|
Николай Алексеевич Некрасов
(1821 – 1878) |
| |
|
| |
|
|
XIX
НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК
В "СОВРЕМЕННИКЕ" |
| |
Поздней осенью 1853 года к Ивану Ивановичу Панаеву пришел двадцатипятилетний саратовский учитель Чернышевский, недавно приехавший в столицу, и попросил какой-нибудь
работы. Выяснилось, что он уже пишет маленькие рецензии для Краевского, но зарабатывает слишком мало. А приехал он из Саратова с женой, ищет квартиру, нужны деньги.
Панаев дал пришедшему несколько книг для разбора, и уже на другой день Николай Гаврилович принес свои рецензии. Они сидели и разговаривали, вспоминает Чернышевский,
когда в комнату вошел мужчина, еще молодой, но как будто дряхлый, с опущенными плечами, в халате. "Я понял, что это Некрасов... Я тогда уже привык считать Некрасова
великим поэтом и как поэта любить его. О том, что он человек больной, я не знал. Меня поразило его увидеть таким больным и хилым". Еще больше поразил и опечалил
Чернышевского его голос, вернее слабый, еле слышный шепот.
Поговорив с Панаевым, Некрасов позвал гостя в свой кабинет, где тем же шепотом попросил его обращаться впредь прямо к нему. Затем Некрасов одобрил его рецензии и
рассказал о делах журнала, упомянул о своей болезни ("Могу ли я прожить долго?"), а в заключение объяснил, что Краевский - враг "Современнику" и что молодому литератору
следует сделать выбор между "Отечественными записками" и "Современником".
Чернышевский был, по его словам, покорен простотой и прямодушием Некрасова и сразу почувствовал к нему привязанность, С начала 1854 года его рецензии стали появляться
в некрасовском журнале.
В первое время он был малозаметен в редакции, но довольно скоро старые сотрудники обнаружили, что его взгляды, его понимание литературы отличаются от тех, к каким они
привыкли. Участники журнального кружка тогда еще не подозревали, что среди них появился человек с вