталый друг, мне странно в этом зале”. –
“Усталый друг, могила холодна”. –
“Уж полночь”. – “Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена...”

А там – NN уж ищет взором страстным
Его, его – с волнением в крови...
В ее лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...[44]

И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
“Как он умен! Как он в меня влюблен!”

В ее ушах – нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
   19 февраля 1912


2.

Ночь, улица, фонарь, аптека,[45]
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
   10 октября 1912

3.

Пустая улица. Один огонь в окне.[46]
Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena[47]
Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,
Чего-то ищет, скалясь черным ртом...

Нашел... Но ненароком чем-то звякнул,
И череп повернул... Аптекарь крякнул,

Привстал – и на другой свалился бок...
А гость меж тем – заветный пузырек

Суёт из-под плаща двум женщинам безносым.
На улице, под фонарем белёсым.
   Октябрь 1912


4.[48]

Старый, старый сон: из мрака
    Фонари бегут – куда?
    Там – лишь черная вода,
    Там – забвенье навсегда.

    Тень скользит из-за угла,
    К ней другая подползла.
    Плащ распахнут, грудь бела,
Алый цвет в петлице фрака.

Тень вторая – стройный латник,
    Иль невеста от венца?
    Шлем и перья. Нет лица.
    Неподвижность мертвеца.

    В воротах гремит звонок,
    Глухо щелкает замок.
    Переходят за порог
Проститутка и развратник...

Воет ветер леденящий,
    Пусто, тихо и темно.
    Наверху горит окно.
       Всё равно.

    Как свинец, черна вода.
    В ней – забвенье навсегда.
    Третий призрак. Ты куда,
Ты, из тени в тень скользящий?
   Февраль 1914


5.[49]

Вновь богатый зол и рад,
Вновь унижен бедный.
С кровель каменных громад
Смотрит месяц бледный,

Насылает тишину,
Оттеняет крутизну
Каменных отвесов,
Черноту навесов...

Всё бы это было зря,
Если б не было царя,
    Чтоб блюсти законы.

Только не ищи дворца,
Добродушного лица,
    Золотой короны.

Он – с далеких пустырей
В свете редких фонарей
    Появляется.

Шея скручена платком,
Под дырявым козырьком
    Улыбается.
   7 февраля 1914

* * *

Миры летят. Года летят. Пустая[50]
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, – который раз?

Что́ счастие? Вечерние прохлады
В темнеющем саду, в лесной глуши?
Иль мрачные, порочные услады
Вина, страстей, погибели души?

Что́ счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот…
Очнешься – вновь безумный, неизвестный
И за́ сердце хватающий полёт…

Вздохнул, глядишь – опасность миновала…
Но в этот самый миг – опять толчок!
Запущенный куда-то, как попало,
Летит, жужжит, торопится волчок!

И, уцепясь за край скользящий, острый,
И слушая всегда жужжащий звон, –
Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой
Придуманных причин, пространств, времен?..

Когда ж конец? Назойливому звуку
Не станет сил без отдыха внимать…
Как страшно всё! Как дико! – Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять.
   2 июля 1912


* * *[51]
    Ночь без той, зовут кого
    Светлым именем: Ленора.
        Эдгар По
[52]

Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
Решал всё тот же я – мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним – лохматый пес.[53]

На кресло у огня уселся гость устало,
И пес у ног его разлегся на ковер.
Гость вежливо сказал: “Ужель еще вам мало?
Пред Гением Судьбы пора смириться, сöр”.[54]

“Но в старости – возврат и юности, и жара...” –
Так начал я... но он настойчиво прервал:
“Она – всё та ж: Линор безумного Эдгара.[55]
Возврата нет. – Еще? Теперь я всё сказал”.

И странно: жизнь была — восторгом, бурей, адом,
А здесь – в вечерний час – с чужим наедине –
Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
Представилась она гораздо проще мне...

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говорит: Пора смириться, сöр.
    2 ноября 1912


* * *

Есть игра: осторожно войти,[56]
Чтоб вниманье людей усыпить;
И глазами добычу найти;
И за ней незаметно следить.

Как бы ни был нечуток и груб
Человек, за которым следят, –
Он почувствует пристальный взгляд
Хоть в углах еле дрогнувших губ.

А другой – точно сразу поймет:
Вздрогнут плечи, рука у него;
Обернется – и нет ничего;
Между тем – беспокойство растет.

Тем и страшен невидимый взгляд,
Что его невозможно поймать;
Чуешь ты, но не можешь понять,
Чьи глаза за тобою следят.

Не корысть – не влюбленность, не месть;
Так – игра, как игра у детей:
И в собрании каждом людей
Эти тайные сыщики есть.

Ты и сам иногда не поймешь,
Отчего так бывает порой,
Что собою ты к людям придешь,
А уйдешь от людей – не собой.

Есть дурной и хороший есть глаз,
Только лучше б ничей не следил:
Слишком много есть в каждом из нас
Неизвестных, играющих сил...

О, тоска! Через тысячу лет
Мы не сможем измерить души:
Мы услышим полет всех планет,
Громовые раскаты в тиши...

А пока – в неизвестном живем
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других...
    18 декабря 1913

* * *

Как растёт тревога к ночи![57]
Тихо, холодно, темно.
Совесть мучит, жизнь хлопочет.
На луну взглянуть нет мочи
Сквозь морозное окно.

Что-то в мире происходит.
Утром страшно мне раскрыть
Лист газетный. Кто-то хочет
Появиться, кто-то бродит.
Иль – раздумал, может быть?

Гость бессонный, пол скрипучий?
Ах, не всё ли мне равно!
Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой,
Монотонной и певучей!
Вновь я буду пить вино!

Всё равно не хватит силы
Дотащиться до конца
С трезвой, лживою улыбкой,
За которой – страх могилы,
Беспокойство мертвеца.
    30 декабря 1913


* * *[58]
Ну, что же? Устало заломлены слабые руки,
И вечность сама загляделась в погасшие очи,
И муки утихли. А если б и были высокие муки, –
Что нужды? – Я вижу печальное шествие ночи.

Ведь солнце, положенный круг обойдя, закатилось.
Открой мои книги: там сказано всё, что свершится.[59]
Да, был я пророком, пока это сердце молилось,
Молилось и пело тебя, но ведь ты – не царица.[60]

Царем я не буду: ты власти мечты не делила.
Рабом я не стану: ты власти земли не хотела.[61]
Вот новая ноша: пока не откроет могила
Сырые объятья, – тащиться без важного дела.

Но я – человек. И, паденье свое признавая,
Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.
То ревность по дому, тревогою сердце снедая,[62]
Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее.[63]
    21 февраля 1914


Подцикл "ЖИЗНЬ МОЕГО ПРИЯТЕЛЯ"[64]

1.[65]

Весь день – как день: трудов исполнен малых
       И мелочных забот.
Их вереница мимо глаз усталых
       Ненужно проплывет.

Волнуешься, – а в глубине покорный:
       Не выгорит – и пусть.
На дне твоей души, безрадостной и чёрной,
       Безверие и грусть.

И к вечеру отхлынет вереница
       Твоих дневных забот.
Когда ж в морозный мрак засмотрится столица
       И полночь пропоет, –

И рад бы ты уснуть, но – страшная минута!
       Средь всяких прочих дум –
Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта
       Придут тебе на ум.

И тихая тоска сожмет так нежно горло:
       Ни охнуть, ни вздохнуть,[66]
Как будто ночь на всё проклятие простерла,
       Сам дьявол сел на грудь!

Ты вскочишь и бежишь на улицы глухие,[67]
       Но некому помочь:
Куда ни повернись – глядит в глаза пустые
       И провожает – ночь.

Там ветер над тобой на сквозняках простонет
       До бледного утра;
Городовой, чтоб не заснуть, отгонит
       Бродягу от костра…

И, наконец, придет желанная усталость,
       И станет всё равно…
Что́? Совесть? Правда? Жизнь? Какая это малость!
       Ну, разве не смешно?
    11 февраля 1914


2.[68]

Поглядите, вот бессильный,
Не умевший жизнь спасти,
И она, как дух могильный,
Тяжко дремлет взаперти.

В голубом морозном своде
Так приплюснут диск больной,
Заплевавший всё в природе
Нестерпимой желтизной.

Уходи и ты. Довольно
Ты терпел, несчастный друг,
От его тоски невольной,
От его невольных мук.

То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож:
Сердце к правде порывалось,
Но его сломила ложь.
    30 декабря 1913 (12 февраля 1914)


3.[69]

Всё свершилось по писаньям:
Остудился юный пыл,
И конец очарованьям
Постепенно наступил.

Был в чаду, не чуя чада,
Утешался мукой ада,[70]
Перечислил все слова,
Но – болела голова...

Долго, жалобно болела,
Тело тихо холодело,
Пробудился: тридцать лет,[71]
Хвать-похвать, – а сердца нет.

Сердце – крашеный мертвец.
И, когда настал конец,
Он нашел весьма банальной
Смерть души своей печальной.
    30 декабря 1913 (12 февраля 1914)


4.[72]

Когда невзначай в воскресенье
Он душу свою потерял,[73]
В сыскное не шел отделенье,
Свидетелей он не искал.

А было их, впрочем, не мало:
Дворовый щенок голосил,
В воротах старуха стояла,
И дворник на чай попросил.

Когда же он медленно вышел,
Подняв воротник, из ворот,
Таращил сочувственно с крыши
Глазищи обмызганный кот.

Ты думаешь, тоже свидетель?
Так он и ответит тебе!
    В такой же гульбе
    Его добродетель!
    30 декабря 1913 (12 февраля 1914)


5.[74]

Пристал ко мне нищий дурак,
Идет по пятам, как знакомый.
“Где деньги твои?” – “Снес в кабак”. –
“Где сердце?” – “Закинуто в омут”.

“Чего ж тебе надо?” – “Того,
Чтоб стал ты, как я, откровенен,
Как я, в униженьи, смиренен,
А больше, мой друг, ничего”.

“Что лезешь ты в сердце чужое?
Ступай, проходи, сторонись!” –
“Ты думаешь, милый, нас двое?
Напрасно: смотри, оглянись...”

И правда (ну, задал задачу!)
Гляжу – близь меня никого...[75]
В карман посмотрел – ничего...
Взглянул в свое сердце... и пла́чу.
    30 декабря 1913 (3 января 1914)


6.[76]

День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом.
Все говорили кругом
О болезнях, врачах и лекарствах.
О службе рассказывал друг,
Другой – о Христе,[77]
О газете – четвертый.
Два стихотворца (поклонники Пушкина)
Книжки прислали
С множеством рифм и размеров.
Курсистка прислала
Рукопись с тучей эпиграфов
(Из Надсона и символистов).[78]
После – под звон телефона –
Посыльный конверт подавал,
Надушенный чужими духами.
Розы поставьте на стол,
Написано было в записке,
И приходилось их ставить на стол...

После – собрат по перу,
До глаз в бороде утонувший,
О причитаньях у южных хорватов
Рассказывал долго.
Критик, громя футуризм,
Символизмом шпынял,
Заключив реализмом.[79]
В кинематографе вечером
Знатный барон целовался под пальмой
С барышней низкого званья,
Ее до себя возвышая...[80]
Всё было в отменном порядке.

Он с вечера крепко уснул[81]
И проснулся в другой стране.
Ни холод утра,
Ни слово друга,
Ни дамские розы,
Ни манифест футуриста,[82]
Ни стихи пушкиньянца,
Ни лай собачий,
Ни грохот тележный, –
Ничто, ничто
В мир возвратить не могло...

И что поделаешь, право,
Если отменный порядок
Милого дольнего мира
В сны иногда погрузит,
И в снах этих многое снится...
И не всегда в них такой,
Как в мире, отменный порядок...

Нет, очнешься порой,
Взволнован, встревожен
Воспоминанием смутным,
Предчувствием тайным...
Буйно забьются в мозгу
Слишком светлые мысли...
И, укрощая их буйство,
Словно пугаясь чего-то, – не лучше ль,
Думаешь ты, чтоб и новый
День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом?

    24 мая 1914


            7.
      Говорят ЧЕРТИ:[83]

Греши, пока тебя волнуют
Твои невинные грехи,
Пока красавицу колдуют
Твои греховные стихи.

На утешенье, на забаву
Пей искрометное вино,
Пока вино тебе по нраву,
Пока не тягостно оно.

Сверкнут ли дерзостные очи –
Ты их сверканий не отринь,
Грехам, вину и страстной ночи
Шепча заветное “аминь”.

Ведь всё равно, очарованье
Пройдет, и в сумасшедший час
Ты, в исступленном покаяньи,
Проклясть замыслишь бедных, нас.

И станешь падать – но толпою
Мы все, как ангелы, чисты,
Тебя подхватим, чтоб пятою
О камень не преткнулся ты.[84]
    10 декабря 1915


            8.
      Говорит СМЕРТЬ:[85]

Когда осилила тревога,
И он в тоске обезумел,
Он разучился славить Бога[86]
И песни грешные запел.

Но, оторопью обуянный,
Он прозревал, и смутный рой
Былых видений, образ странный
Его преследовал порой.

Но он измучился – и ранний
Жар юности простыл – и вот
Тщета святых воспоминаний
Пред ним медлительно встает.

Он больше ни во что не верит,
Себя лишь хочет обмануть,
А сам – к моей блаженной двери
Отыскивает вяло путь.

С него довольно славить Бога –
Уж он – не голос, только – стон.
Я отворю. Пускай немного
Еще помучается он.
    10 декабря 1915


Подцикл "ЧЕРНАЯ КРОВЬ"[87]

1.[88]

Вполоборота ты встала ко мне,
Грудь и рука твоя видится мне.

Мать запрещает тебе подходить,
Мне – искушенье тебя оскорбить!

Нет, опустил я напрасно глаза,
Дышит, преследует, близко – гроза…

Взор мой горит у тебя на щеке,
Трепет бежит по дрожащей руке…

Ширится круг твоего мне огня,
Ты, и не глядя, глядишь на меня!

Пеплом подёрнутый бурный костёр –
Твой не глядящий, скользящий твой взор!

Нет! Не смирит эту чёрную кровь
Даже – свидание, даже – любовь!
    2 января 1914


2.[89]

Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне
       Притаился, глядит.
Каждый демон в тебе сторожит,[90]
Притаясь в грозовой тишине…

И вздымается жадная грудь…
Этих демонов страшных вспугнуть?
Нет! Глаза отвратить, и не сметь, и не сметь
В эту страшную пропасть глядеть![91]
    22 марта 1914


3.[92]

Даже имя твое мне презренно,
Но, когда ты сощуришь глаза,
Слышу, воет поток многопенный,[93]
Из пустыни подходит гроза.

Глаз молчит, золотистый и карий,
Горла тонкие ищут персты...
Подойди. Подползи. Я ударю –
И, как кошка, ощеришься ты...
    30 января 1914


4.[94]

О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой
В объятья страшные! Чтоб долго длились муки,
Когда – ни расплести сцепившиеся руки,[95]
Ни разомкнуть уста – нельзя во тьме ночной!

Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,
Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!),[96]
Ни испытать прибой неизреченной скуки,
Зарывшись в пепел твой горящей головой!

Как первый человек, божественным сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд...

Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай! – Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай – бездонной скуки ад.
    Февраль 1912


5.[97]

Вновь у себя... Унижен, зол и рад.
    Ночь, день ли там, в окне?
Вон месяц, как паяц, над кровлями громад
    Гримасу корчит мне...[98]

Дневное солнце – прочь, раскаяние – прочь![99]
    Кто смеет мне помочь?
В опустошенный мозг ворвется только ночь,
    Ворвется только ночь!

В пустую грудь один, один проникнет взгляд,[100]
    Вопьется жадный взгляд...
Всё отойдет навек, настанет никогда,
    Когда ты крикнешь: Да![101]
        29 января 1914


6.[102]

Испугом схвачена, влекома
    В водоворот...
Как эта комната знакома!
    И всё навек пройдет?

И, в ужасе, несвязно шепчет...
    И, скрыв лицо,
Пугливых рук свивает крепче
    Певучее кольцо...

... И утра первый луч звенящий
    Сквозь желтых штор...
И чертит Бог на теле спящей
    Свой световой узор.
        2 января 1914


7.[103]

Ночь, как века, и томный трепет,
    И страстный бред,
Уст о блаженно-странном лепет,
В окне – старинный, слабый свет.

Несбыточные уверенья,
    Нет, не слова –
То, что теряет всё значенье,
Забрежжит бледный день едва...

Тогда – во взгляде глаз усталом –
    Твоя в нем ложь!
Тогда мой рот извивом алым
На твой таинственно похож![104]
    27 декабря 1913


8.[105]

Я ее победил наконец!
Я завлек ее в мой дворец!

Три свечи в бесконечной дали.
Мы в тяжелых коврах, в пыли.

И под смуглым огнем трех свеч
Смуглый бархат открытых плеч,

Буря спутанных кос, тусклый глаз,
На кольце — померкший алмаз

И обугленный рот в крови
Еще просит пыток любви...

А в провале глухих окон
Смутный шелест многих знамен,

Звон, и трубы, и конский топ,
И качается тяжкий гроб...[106]

– О, любимый, мы не одни!
О, несчастный, гаси огни!..

– Отгони непонятный страх –
Это кровь прошумела в ушах.

Близок вой похоронных труб,
Смутен вздох охладевших губ:

– Мой красавец, позор мой, бич...
Ночь бросает свой мглистый клич,

Гаснут свечи, глаза, слова...
– Ты мертва, наконец, мертва!

Знаю, выпил я кровь твою...[107]
Я кладу тебя в гроб и пою, –

Мглистой ночью о нежной весне
Будет петь твоя кровь во мне!
    Октябрь 1909 (Июль 1914)


9.[108]

Над лучшим созданием Божьим
Изведал я силу презренья.
Я палкой ударил ее.

Поспешно оделась. Уходит.
Ушла. Оглянулась пугливо
На сизые окна мои.

И нет ее. В сизые окна
Вливается вечер ненастный,
А дальше, за мраком ненастья,

Горит заревая кайма.
Далекие, влажные долы
И близкое, бурное счастье!

Один я стою и внимаю
Тому, что мне скрипки поют.
Поют они дикие песни

О том, что свободным я стал![109]
О том, что на лучшую долю
Я низкую страсть променял!
    13 марта 1910 (21 февраля 1914)


ДЕМОН[110]

Иди, иди за мной – покорной
И верною моей рабой.
Я на сверкнувший гребень горный
Взлечу уверенно с тобой.

     Я пронесу тебя над бездной,
     Ее бездонностью дразня.
     Твой будет ужас бесполезный –
     Лишь вдохновеньем для меня.

Я от дождя эфирной пыли
И от круженья охраню
Всей силой мышц и сенью крылий
И, вознося, не уроню.

     И на горах, в сверканьи белом,
     На незапятнанном лугу,
     Божественно-прекрасным телом
     Тебя я странно обожгу.

Ты знаешь ли, какая малость[111]
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь? –

     Когда же вечер станет, тише,
     И, околдованная мной,
     Ты полететь захочешь выше
     Пустыней неба огневой, –

Да, я возьму тебя с собою[112]
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.

     И, онемев от удивленья,
     Ты узришь новые миры –[113]
     Невероятные виденья,
     Создания моей игры...

Дрожа от страха и бессилья[114]
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.

     И под божественной улыбкой,[115]
     Уничтожаясь на лету,
     Ты полетишь, как камень зыбкий,
     В сияющую пустоту...
        9 июня 1910


ГОЛОС ИЗ ХОРА[116]

Как часто плачем – вы и я –
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней![117]

Теперь ты милой руку жмешь,
Играешь с нею, шутя,
И плачешь ты, заметив ложь,
Или в руке любимой нож,
    Дитя, дитя!

Лжи и коварству меры нет,
А смерть – далека.[118]
Всё будет чернее страшный свет,
И всё безумней вихрь планет
    Еще века, века!

И век последний, ужасней всех,
    Увидим и вы и я:
Всё небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
    Тоска небытия...[119]

Весны, дитя, ты будешь ждать –
    Весна обманет.
Ты будешь солнце на небо звать –
    Солнце не встанет.[120]
И крик, когда ты начнешь кричать,
    Как камень, канет...

Будьте ж довольны жизнью своей,
    Тише воды, ниже травы!
О, если б знали, дети, вы,
    Холод и мрак грядущих дней!
        6 июня 1910 – 27 февраля 1914

Источник: Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем в 20 тт. Т. 3. Книга третья (1907—1916). – М.: Наука, 1997.



1. «Страшный мир» (1908–1916) – цикл, открывающий третью книгу лирики Блока.
Изначально цикл состоял из девяти стихотворений (в четвертом сборнике Блока "Ночные часы" (М., 1911). Он имел хронологический подзаголовок: (1909-1910).
Позже их количество увеличивается вдвое: добавлены стихи двух циклов: "Пляски смерти" и "Чёрная кровь".
Поэтическая формула "страшный мир" впервые возникает в стихотворении "Дым от костра струею сизой ..." (август 1909 г.), а затем в стихотворении "Черный ворон в сумраке снежном ..." (февраль 1910 г.): "Страшный мир! Он для сердца тесен!..". Она послужила заглавием небольшого цикла, в состав которого, помимо второго из упомянутых стихотворений, вошли: "Демон" ("Прижмись ко мне крепче и ближе ..."), "В ресторане", "Большая дорога" ("Сегодня ты на тройке звонкой ...").
Окончательный вид "Страшный мир" принимает в авторской редакции 1918 года, но напечатанной только после смерти Блока (третья книга "Стихотворений" 1921 г.). Раздел увеличен до 48 стихотворений.
Цикл "Страшный мир" имеет подциклы: "Пляски смерти", "Жизнь моего приятеля", "Чёрная кровь".
Основной мотив цикла страх – страх перед пошлым обществом и жизнью, перед женщиной, искусством, любовью. Страх представлен как всеобщая трагедия, то, что завораживает и уничтожает.
Критика социальной действительности в разделе предопределена судом над собственной личностью. Лирическое "я" поэта оказывается вместилищем "страшного мира", и его изображение носит почти интимный характер, что придает темам и мотивам раздела особую личную боль.
Историко-культурный и литературный подтекст раздела глубок и разнообразен. C одной стороны, он обусловлен "подключением" к мировым традициям (тема "демонизма", восходящая к Лермонтову и Врубелю, тема "вампиризма", тема "живых мертвецов", мотивы "ада", связанные с "Божественной комедией" Данте, мотивы "двойничества" и т.д.), но, с другой стороны, он обусловлен сильным непосредственным воздействием на Блока некоторых близких ему в эти годы по мироощущению художников. В первую очередь следует назвать А. Стриндберга, которого Блок много читал и изучал в 1911–1912 гг. ("Ад", "Исповедь глупца", "Сын служанки", "Пляска смерти" и др.). (вернуться)

2. К Музе – впервые: «Русская мысль», 1913, № 11 .
Цикл открывается стихотворением "К Музе", где мотив страха – довлеющий. Стихотворение словно посвящено той силе, которая влечёт за собой художника. И эта сила становится разрушительной. Возможность творить больше не дар, а проклятье. Здесь "священное" искусство низвергается. (вернуться)

3. Аи – марка шампанского. (вернуться)

4. В последней строфе – отзвук Ф. М. Достоевского:
«...попирание всякой святыни, насмешка и безверие» («Братья Карамазовы», кп. 9, гл. III, слова Дмитрия Карамазова). (вернуться)

5. "Под шум и звон однообразный..." – впервые: «Новый журнал для всех», 1909, № 12.(вернуться)

6. "В эти жёлтые дни меж домами..."... Твой разящий, твой взор, твой кинжал! – cр. в стихотворении В. Брюсова "Ответ": "Остро и пламенно ранит // Взор твой, блестящий клинок". ( (вернуться)

7. "Из хрустального тумана..." – впервые: «Весы», 1909, № 10/11.
Посылая это стихотворение матери, Блок заметил, что оно ему «нравится» («Письма к родным», стр. 274). (вернуться)

8. Двойник – впервые: «Биржевые ведомости», 1915, 25 октября.
Стихотворение связано с традицией мировой литературы, в которой тема двойника заняла большое место со времен романтизма. «Важнейшими вехами в развитии этой темы в Западной Европе и в Америке явились произведения таких авторов, как Ахим Арним ("Изабелла Египетская"), Шамиссо ("Петер Шлемиль"), в особенности Гофман (в первую очередь "Эликсир Сатаны"), Гейне ("Двойник"), Эдгар По ("Вильям Вильсон"), Стивенсон ("Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда").
В русской классической традиции тема двойника решалась в социально-психологическом ("Нос" Гоголя и "Двойник" Достоевского) и философско-психологическом преломлении (основные романы Достоевского, в особенности "Братья Карамазовы").
Тема двойника была исполнена для Блока автобиографического смысла (см. признание в собственном раздвоении, открывающее юношеские дневники Блока; см. записку к Е. М. Тагер 1915 г.: "В каждом человеке несколько людей, и все они между собой борются" (УЗ ТГУ. Вып. 104, 1961. С. 303). Эта тема берет начало в "первом томе" (юноша-старик, двоящиеся лики Возлюбленной), развивается в феерии "Балаганчик" (Пьеро и Арлекин – антиподы-двойники), драме "Незнакомка" (дублирование персонажей как знак "вечного возвращения", повторяемости всего на свете); продолжается во "втором томе": "По улицам метель метет ...". Тема двойника-маски поэта проходит в "третьем томе", в разделе "Страшный мир" (стих. "Как тяжко мертвецу среди людей ...", циклы "Жизнь моего приятеля", "Черная кровь", стихотворения "Песнь Ада", "Поздней осенью из гавани ...", "Демон" (1910 и 1916), "За гробом"). (вернуться)

9. Песнь Ада – впервые: альманах "Любовь". СПб., 1910. С. 7–10.
Блок так объяснял замысел "Песни Ада" в примечаниях: “Песнь Ада” есть попытка изобразить “инфернальность” (термин Достоевского), “вампиризм” нашего времени, стилем Inferno, что видно с первых слов: “День догорел” (“Lo giorno se n'andava”, – начинается вторая песнь “Ада”) – “Где спутник мой? О, где Ты, Беатриче? – Иду один...” Современность не обладает не только райской спутницей, Божественною Мудростью, но и земною мудростью язычника Вергилия, который сопутствовал Данту в Аду и у райской двери передал его Беатриче (Inferno I, 112-114).
Стихотворение построено на образах "Божественной комедии" Данте и повторяет ее строфику и размер. Однако даже отдаленного сходства между содержанием "Песни Ада" и содержанием какой-либо из песен дантовского "Ада" нет: это свободная вариация исходной темы. Особенностью "Песни Ада" является также то, что ее герой является одновременно и наблюдателем адских мучений и мучеником (в этом отличие и от Данте, и от Пушкина – стих. "И дале мы пошли ... ", 1832).
Мотив дантовского путешествия по потустороннему миру мог быть связан и с впечатлениями Блока от путешествия в Италию в мае–июне 1909 г. (вернуться)

10. Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? – сопровождающий Данте в его путешествии от Ада к Раю Вергилий обещает ему (Ад. 1), что в конце пути он увидит свою возлюбленную Беатриче. (вернуться)

11. ... В кругах подземных ... – Дантов Ад имеет девять кругов, в каждом из которых в зависимости от содеянных грехов находятся грешники. (вернуться)

12. ... И нe застиг меня последний пир. – мотив последнего пира в библейской и античной традиции (пир Валтасара, пир Петрония) связан с концом мира, концом эпохи; ср. также стих. Ф. Тютчева "Кончен пир, умолкли хоры ... " (1850). (вернуться)

13. "Поздней осенью из гавани..." – впервые: «Новая жизнь», 1910, № 1. (вернуться)

14. На островах. – впервые: Ночные часы. С. 103–105.
Н. Анциферов в ст. "Непостижимый город", отмечая, что у Блока Петербург обычно отражается "без определенного топографического образа", привел ст. 1-2 в качестве редкого примера точной городской детали (Об А. Блоке. С. 305).
Заглавие. – Елагин, Каменный и Крестовский острова – окраинные районы Петербурга, излюбленные места для прогулок. (вернуться)

15. Елагин мост – мост на Елагином острове через Среднюю Невку в Петербурге. (вернуться)

16. «С мирным счастьем покончены счеты...» – впервые: «Голос жизни», 1915, № 5.
В одном из черновиков ко второй строфе – помета: «Декабрь 1910. По поводу новых бряцаний оружием В. Я. Брюсова – приглашений к реализму и позитивизму (доклад в Моск(овском ) худ(ожественном ) кружке)».
Окончательный текст – 25 декабря 1914 г. В черновиках это стихотворение, как и следующее ("Седые сумерки легли...), тесно связано с «Шагами Командора». (вернуться)

17. "Седые сумерки легли..." – впервые: «Голос жизни», 1915, № 5.
Тема измены юности – одна из основных в разделе. (вернуться)

18. "Дух пряный марта был в лунном круге..." – впервые: Ночные часы. С. 106. (вернуться)

19. ... Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног. – ввод в высокую поэзию трафаретов поэзии "низовой" – характерная черта поэтики Блока, связанная с тем, что "банальное" у Блока оживает, получает новый и свежий смысл. (вернуться)

20. В ресторане ("Никогда не забуду (он был или не был ... )") – впервые: «Русская мысль», 1910, № 11. С. 2. 1-я паг., второе в цикле из четырех стихотворений под общим загл. "Страшный мир".
В основе стихотворения, по-видимому, лежит реальное событие. В. Орлов приводит рассказ М. Д. Нелидовой (записанный в 1948 r. А.Г. Лебедевой): «Мы сидели за столиком. "Посмотри, – сказала мне belle sceure, – с тебя Блок глаз не спускает" (он сидел недалеко от нас). Я отвернулась так, чтобы он не видел моего лица. Он послал мне бокал с вином, и в нем – красную розу. В этом я увидела дерзость, мне не захотелось больше оставаться там, я встала и вышла. Потом я как-то была у А. М. Ремизова. К ним пришел Блок. "А-а, незнакомка, – сказал он. – Отчего вы тогда ушли?" Мы познакомились. Он прочел стихи: "Я сидел у окна в переполненном зале ... " Мы встречались еще... По его просьбе я переводила для него с французского Пеладана "Эдип и Сфинкс". Блоку мой перевод понравился, он хотел переложить его гекзаметрами».
На М. Д. Нелидову как прототип героини стихотворения указывают также устные воспоминания Л. А. Дельмас, которые записал А. Е. Горелов и авторизованный текст которых есть в его архиве.
Мария Дмитриевна Нелидова (1875–1951) – жена А. П. Нелидова, актера театра В. Ф. Комиссаржевской. Она была поразительно хороша собой, вместе с тем очень скромна и не имела поклонников. По словам Марии Дмитриевны, после встречи с Блоком в ресторане состоялось их официальное знакомство и дружеские отношения поддерживались в течение длительного времени.
Свидетельство о встрече Нелидовой и Блока в апреле 1910 г. следует признать достоверным, что подтверждается и указанием Л. А. Дельмас, близкого Блоку человека.
Стихотворение перекликается, как неоднократно замечали исследователи, с "Незнакомкой" (1906): основная схожесть ситуаций – встреча с незнакомкой в ресторане, а также близость деталей: "он был или не был" – "Иль это только снится мне?", духи и шелка, визг. (вернуться)

21. Я послал тебе черную розу ... – с середины зимы до начала лета в Петербург поступали срезанные розы с юга Франции, в основном из Ниццы. Черных роз в цветоводстве нет. В 1910 г. единственным сортом, который можно было назвать черным, был выведенный во Франции сорт Chateau clos de Vougeot. Это роза с цветками размером до 10 см., с 40 лепестками, цветы имеют форму, среднюю между чашевидной и бокаловидной. Срезанный цветок через два-три дня темнеет, приобретает черно-пурпурную окраску. (вернуться)

22. Демон ("Прижмись ко мне крепче и ближе ... ") – впервые: «Русская мысль», 1910, № 11. С. 1. 1-я паг., первое в цикле из четырех стихотворений под общим загл. "Страшный мир".
В примечаниях Блок писал: "Стихотворение написано под впечатлением смерти Врубеля; связь демонов Лермонтова и Врубеля, намеки на которую есть в этих стихах, подлежит исследованию". (вернуться)

23. "Как тяжело ходить среди людей..." – впервые: «Русская мысль», 1914, № 8 /9. Окончательный текст – 27 февраля 1914 г.
Эпиграф (приписанный в рукописи позже) – из стих. А. А. Фета «Когда читала ты мучительные строки...». (вернуться)

24. "Я коротаю жизнь мою..." – впервые: Огонек. 1912. № 26, 23 июня. С. 10. (вернуться)

25. "Идут часы, и дни, и годы..." – впервые: Ночные часы. С. 116-117. (вернуться)

26. Вот меч. Он был. Но он – не нужен. – утрата меча – обычный еще с периода "Снежной маски" символ отказа героя от идеалов "Высокого", от идеалов "первого тома. (вернуться)

27. ... Старинный ужас ... – возможно, данный образ связан с картиной Л. Бакста "Terror antiquus" ("Древний ужас") (1909), в которой живописуется гибель цивилизации и бессмертие духовной культурыJ Ср. также статью Вяч. Иванова "Древний ужас" по поводу картины Л. Бакста "Terror antiquus" - Золотое руно. 1909. № 4 . (вернуться)

28. ... Раздался голос: Ессе homo! – Ессе homo! (Се человек!) – слова Понтия Пилата о Христе (Ин. XIX. 5). (вернуться)

29. Меч выпал. – ср. символику "таинственного" меча как знака тайного знания поэта-теурга и его "угасания" в статье "О современном состоянии русского символизма". (вернуться)

30. Но чac настал ... и обагри снега! – отражение эпизода музыкальной драмы. Р. Вагнера "Тристан и Изольда": умирающий Тристан срывает со своей раны повязку. (вернуться)

31. Унижение ("В черных сучьях дерев обнаженных ...") – впервые: журнал "Северные записки". 1913, февраль. С. 5–6.
Многие образы, легшие в основу стихотворения, использованы Блоком в неотправленном письме к Н.Н. Скворцовой; см. запись в дневнике от 15 ноября 1911 г.
Это стихотворение, Блок, по воспоминаниям Н. А. Павлович, в последний год его жизни всегда включал в число тех немногих стихотворений, которые он читал на своих выступлениях. (вернуться)

32. Разве так суждено меж людьми? ... (Разве это мы звали любовью?) – ср. в "Записках из подполья" Ф.М. Достоевского: "Разве эдак любят?", "Разве эдак человек с человеком сходиться должны?" (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 155). (вернуться)

33. Так вонзай же, мой ангел вчерашний, // В сердце – острый французский каблук! – ср. запись в дневнике от 10 ноября 1911 г. о любовном похождении: "Варьетэ. Акробатка выходит, я умоляю ее ехать. ( ... ) Я совершенно вне себя. ( ... ) Я рву ее кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках – какая-то сила и тайна". Л. Я. Гинзбург отметила, что "небывалая метафора" Блока "строится ( ... )по модели древнего символа – сердца, пронзенного острием" (Гинзбург Лидия. О лирике. 2-е изд., доп. Л., 1974. С. 305). (вернуться)

34. Авиатор – впервые: Заветы. 1912. № 1. С. 62–63.
В рукописи посвящено памяти одного из первых русских летчиков – В.Ф. Смита, разбившегося на глазах у Блока 14 мая 1911 г. Начиная с весны 1910 г., поэт часто посещал Коломяжский аэродром. "В полетах людей, даже неудачных, есть что-то древнее и сужденное человечеству, следовательно, – высокое", – писал он матери 24 апреля 1910 г. (вернуться)

35. Летун отпущен на свободу... – в Толковом словаре В. Даля сказано, что "летуном" в народе именуют "злого духа", "огненного змея", нечистую силу (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 2. С. 249).
Комментируя это значение, Л.И. Чурсина в статье "А. Блок и авиация (по материалам периодики начала ХХ века)" пишет: «Таким образом, аэроплан в стихотворении выступает как символ зла, он так же, как герой стихотворения 1916 г. "Демон", уносит свою жертву в зияющую высоту, опьяняет восторгом, а потом бросает с этой высоты и убивает. А в "авиационном стихотворении" 1910 г. ("В неуверенном, зыбком полете ... ") аэроплан прямо отождествляется с демоном» (Александр Блок. Материалы и исследования. Вып. 2. Л., 1991. С. 224). (вернуться)

36. Eгo винты поют, как струны ... ( ... ) Пропеллер продолжает петь. – по воспоминаниям В. Пяста, Блок утверждал, что шум пропеллера "ввел в мир новый звук". (вернуться)

37. Уж в вышине недостижимой ... – ср. у Ф.И. Тютчева: "С недостижимой высоты ... " ("Живым сочувствием привета ... ", 1840). (вернуться)

38. Иль отравил ... несущий динамит? – уже в 1910 и 1911 гг. в газетах появлялись сообщения о том, что за развитием авиации наблюдают различные военные ведомства, которые закупают новейшие аппараты и патенты на них. (вернуться)

39. "Повеселясь на буйном пире..." – впервые: Заветы. 1912. № 2. С. 57. 1-я паг. (вернуться)

40. Лишь соблазнитель ... лги о прошлом. – тема юности и святых воспоминаний о ней, важная для "третьего тома" в целом, находит в стихотворении неожиданный поворот: воспоминания о прошлом граничат в данном случае с соблазном, забвением настоящего и "святой" ложью. (вернуться)

41. "Пляски смерти" – цикл "Пляски смерти" был впервые сформирован в книге: Блок А. Стихотворения. Кн. 3 (1907–1916). 3-е изд., доп. Пб.: Алконост, 1921.
Заглавие цикла связано с целым культурно-историческим пластом. Цикл находится в ближайшем соответствии с циклом В. Брюсова из пяти стихотворений, – "Пляска смерти", опубликованном в февральской книжке журн. "Аполлон" за 1910 г. Цикл Брюсова, имеющий подзаголовок "Немецкая гравюра XVI века", написан по мотивам сюжетов картин Ганса Гольбейна Младшего.
Заглавие цикла подключает его также к традиции романтизма, к сюжету пляски мертвецов в "Сновидениях" Гейне, которые, в свою очередь, восходят к Гофману и одновременно к балладе Гете "Пляска мертвецов", а дальше – к целому пласту немецкой литературы, известному как поэзия "пляски смерти".
Внимание Блока, несомненно, привлекала и остросоциальная драма Стриндберга "Пляски смерти", посвященная теме обреченности старого мира, его омертвелости.
В русской поэзии XIX в. произведениями, в проблемно-тематическом отношении предвосхитившими блоковские "Пляски смерти", были такие стихотворения, как "Бал" А. Одоевского, "1-е января" Лермонтова, "Камаринская" К. Случевского и др.
В. А. Зоргенфрей привел следующее свидетельство об одном из выступлений Блока с чтением своих стихов: «Не я один был поражен, на вечере в Тенишевском зале, подбором стихов, исключительно зловещих и тоном голоса, сумрачным до гневности. – "О России, о России!" кричали ему из публики, после стихов из цикла "Пляски смерти". "Это всё – о России", почти гневно отвечал он» (Записки мечтателей. 1922. № 6. С. 147). (вернуться)

42. "Как тяжко мертвецу среди людей..." – 1-ое стихотворение из подцикла «Пляски смерти». Впервые: Современник. 1912. № 11. С. 95.
В. А. Заргенфрей вспоминал о времени создания стихотворения: "Помню еще одну незабвенную встречу с А.А. в феврале двенадцатого года в Петербурге, в один из периодов, которые назывались в петербургских литературных кругах периодами мрачности А.А., когда его нельзя было увидеть" (Зоргенфрей В.А. Александр Александрович Блок (По памяти за 15 лет, 1906–1921 гг.) //Записки мечтателей. 1922. № 6. С. 120). Он же вспоминал о встрече с Блоком в 1920 г.: «Перелистывая со мною третью книгу своих стихов, он указал на стихи: "Как тяжко мертвецу среди людей" и сказал: "Оказывается, это я писал о себе. Когда я писал это, я и не думал, что это пророчество" (Там же. С. 160).
К.И. Чуковский предполагал, что в этом стихотворении "под видом живого покойника частично выведен ... Аркадий Руманов, талантливо симулировавший надрывную искренность и размашистую поэтичность души" (Воспоминания, 2. С. 219).
Аркадий Вениаминович Руманов (1876–1960) – журналист, представитель редакции московской газеты "Русское слово" в Петербурге. В 1912 г. он часто встречался с Блоком, которого редакция "Русского слова" пыталась привлечь к активному участию в газете. (вернуться)

43. Как тяжко ... лязг костей ... – Д. М. Шарыпкин писал о перекличке стихотворения с драмой А. Стриндберга "Пляски смерти": «Герою стриндберговской драмы, капитану крепостной артиллерии Эдгару, также как и блоковскому "мертвецу", приходится заботиться о карьере, делать визиты, "бывать в обществе", т.е. притворяться живым. А ведь он мертв: "Курт: - Я вынес впечатление, что он уже давно по ту сторону жизни. Его лицо как будто светится фосфорическим светом, как будто он уже разлагается ... И глаза его горят, как блуждающие огни могил и болот" (Шарыпкин Д.М. Блок и Стриндберг. С. 90). (вернуться)

44. ... Как на плечо склонилась голова ... – ср. у А.А. Фета: "К плечу слегка твоя склонилась голова" ("Вчера, увенчана душистыми цветами ...", 1856). (вернуться)

45. "Ночь, улица, фонарь, аптека..." – 2-ое стихотворение из подцикла «Пляски смерти». Впервые: «Русская мысль», 1914, № 3, – вместе со следующим стихотворением, под общим заглавием: «Totentanz» (Пляски смерти – нем.).
Василий Гиппиус вспоминал о том, как Блок познакомил его со стихотворением: «Это всем теперь известное восьмистишие имеет дату 10 октября 1912 года; разговор был 14 октября. Стихотворение поразило меня своей мрачной иронией. Замечательным поэтическим достижением показалась сразу эта "аптека", только на первый взгляд случайная в ряду ночи, улицы и фонаря. Я сказал это Блоку и полушутя добавил, что буду тем более помнить эти стихи, что и около нашего дома есть аптека. Но Блок как-то очень серьезно сказал: "Около каждого дома есть аптека"» (Воспоминания, 2. С. 82).
Существуют две версии насчет того, какая реальная петербургская аптека послужила прообразом аптеки, изображенной в стихотворении. Корней Чуковский в воспоминаниях "Александр Блок" писал: «Читая, ( ... ) его знаменитые строки: Ночь, улица, фонарь, аптека,
я вспоминаю петербургскую аптеку, принадлежавшую провизору Винникову, на Офицерской улице, невдалеке от канала Пряжки. Мимо этой аптеки Александр Александрович проходил и проезжал каждый день, порою по нескольку раз. Она была по пути к его дому и в его "Плясках смерти" упоминается дважды».
Д. С. Лихачев привел свидетельство Е. П. Иванова о том, что аптека, изображенная в стихотворении, находилась на углу Большой Зелениной и наб. Крестовского острова. В этой "мрачной захолустной аптеке" часто оказывалась помощь покушавшимся на самоубийство. Аптека стояла на низком берегу Малой Невки и отражалась в воде, что, по мысли Д. С. Лихачева, нашло место в "зеркальной" композиции стихотворения. (вернуться)

46. "Пустая улица. Один огонь в окне..." – 3-е стихотворение из подцикла «Пляски смерти». Впервые: «Русская мысль», 1914, № 3. (вернуться)

47. Venena – яд (лат.). (вернуться)

48. "Старый, старый сон ..." – Ю. И. Будыко предположил, что эта строка связана с воспоминаниями Блока о тех временах, «когда он жил на Лахтинской улице и осенью 1906 года писал пьесу "Незнакомка", "Второе видение" которой прямо связано также с Петербургской стороной – с Большой Зелениной и Крестовским мостом». (вернуться)

49. "Вновь богатый зол и рад..." – впервые: «Русская мысль», 1915. № 12. С. 65. 1-я паг. ("Пляска смерти").
С кровель каменных громад // Смотрит месяц бледный ... – cр. в стих. "Вновь у себя ... Унижен, зол и рад": "Вон месяц, как паяц, над кровлями громад ...". (вернуться)

50. "Миры летят. Года летят. Пустая..." – впервые: «Русская молва», 1913, 10 февраля. В рукописи – помета: «Допис(ано) 2 июля».
Ко времени написания стихотворения относится блоковское "увлечение небом", о котором вспоминает Грааль Арельский [С. С. Петров], передавая впечатления Блока от посещения обсерватории Народного дома в конце 1911 г.: "Как здесь тихо и хорошо, – говорил А.А. – Только знаете, меня почему-то подавляет эта бесконечность миров; она вызывает у меня чувство какой-то мучительной тоски" (Воспоминания, 2. С. 92). (вернуться)

51. "Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный ..." – впервые: журнал "Северные записки". 1913, ноябрь. С. 16 ("Осенний вечер был").
П. Медведев в статье "Творческий путь Александра Блока" использовал образы стихотворения для подтверждения своего тезиса о том, что для Блока начала 1910-х годов характерна "проповедь духовной трезвости, смиренного ученичества, послушания, воздержания. "Пора смириться, сэр", – этот давний совет джентльмена "с деловым, давно спокойным взглядом" теперь прочно осознан нашим поэтом" (В кн.: Памяти Блока. Пб., 1922. С. 63).
В романе А. Белого "Записки чудака" мистифицированный образ "сёра" выступает как воплощение "некоего мирового мерзавца". Следует отметить, однако, что обращение "сор" относится в стихотворении к лирическому герою, а не к "джентльмену".
В своих воспоминаниях А. Белый толковал образ "джентльмена" как близкий к "нечисти", к темным, злым духам, которые (еще со времен периода "антитезы") искушали Блока, влекли его к "безднам". (вернуться)

52. Эпиграф. – из баллады Э. По "Ворон" (в переводе В. Брюсова), с которой у стихотворения есть определенное сюжетно-тематическое сходство. (вернуться)

53. Вошел тот джентльмен. За ним – лохматый пес. – возможный намек на 1-ю сцену "Фауста" Гете – появление Мефистофеля в кабинете Фауста в обличьи черного пуделя. (вернуться)

54. Пред Гением Судьбы пора смириться, сöр". – ср. в финале романа А. Стриндберга "Ад": "Что же делать? Смириться! ( ... ) смириться перед Богом!" (Стриндберг А. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1909. Т. 2. Ад. С. 244). (вернуться)

55. ... "Она – всё та ж: Линор безумного Эдгара. – кроме баллады "Ворон", здесь имеется в виду и стихотворение Э. По "Линор", герой которого тяжело переживает смерть любимой: "Твоя Линор ушла. // И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней ..." (Собр. соч. Эдгара По. Пер. К. Бальмонта. М., 1901. Т. 1. С. 18). Ср. также в стих. Ю. Верховского "Имя": "Она – все та ж. И ты – в плену времен ... " (Идиллии и элегии Юрия Верховского. СПб., 1910. С. 57). (вернуться)

56. "Есть игра: осторожно войти ..." – впервые: ЕЖ. 1914. № 2. С. 5 ("Есть игра").
А. Белый в статье "Поэзия Блока" истолковал заключительную строфу как выражение блоковского "прозрения", которое он назвал "трагедией трезвости" (Ветвь. Сб. клуба московских писателей. М., 1917. С. 279).
В стихотворении ощутимо влияние А. Стриндберга (главным образом, тема "преследования", невидимой "слежки"). Это отметил в своих воспоминаниях А. Белый; процитировав 4-ю строфу, он писал: "Ощущение мстительных и невидимых глаз, вероятно, приблизило Стриндберга к Блоку; и ощущение это господствовало в пору встречи( ... ) моей с А.А. (в 1912 г.)" (Белый, 4. С. 253). (вернуться)

57. "Как растёт тревога к ночи..." – впервые: альм. «Сирин». Сб. 3. СПб., 1914. С. LXII-LXIII, в цикле из семи стихотворений под загл. "Седое утро".
О состояниях ночной тревоги Блок часто пишет зимой 1913–14 rr.; cр. записи от 1 февраля 1914 г.: "Тревога к ночи"; от 9 февраля: "Ночная тревога – до восторга – после кинематографа". (вернуться)

58. "Ну, что же? Устало заломлены слабые руки..." – впервые: «Русская мысль», 1914. № 12. С. 148.
"Заломленные руки" – характерная черта образа лермонтовско-врубелевского Демона в лирике и публицистике Блока. Ср. об Ангеле-Демоне в статье "О лирике": "Человек, заломивший руки, познавший сладострастие тоски". Ср. в стих. "Демон" ("Прижмись ко мне крепче и ближе ...", 1910): "И плети изломанных рук ...". с т и" мирового бытия, которым он вынужден подчиниться (Минц, 4. С. 28). (вернуться)

59. Открой мои книги: там сказано всё, что свершится. – в письме к А. Белому от 22 октября 1910 г. Блок писал: «Ведь вся история моего внутреннего развития "напророчена" в "Стихах о Прекрасной Даме"». Мотивы прорицания содержатся и во вступлении к сб. "Земля в снегу" (1908): "Кто захочет понять, – пусть поймет неумолимую логику этих мало словесных книг. Кто захочет больше – поверить, – пусть верит, что не победит и Судьба. Ибо в конце пути, исполненного падений, противоречий, горестных восторгов и ненужной тоски, расстилается одна вечная и бескрайная равнина – изначальная родина, может быть, сама Россия" (т. 2 наст. изд.); написано в марте 1908 г., а в феврале сделаны первые наброски стихотворения. (вернуться)

60. ... но ведь ты – не царица. – символика "царя" и "царицы", характерная для лирики Блока периода "Стихов о Прекрасной Даме", во многом навеяна поэзией Вл. Соловьева. Ср., например: "Вся в лазури сегодня явилась // Предо мною царица моя ..." ("Вся в лазури сегодня явилась ...", 1877), "У царицы моей есть высокий дворец ..." (1875). Под "царицей" Блок подразумевал, несомненно, Л.Д. Блок. Ср. в его письме к Л.Д. Менделеевой от (5 июня 1903 г.): "Не заметишь, не узнаешь, без горя, без боли, без страдания, моей Царицей станешь, моей Госпожой ...". (вернуться)

61. Рабом я не стану ... – "Раб", "слуга" – одна из ипостасей героя мистического романа, запечатленного в раннем творчестве Блока: см., например: "Servus – Reginae", "Ныне, полный блаженства ..." (т. 1 наст. изд.). Ср. в письме Блока к Л.Д. Менделеевой от (10 ноября 1902 г.): "Я – Твой раб, слуга ... Зови меня рабом". (вернуться)

62. То ревность по дому, тревогою сердце снедая ... – "ревность по дому" – цитата из Евангелия (Ин. 11. 17). Она восходит к одному из псалмов библейского царя Давида: "Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей. Ибо ревность по доме Твоем снедает меня и злословия злословящих Тебя падают на меня" (Пс. LIVIII. 10). В таком контексте выражение объединяет несколько значений: «И мотив плача по утерянной мечте, и мотив потери душевной связи и мучительного разрыва с близкими, и, главное, тут ( ... ) возникает осознание дома как символа веры. Ведь царь Давид, на которого ссылается поэт, имеет в виду ревностное служение дому "Господа Своего" – ревность в вере» (Хомутова Е. "Ревность по дому"// Лит. обозрение. 1980. № 11. С. 30). 63. Что делаешь, делай скорее. – цитата из евангелия, слова Иисуса, обращенные к Иуде (Ин. XIII. 27). Эта формула не раз употреблялась Блоком. Так, 5 февраля 1908 г. (в этот день были сделаны первые наброски стихотворения) он сделал следующую запись в альбоме, принадлежавшем А.Г. и М.К. Максимовым (хранится в Рукописном отделе РГБ): «"Что делаешь – делай скорее". – Верный этому завету – каждый день поднимает на плечи новую тяжесть и принимает в сердце новый кусок свинца. Если он при этом человек, а не рухлядь, он неустанно продолжает восхождение: пока не свалится где-то, в горах. Но вот уже другой тащится вслед за ним. И жизнь торжествует» (опубл.: Новый мир. 1955. № 11. С. 153; публ. Вл. Орлова).
Ср. также в письме к Л.Д. Блок от 21 марта 1908 г.: «Беспочвенности и усталости я одинаково не принимаю к сердцу – им нет места среди нас – художников. И потому ( ... ) я только могу пожелать: "Что делаешь – делай скорее"». (вернуться)

64. "Жизнь моего приятеля" – название цикла "Жизнь моего приятеля" восходит к первоначальному заглавию стих. "Весь день – как день: трудов исполнен малых ...".
Первые пять стихотворений были закончены Блоком в январе-феврале 1914 г., шестое – в мае, седьмое и восьмое – в декабре 1915 г.
Вас. Гиппиус в воспоминаниях, относящихся к весне 1914 г., свидетельствовал: «Тогда же в первый раз я решился попросить Блока прочесть стихи. Блок согласился и читал довольно много из своей записной книжки. Он прочел целиком "Жизнь моего приятеля", итальянские стихи (из ненапечатанных тогда) и другие» (Воспоминания, 2. С. 85). Очевидно, что Вас. Гиппиус мог слышать тогда лишь первые шесть стихотворений. Есть основания предполагать, что уже в это время в сознании Блока существовал замысел цикла и даже обозначилась его основа.
Впервые цикл под названием «Из "Жизни моего приятеля"» был опубликован в альм. "Эпоха" (1918. кн. 1). В его состав вошли всего три стихотворения: "Поглядите, вот бессильный ....", "Всё свершилось по писаньям ..." и "Когда невзначай в воскресенье ...".
Н. Абрамович так охарактеризовал цикл: "Стихи Блока – оригинальны, жизненны, проникнуты странной едкой остротой" (Абрамович Н. О вечном и о "пыли злободневности" // Свобода, 1918. 6 мая).
Настроения отчаяния, тоски, усталости, безверия, ставшие лейтмотивом "Жизни моего приятеля", овладели Блоком гораздо ранее времени создания цикла. Еще в статье "Народ и интеллигенция" (1908) он писал: "Отчего нас посещают все чаще два чувства: самозабвение восторга и самозабвение тоски, отчаяния, безразличия? Скоро иным чувствам не будет места ... " (СС-8 . С. 328). Это подтверждает в своих воспоминаниях и А. Белый: "Именно в это время (в 1908 г.) слагались темы той роковой безнадежности, которые с потрясающей силой встречают нас в третьем томе стихов ... " (Белый, 4. С. 94).
Автобиографическая основа цикла не вызывает сомнений, о чем свидетельствуют дневники и записные книжки Блока. В образе "приятеля" воплощено, в сущности, второе "я" поэта. Примечательно, что именно так Блок косвенно назвал себя в дневниковой записи по поводу заметки В. Брюсова о его стихах, напечатанной в "Русской мысли": «Между строками можно прочесть: "Скучно, приятель? Хотел сразу поймать птицу за хвост?" Скучно, скучно, неужели жизнь так и протянется – в чтении, писании, отделываньи, получении писем и отвечании на них?» (13 января 1912 г.).
Одной из основных в цикле является тема добровольной "гибели" героя, который не в силах изменить существующий "отменный порядок" жизни. Это – своеобразная форма индивидуального протеста. Логику такого исхода Блок обосновал, в частности, в подготовительных материалах к поэме "Возмездие" (1911 г.): "Бесконечно прав тот, кто опускает руки... человек, опускающий руки и опускающийся, прав... Нечего спорить против этого" (т. 5 наст. изд.). Однако в цикле ощутим и мотив самоосуждения героя, мотив автоиронии. Поэтому «смерть души "Моего приятеля" предстает и высокой трагедией, и трагикомедией, и фарсом, о его жизненном крахе говорится и с высоким сочувствием, и с беспощадной насмешкой» (Правдина И. История формирования цикла "Страшный мир". С. 239; более подробный анализ "Жизни моего приятеля" см.: Там же. С. 236-239).
Существенное значение имеет историко-культурный подтекст цикла. Есть основания рассматривать его как своего рода притчу, "житие". Вот почему в «"Жизнь моего приятеля" закономерно входят Смерть и ад, ангелы и черти, без которых не обходятся сюжеты древних притч и старинных лубочных картин» (Соловьев Б. Поэт и его подвиг. С. 470–471). (вернуться)

65. "Весь день – как день: трудов исполнен малых ..." – 1-ое стихотворение из подцикла "Жизнь моего приятеля". Впервые: «Голос», 1915, 1 ноября, под загл. «Из "Жизни моего приятеля"». (вернуться)

66. Ни охнуть, ни вздохнуть... – выражение И. А. Крылова (басня «Волк и Журавль»). (вернуться)

67. Ты вскочишь и бежишь на улицы глухие ... – блуждания по ночному городу, настроения безысходности, тревоги, характерные для этого времени, многократно отмечены в записных книжках Блока. Ср. записи от 13 января 1914 г.: "Ночью брожу ... "; от 20 января: "Опять вечером и ночью брожу в тоске" (ЗК. С. 201, 202).
Ср. также в письме Блока к А. Белому от 8 мая 1911 г.: "В этих глубоких и тревожных снах мы живем и должны постоянно вскакивать среди ночи и отгонять сны". «"Дьявол на груди", метание по ночным "глухим улицам" - типичные образы для Стриндберга 90-х годов» (Шарыпкин Д.М. Блок и Стриндберг. С. 90). Ср., например, в романе "Ад": "Но когда нисходит ночь, тишина и одиночество, гордость умирает, сердце стучит, грудь судорожно сжимается. ( ... ) Куда же идти вам всем, блуждающим от бессонницы ночью по улицам, ожидая наступления утра?''. (вернуться)

68. "Поглядите, вот бессильный..." – 2-ое стихотворение из подцикла "Жизнь моего приятеля". Впервые: «Солнце России», 1916, № 6 (под заглавием: «Конченный»); вторично – альм. «Эпоха» I (1918). Окончательный текст – 12 февраля 1914 г. (вернуться)

69. "Всё свершилось по писаньям..." – впервые: Эпоха. М., 1918. Кн. 1. С. 15, вместе со стих. "Когда невзначай в воскресенье ..." и "Поглядите, вот бессильный ..." под общим заглавием «Из "Жизни моего приятеля"».
70. ... Утешался мукой ада ... – ср. обращение к Музе в первом стихотворении цикла: "Для меня ты- мученье и ад" ("К Музе", 1912). Ср. также в "Цыганской венгерке" А. Григорьева:

Неужель я виноват
Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад
Вынесть муки ада? (вернуться)

71. ... Пробудился: тридцать лет ... Смерть души своей печальной. – возможно, здесь отразился один из основных мотивов пьесы Г. Ибсена "Когда мы, мертвые, проснемся ... ". Ср. слова Ирены в финале 2-го действия: "Что окончательно потеряно и непоправимо, мы видим лишь тогда ( ... ) когда мы, мертвые, пробуждаемся" (пер. Л. Полонского). (вернуться)

72. "Когда невзначай в воскресенье ..." – впервые: Эпоха. М., 1918. Кн. 1. С. 14, вместе со стихотворениями "Поглядите, вот бессильный ..." и "Bсё свершилось по писаньям ..." под общим заглавием «Из "Жизни моего приятеля"». (вернуться)

73. ... Он душу свою потерял ... – реминисценция из шуточной "Эпитафии" (1892) Вл. Соловьева: "Он душу потерял". (вернуться)

74. "Пристал ко мне нищий дурак ..." – впервые: «Голос жизни» 1915. № 16. 15 апр. С. 13.
По предположению Д. Е. Максимова, "одной из отдаленных моделей этого ( ... ) стихотворения служат известные Блоку по университетскому курсу песни и повесть о Горе-Злочастии, в которых злая кабацкая судьба, требующая покорности и подчинения, персонифицирована в гротескной фигуре серого оборотня, представляющего своего рода старорусский народный вариант двойника". Сохранился блоковский экземпляр "Повести о горе и злочастии ..." (М., 1914) с его пометами.
Ситуация встречи с нищим двойником сходна с аналогичной у Г. Гейне в его лирическом цикле «К "Книге Лазаря"»; ср.: "Вдруг личность моя // Представляется мне же двойною, // С двойником мы сидим нераздельно ... ( ... ) Как он бледен, бедняк! Как он жалок и слаб! ( ... ) Этот странный двойник уверяет меня, // Будто с ним составляем мы оба // Одного ... " (Гейне Г. Собр. соч. СПб., 1900. Т. 7. С. 239–240. Пер. П.И. Вейнберга). (вернуться)

75. Гляжу – близь меня никого ... – ср. сходный мотив в стих. "Двойник": "Вдруг – он улыбнулся нахально, – // И нет близ меня никого ...". (вернуться)

76. "День проходил, как всегда ..." – впервые: Стрелец. Пг., 1915. Сб. 1. С. 54–56, под загл. «Из "Жизни моего приятеля"».(вернуться)

77. ...Другой – о Христе ... – чаще всего на темы Христа Блок говорил со своим другом Е. П. Ивановым. Ср., например, запись Блока от 22 февраля 1914 г.: "Вечером придет Женя. Измучил даже физически своими Христами" (ЗК. с. 209).(вернуться)

78. ... (Из Надсона и символистов). – Надсон Семен Яковлевич (1862–1887) – русский поэт, пользовавшийся широкой популярностью в 80–90-е годы.(вернуться)

79. Критик, громя футуризм, // Символизмом шпынял, // Заключив реализмом. – возможно, имеется в виду Р.В. Иванов-Разумник. 28 февраля 1914 г. Блок записал: "Телефон к Раз(умнику) Вас(ильевичу) Иванову (пишет о символизме и реализме)" (ЗК. С. 210). Ср. в статье-обзоре Р. В. Иванова-Разумника "Русская литература в 1913 году": «Конечно, новое новому – рознь, и за старые наши "реализм" и "символизм" я охотно отдам десять самых новейших "акмеизмов" и "футуризмов" минувшего года» (Заветы. 1914. № 1. С. 99, 2-я паг.).(вернуться)

80. В кинематографе вечером ... Ее до себя возвышая ... – кинематограф в это время занимал значительное место в жизни Блока. Зимой и весной 1914 г. поэт особенно часто (несколько раз в неделю) посещал его (см. об этом в статье Н. Зоркой "Кинематограф в жизни Александра Блока". Ср. запись, сделанную Блоком 19 марта 1914 г. (то есть накануне непосредственной работы над стихотворением): "И вечером после кинематографа у мамы (с тетей) усталый ..." (ЗК. С. 217). Впечатления от кинематографа не случайно оказываются в ряду прозаических, будничных событий, "мимолетных мелочей"; Блок порой воспринимал его как способ освобождения от суетных дневных забот. Ср. высказывание, относящееся к 1908 г.: "Кинематограф – забвение, искусство – напоминание" (ЗК. С. 104). (вернуться)

81. Он с вечера крепко уснул // И проснулся в другой стране. ( ... ) И в снах этих многое снится ... – противопоставление мира житейских "снов" романтическим снам "иным" восходит к Вл. Соловьеву; ср.: "И тяжкий сон житейского сознанья // Ты отряхнешь ..." ("Зачем слова? В безбрежности лазурной ...", 1892). Ср. также в стих. "Там сумерки невнятно трепетали ...": "Здесь, на земле, – как сон ... ", "Отброшу сны, увижу наяву ... " (т. 1 наст. изд.). (вернуться)

82. ...Ни манифест футуриста ... – в 1913–1914 гг. футуристы (Д. Бурлюк, В. Хлебников, Б. Лившиц, В. Маяковский и др.) особенно активно заявили о себе, выступив с манифестами и сборниками.
В. Брюсов в статье "Год русской поэзии (Апрель 1913 – апрель 1914 г.)" писал: "Минувший год в русской поэзии останется памятен всего более спорами о футуризме. ( ... ) Над футуристами смеялись, их всячески бранили, но все же их читали, слушали, смотрели в театрах ..." (РМ. 1914. N2 5. С. 25). (вернуться)

83. "Говорят ЧЕРТИ:" – впервые: Вестник Воронежского округа путей сообщения (ВВОПС). 1919. № б (15-16), март. С. б, вместе со стих. "Говорит СМЕРТЬ", без деления на строфы. (вернуться)

84. ... Тебя подхватим, чтоб пятою // О камень не преткнулся ты. – парафраз евангельского выражения: "да не преткнешься о камень ногою Твоею" (Лк. IV. 11).
Ср. также в письме Блока к Л.Д. Менделеевой от (27 декабря 1902 г.): «Ложное не выдержит никакого искушения: у него нет сопротивления, оно "мишурно", эластично, поддельно. И никогда "свергнувшегося вниз" с ложной вершинки не понесут Ангелы и не поддержат "крылами своими". Он "преткнется о камень".( ... ) А камень, о который он преткнется, будет мировая, громадная, серая "скука", которая всех поджидает внизу, и стоит потушить огонь, чтобы остаться в потемках, сбиться с дороги и погрузиться в неизвестность и безысходность не жизненного, а житейского процесса». (вернуться)

85. "Говорит СМЕРТЬ:" – впервые: Вестник Воронежского округа путей сообщения (ВВОПС). 1919 . .N'2 6П (15-16), март. С. 6, вместе со стих. "Говорят ЧЕРТИ:".
В. Жирмунский в статье "Поэзия Александра Блока" отнес стихотворение к "покаянным" автобиографическим произведениям последнего периода, в которых поэт судит "свое прошлое и настоящее" (Об А. Блоке. С. 68). (вернуться)

86. ... Он разучился славить Бога // И песни грешные запел.( ... ) Жар юности простыл ... – ср. об этом мотиве "разуверения" в статье Ю. Айхенвальда "Поэзия Блока": "В душе, прежде богомольной, начинает гнездиться кощунство и богоборчество" (В кн.: Слово о культуре. М., 1918. С. 54).
Ср. также сходный мотив в стих. "Всё свершилось по писаньям ..." (1913): "Остудился юный пыл ...". (вернуться)

87. "Черная кровь" – цикл "Черная кровь" впервые появился в журнале "Голос жизни" (1914. № 1). В его состав вошли семь стихотворений: "Даже имя твое мне презренно ...", "Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне ...", "Вновь у себя ... Унижен, Зол и рад ...", "Испугом схвачена, влекома ...", "Ночь – как века, и томный трепет ... ", "Я ее победил, наконец ...", "Над лучшим созданием божьим ...". Таким образом, в цикл не вошли два стихотворения из его окончательного состава: "Вполоборота ты встала ко мне ..." и "О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой ...".
Окончательно цикл сформировался в третьем издании тома в 1918 г. К восьми стихотворениям, которые ранее (в разных изданиях) входили в состав цикла, Блок прибавил еще одно: "О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой ...".
Впервые образ "черной крови" в близком смысловом контексте возник у Блока еще в раннем стихотворении "Безмолвный призрак в терему ..." (1902): "Я – черный раб проклятой крови" (т. 1 наст. изд.). Непосредственно образ-метафора "черная кровь" впервые появляется осенью 1911 г., когда Блок работал над поэмой "Возмездие"; ср.: "И черная, земная кровь ... " (т. 5, 1 глава, наст. изд.). Позднее это выражение возникает в дневниковой записи от 25 марта 1913 г. в связи с одной из знакомых Блоку драматических актрис: "Фетисова, как всегда, пленяющая (черная кровь)".
Метафора присутствует и непосредственно в самом цикле, в его первом стихотворении - "Вполоборота ты встала ко мне ..." (2 янв. 1914 г.): "Нет! Не смирит эту черную кровь// Даже – свидание, даже – любовь!".
На языке Блока "черная кровь" - это нечто противоположное "желтой крови", являющейся синонимом пошлости, безволия, всего того, что исключает "борьбу и страсть"; ср. записи в дневнике от 14 и 21 ноября 1911 г. Образ "черной крови" связан с мотивами земной любви-страсти, темной чувственной стихии, разгула потаенных "играющих сил".
Ю. Айхенвальд использовал образы стихотворений цикла для характеристики лирического героя периода "третьего тома": "Знатный рыцарь в голубом плаще и с мечом, лирический принц, по духу своему аристократ голубой крови, он не оградил себя и от крови черной" (Айхенвальд Ю. Поэзия Блока// Слово о культуре. С. 51). В. Жирмунский в статье "Поэзия Александра Блока" писал, что для цикла "Черная кровь" характерны мотивы "душевного унижения, греха и падения" (Об А. Блоке. С. 86). (вернуться)

88. "Вполоборота ты встала ко мне..." – 1-ое стихотворение из подцикла "Чёрная кровь". Впервые: «Северные записки», 1914, № 3 в подборке под заглавием "Три стихотворения". В рукописи – дата: «XII. 1913 – 2.1.1914». Ю. Айхенвальд, анализируя стихотворения цикла, писал о том, что "черная кровь" оказалась не только в "презренной женщине", но и в самом поэте-рыцаре: «одинаково в обоих "нет, не смирит эту черную кровь даже – свидание, даже – любовь!"» (Айхенвальд Ю. Поэзия Блока. С. 51). (вернуться)

89. "Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне..." – 2-ое стихотворение из подцикла "Чёрная кровь". Впервые: «Голос жизни», 1914, № 1, С. 6 в цикле из семи стихотворений под заглавием "Черная кровь". Первоначальный набросок относится к осени 1909 г.
В экземпляре сб. "Седое утро", принадлежавшем Л. А. Дельмас, ее рукой сделана помета: "Л.Д.?". Как пишет в своей книге А. Горелов, «скрупулезно отметив стихи, обращенные к ней, Любовь Александровна это "демоническое" стихотворение переадресовала жене поэта – Любови Дмитриевне. Возможно, что "Л.А.Д." права, ( ... ) хотя настораживает тот факт, что оно все же соседствует со стихами, обращенными именно к "Л.А.Д."» (Горелов Анат. Гроза над соловьиным садом. С. 595). Р. В. Иванов-Разумник, специально занимавшийся этим вопросом, пришел к выводу, что «написанное в разгар творчества "Кармен", стихотворение это явно относится к Л. А. Дельмас>> (из письма Р. В. Иванова-Разумника Е. П. Иванову от 2 декабря 1940 г.; опубл.: ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 650). В день написания стихотворения Л. А. Дельмас была в Театре музыкальной драмы на представлении "Парсифаля". Она впоследствии вспоминала: «Там встретила дирижера Малько, который вдруг схватил меня за руки и с восторгом сказал: "А вы знаете, что в вас влюблен известный поэт Александр Блок, он сейчас в театре, хотите – я вас с ним познакомлю ... ". Я не из робких была, но почему-то смутилась, замахала руками и убежала, вскрикнув: "Не хочу, не хочу!"» (Аврора. 1971. № 1. С. 67). (вернуться)

90. Каждый демон в тебе сторожит ... – ср. запись Блока после встречи с Л. А. Дельмас 2 марта 1914 г.: "Так как она- женщина, в ней бездны, которые чувствуют меня" (ЗК. С. 213). (вернуться)

91. Нет! Глаза отвратить, и не сметь, и не сметь // В эту страшную пропасть глядеть! – ср. впечатления Блока от встречи с Л. А. Дельмас в театре 22 марта: «Вечером иду, волнуясь, в "Парсифаля" ( ... )Я дома – в восторге. Я боюсь знакомиться с ней. Но так не кончится, еще что-то будет» (ЗК. С. 219–220). (вернуться)

92. "Даже имя твое мне презренно ..." – впервые: «Голос жизни», 1914, № 1. С. б. Первое в цикле из семи стихотворений под заглавием "Черная кровь".
Жирмунский привел первую строфу стихотворения в подкрепление своей мысли о том, что в самом падении поэт ощущает "мистически страстные восторги, дающие болезненное опьянение бесконечным" (Об А. Блоке. С. 86).
О реальных настроениях "женоненавистничества", отразившихся в данном стихотворении, а также в стих. "Над лучшим созданием божьим ...", Блок писал 13 января 1912 г. в дневнике: "Женоненавистничество бывает у меня периодически ...". (вернуться)

93. ... Слышу, воет поток многопенный ... – один из возможных источников образа – "символическая поэма" Ф. Ницше "Так говорил Заратустра": "Поверхность – это чувство женщины, она – подвижная, беспокойная волна на мелкой воде. Напротив, чувство мужчины глубоко, его бурный поток шумит в подземных пещерах ..." (Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб., 1900. С. 124–125). (вернуться)

94. "О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой ..." – впервые: Новая студия. 1912. № 1, дек. С. 5 ("Сонет").
В. Жирмунский, целиком процитировав стихотворение, писал о том, что «падение и грех вскрываются поэту с полной ясностью в своем страшном религиозном смысле, как "глубины сатанинские"»: «Страсть становится мукой, унижением, из которого душа поэта ищет спасения "на синий берег рая", но которое снова увлекает в свою бездну – уже против воли>> (Об А. Блоке. С. 85).
Н.Н. Скворцова полагала, что стихотворение относится к ней, о чем она писала Блоку в не дошедшем до нас письме в 1920 г. В ответном (непосланном) письме от 24 янв. 1921 г. Блок отрицал это предположение: «Что касается "ада скуки", то Вы напрасно думаете, что это к Вам относится. Насколько я помню, к Вам в этих книжках ничего не относится». (вернуться)

95. ... Когда – ни расплести сцепившиеся руки ... – ср. в прозаическом отрывке, написанном Блоком в ноябре 1911 г.: "Неведомо от чего отдыхая, в тебе поет едва слышно кровь ... ( ... ) И во мне кровь молодеет ответно, так что наши пальцы тянутся друг к другу и с неизъяснимой нежностью сплетаются помимо нашей воли. ( ... ) Скоро ветер рук моих, обжигаясь о тебя и становясь горячим, снимает тебя сверху, и наши губы уже могут встретиться, потому что ты наравне со мной. Тогда в ушах моих начинается свист и звон виол ..." (СС–87. С. 86). (вернуться)

96. ... Ни слушать скрипок вой ... – ср. у А.Н. Апухтина: "Я видел блеск свечей, я слышал скрипок вой ... " ("19 октября 1858 года"). Ср. также в стих. Блока "Вячеславу Иванову" (1912): "Был скрипок вой в разгаре бала". (вернуться)

97. "Вновь у себя... Унижен, зол и рад ..." – впервые: «Голос жизни», 1914. № 1. С. 6, в цикле из семи стихотворений под загл. "Черная кровь".
Вновь у себя ... Унижен, зол и рад ... – ср. с началом другого стих., вошедшего в цикл "Пляски смерти": "Вновь богатый зол и рад ..." (стихотворения, вероятно, восходят к одному первоначальному замыслу. (вернуться)

98. Вон месяц, как паяц, над кровлями громад // Гримасу корчит мне ... – ср. в стих. "Вновь богатый зол и рад ...": "С кровель каменных громад // Смотрит месяц бледный ...".
Образ "гримасничающего" месяца не раз встречается во "втором томе": "Третий – месяц наверху – // Искривил свой рот ..." ("Я прогнал тебя кнутом ... ", 1905); "Выйдет месяц – небесный Пьеро,// Встанет красный паяц на юру ..." ("Ты оденешь меня в серебро ...", 1906). (вернуться)

99. Дневное солнце – прочь, раскаяние – прочь! – ср. в драме Р. Вагнера "Тристан и Изольда": "Наш оплот- богиня-Страсть! // Прочь свет, дневная власть" (Акт. 2. Сц. 2; пер. Вс. Чешихина). (вернуться)

100. В пустую грудь один, один проникнет взгляд ... – возможно, отзвук одного из эпизодов драмы Р. Вагнера "Тристан и Изольда"; ср. слова Тристана, вспоминающего тот миг, когда он взял в руки кубок Изольды, уверенный в том, что в нем яд: "Как только сердцем ( ... ) кубка святой завет я постиг, ( ... ) мне в грудь спустилась Ночь" (Акт 2. Сц. 2). (вернуться)

101. Всё отойдет навек, настанет никогда, // Когда ты крикнешь: Да! – ср. в стих. "Покойник спать ложится ... " (1909): "Настало никогда". Образ восходит, вероятно, к стихотворению Фета "Никогда" (1879), в котором рисуется лик "остывшей", погибшей земли: "Да, я помню эти муки// Предсмертные. – Да, это наяву! ( ... )Все понял я: земля давно остыла // И вымерла".
Возможно также влияние баллады Э. По "Ворон" с ее рефреном: "Никогда". (вернуться)

102. "Испугом схвачена, влекома ..." – впервые: «Голос жизни», 1914. № l. С. 6, в цикле из семи стихотворений под загл. "Черная кровь".
Ю. Айхенвальд в статье "Поэзия Блока", затронув тему "черной крови", так истолковал содержание стихотворения: "Как не похожа на Беатриче та, которую непохожий на Данте палкой ударил!.. (намек на стих. "Над лучшим созданием Божьим ..." – Ред.) Но когда она спит и проникает "утра первый луч звенящий сквозь желтых штор", то "чертит Бог на теле спящей свой вековой узор": как это примирительна и ласково, как это далеко от черного! и возвращаются Беатриче и Данте, и можно ли гнушаться той, на чьем теле сам Бог не брезгает чертить свои световые узоры, играть звенящими лучами своего благодатного солнца!.." (Айхенвальд Ю. Поэзия Блока. с. 51).
В стихотворении отразился реальный эпизод встречи с "падшими" женщинами, о котором Блок упоминает в записной книжке № 30: «И потом произошел вихрь такой, что вот на следующий день я весь дрожу( ... ) Запоминаю косые их взгляды- вопросительные и испуганные, – я даже их вовлекаю в то, от чего им непривычно сладко и мучительно. "Ты Бог знает до чего дойдешь", "Я тебя боюсь".( ... ) Одна из них: "Погибнешь", говорила, "Ты до всего дойдешь". – Да будет так. "Боюсь тебя"»; запись относится к началу марта 1910 г.). (вернуться)

103. "Ночь, как века, и томный трепет ..." – впервые: «Голос жизни», 1914. № 1. С. 6, в цикле под загл. "Черная кровь".
Ю. Айхенвальд, анализируя стихи цикла "Черная кровь", писал о том, что поэт, "аристократ голубой крови", «не оградил себя и от крови черной. Она оказалась не только в той презренной женщине, которую он палкой ударил, но и в нем самом: ( ... ) в некоторые мгновения "мой рот извивом алым на твой таинственно похож!..". И в черном и в белом роднятся между собою люди» (Айхенвальд Ю. Поэзия Блока. С. 57).
В черновиках связано с предыдущим стихотворением: у обоих – общий круг реальных впечатлений, отраженных в записной книжке № 30 (см. коммент. к предыдущему стихотворению).
Ночь, как века ... – характерное выражение "осенних" настроений Блока, свойственных ему в годы создания цикла. Ср. запись в дневнике от 10 ноября 1911 г.: "Но ночам теперь нет конца: октябрь, – весь мир наш полон ночью ..."; "... стонать хочется оттого, что эта вечная ночь хранит и удесятеряет одно и то же чувство – до безумия". (вернуться)

104. Тогда мой рот извивом алым // На твой таинственно похож! – ср. в стих. "Лазурью бледной месяц плыл ..." (1906) из цикла "Город": "У всех, к кому я приходил, /1 Был алый рот крестом. ( ... ) Я знал, что судороги губ // Открыли их позор ..." (т. 2 наст. изд.). (вернуться)

105. "Я ее победил наконец!.. " – впервые: «Голос жизни», 1914. № 1. С. 6, в цикле из семи стих. под загл. "Черная кровь". (вернуться)

106. Звон, и трубы, и конский топ, // И качается тяжкий гроб ... – ср. в стих. "Песнь Ада" (1909): "К нам доносился погребальный звон ...". Одним из возможных источников романтического мотива "любви мертвеца" является баллада немецкого поэта Г.-А. Бюргера (1747–1794) "Ленора" (1773). Ср.: "Но кто там стонет? Что за звон? ( ... ) "По мертвом звон; надгробный стон; ( ... ) И виден ход: идут, поют, На дрогах тяжкий гроб везут – И голос погребальный ..." (Немецкие поэты в биографиях и образцах 1 Под ред. Н.В. Гербеля. Пер. В. Жуковского. СПб., 1877. С. 116). «Конский топ" – образ, неоднократно повторявшийся в поэзии Пушкина ("Евгений Онегин", "Наташа"), принципиально защищавшийся им в примечаниях к "Евгению Онегину" как исконно русский и достойный войти в "большую литературу". Ср. также в "Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях" Пушкина: "Гроб качается хрустальный". (вернуться)

107. Знаю, выпил я кровь твою ... – в стихотворении отчетливо отразилась тема "вампиризма", глубоко волновавшая Блока в начале 1910-х гг.; "вампиризм" в его понимании – одна из емких иносказательных категорий, характеризующих атмосферу "страшного мира". Ср. в поэме "Возмездие":
"(Смотри: там хищник силы копит: ( ... )
И будет пить живую кровь ( ... )
Дрожащей жертвы ... ) Вот – любовь
Того вампирственного века,
Который превратил в калек
Достойных званья человека! (т. 5 наст. изд.)

Ср. также в "Песни Ада" образ "тоскующего вампира": "И пил я кровь из плеч благоуханных ...". Примечательно, что осенью 1908 г. Блок прочел роман Б. Стокера "Вампир граф Дракула", который произвел на него большое впечатление; в письме к Е. П. Иванову от 3 сентября (1908 г.) Блок писал о нем: "Это – вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил наконец меня прочесть ее". (вернуться)

108. "Над лучшим созданием Божьим ..." – впервые: «Голос жизни», 1914. № 1. С. 8, в цикле из семи стихотворений под загл. "Черная кровь".
Над лучшим созданием Божьим 11 Изведал я силу презренья... – о "презрении" как одном из проявлений земной любви-страсти Блок писал в дневнике еще в июле 1902 г.: "Я хочу не объятий: потому что объятия (внезапное согласие) – только минутное потрясение. ( ... ) Больше испуга не будет. Больше презрения (во многих формах) – не будет".
Ср. этот же мотив в раннем стих. "Порою вновь к твоим ногам ... " (1900): "Я с новой силою воздам // И власть и должное презренье".
Возможно некоторое влияние А. Стриндберга, К. Гамсуна, Ф. Ницше. Ср., например, у Ницше: "Если ты идешь к женщинам, не забудь захватить плетку!" (Ницше Ф. Так говорил Заратустра. С. 125). (вернуться)

109. О том, что свободным я стал! ... Я низкую страсть променял! – возможный отзвук стих. Вл. Соловьева "С новым годом":
Власть ли роковая, или немощь наша
В злую страсть одела светлую любовь, -
Будем благодарны, миновала чаша,
Страсть перегорела, мы свободны вновь.

Первые две строчки этого стихотворения были подчеркнуты Блоком в принадлежавшем ему экземпляре "Стихотворений" Вл. Соловьева (3-е изд., 1900).
Мотив освобождения от "низкой страсти" во имя "высокого" присущ и стих. Вл. Соловьева "Иматра" (1895):
Страсти волну с ее пеной кипучей
Тщетным желаньем, дитя, не лови:
Вверх погляди на недвижно-могучий,
С небом сходящийся берег любви.

Ср. также в сходном по теме стих. Г. Гейне "Странствуй!": "Почуешь, ( ... ) Что стал ты свободен ..." (Гейне Г. Пол н. собр. соч. Т. 4. С. 119). (вернуться)

110. Демон ("Иди, иди, за мной – покорной ... ") – впервые: Альманах "Творчество". М.; Пг., 1917. Кн. 1. С. 18-19.
Л. А. Дельмас в 1946 г. в разговоре с Д. Е. Максимовым утверждала, что стихотворение относится к ней; Дельмас пометила его в принадлежавшем ей экземпляре сб. "Седое утро" (см. об этом: ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 653).
В стихотворении Блок как бы трансформировал тот эпизод поэмы Лермонтова "Демон", когда Демон в келье Тамары страстно молит ее о невозможном счастье, обещает ей неземные, нечеловеческие ощущения любви. (вернуться)

111. Ты знаешь ли, какая малость ... Что дикой страстью ты зовешь? – возможная реминисценция из "Евгения Онегина" Пушкина; ср. слова Татьяны Онегину в сцене последнего свидания (гл. 8-я):

А нынче! – что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?

Связь с Пушкиным поддерживается и общностью рифмы ("малость – жалость") и метра.
Ср. также в "Демоне" Лермонтова: "Иль ты не знаешь, что такое // Людей минутная любовь?". (вернуться)

112. Да, я возьму тебя с собою ... Землею кажется звезда. – ср. в "Демоне" Лермонтова: "Тебя я, вольный сын эфира, // Возьму в надзвездные края". (вернуться)

113. ... Ты узришь новые миры – Создания моей игры ... – ср. в статье Блока "Памяти Врубеля" (1910): "Падший ангел и художник-заклинатель: страшно быть с ними, увидать небывалые миры и залечь в горах" (СС-8 . С. 424). (вернуться)

114. Дрожа от страха и бессилья, ... В сияющую пустоту ... – возможно, здесь отразились строки стих. Тютчева "Проблеск" (1825): "Мы в небе скоро устаем, // И не дано ничтожной пыли// Дышать божественным огнем ...". (вернуться)

115. И под божественной улыбкой... – о "надмирной улыбке" в связи с темой "демонизма" Блок писал в дневнике 27 декабря 1911 г. (вернуться)

116. Голос из хора – впервые: ЛТА. 1916. Кн. 1. С. 68-69.
Э. Голлербах в рецензии на сб. "Седое утро" особо отметил стихотворение: «Многое в этих старых стихах открывается ныне как пророчество. Таково первое стихотворение сборника "Голос из хора", потрясающее теперь больше, чем когда-либо» (Вестник литературы. 1920. № 12. С. 10).
О тревожных Предчувствиях Блока, отразившихся в стихотворении, В. А. Зоргенфрей писал: «Переживая войну, как грозу, томимый еще более грозными предчувствиями, он исключал свою волю из сферы действующих сил и лишь напряженно прислушивался к голосам стихий. В дни, когда знамения были, казалось, благоприятны, темнел он душою и ждал иного. Мне не забыть светлого воскресного дня, в кабинете на Офицерской, когда прочитал он стихи, которыми начинается "Седое утро"- "Будьте ж довольны жизнью своей- тише воды, ниже травы", глухо и угрожающе, подавляя волнение, произносил он, и когда, пораженный безысходностью отчаяния этих строк, я выразил изумление, он пояснил, помолчав: "Тут отступление на заранее подготовленные позиции"» (ЗМ. 1922. N2 6. С. 138).
Сохранилось свидетельство Вс. Рождественского о чтении Блоком стихотворения на одном из заседаний Петроградского Союза поэтов в 1920 г.: "...Лицо его, до тех пор спокойное, исказилось мучительной складкой у рта, слова звенели глухо, как бы надтреснуто. ( ... ) Заключительные строки он произнес почти шепотом, с мучительным напряжением, словно пересилиnая себя. И всех нас охватило какое-то подавленное чувство. ( ... ) " (Воспоминания, 2. С. 213–214).
В стихотворении отразились "эсхатологические" настроения Блока. Однако следует подчеркнуть, что смерть в поэтическом сознании Блока 1910-х годов никогда не воспринимается как сущность и неизбежный итог жизни вообще, – но только как сущность и неизбежный итог жизни в "страшном мире". (вернуться)

117. ... Холод и мрак грядущих дней! – ср. слова Харона в поэме Данте "Ад": "Навеки вас за этою рекою // На мрак и зной и холод я отдам!" (Песнь III. Ст. 86–87; цит. по изд., которое было в библиотеке Блока: Данте А. Божественная комедия. Ч. 1. Ад. СПб., 1897).
Ср. также у А.Н. Апухтина: "Холодный мрак грядущих дней!" ("Все, чем я жил, в чем ждал отрады ...", 1892).
Сходный мотив содержится в стих. Вл. Соловьева "Дракон" (1900), к которому Блок не раз обращался: "И мглою бед неотразимых // Грядущий день заволокло". (вернуться)

118. ... А смерть – далека. – один из апокалипсических мотивов; ср.: "В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; nожелают умереть, но смерть убежит от них" (Откр. IX. 6).
Ср. также в поэме Данте "Ад": "На смерть у них уже надежд нет боле" (Песнь III. Ст. 46). Это – наказание для тех, по словам Вергилия, кого не приемлет ни "небо", ни "ад", "для жалких душ тех, в чьей слепой судьбе // Нет места ни хвалам, ни порицанью" (Там же. Ст. 34–36; у Блока: "Тише воды, ниже травы"). (вернуться)

119. ... На всех устах застынет смех, // Тоска небытия ... – в статье "Ирония" (1908) Блок писал об опасности "разлагающего смеха", "который готов затопить всю душу человеческую, все благие ее nорывы, смести человека, уничтожить его" (СС-8. с. 346). (вернуться)

120. Ты будешь солнце на небо звать – // Солнце не встанет. – мотив ненаступления дня, утра характерен для символистской литературы. Он стал центральным в драматическом отрывке Андрея Белого "Пасть ночи".
Этот же мотив содержится в стих. Андрея Белого "Время" (1907):

Ты скажешь – день; и день обманет.
Он – вот: но голову закинь –
Гляди: и в хмурый сумрак канет
Его сапфировая синь. (Белый Андрей. Урна. М.: Гриф, 1909. С. 118).

Ср. также в стих. 3. Гиппиус "Опять" (1906): "Ночь nрошла, но утра нет".
У Блока тема "длящейся ночи" встречается и в раннем творчестве; cр., например, в стих. "Я смотрел на слепое людское строение ..." (1902): "Думали: за утром наступит день. ( ... ) И понял, что будет темно ... " (т. 1 наст. изд.). (вернуться)



 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Литература для школьников
 
 
Яндекс.Метрика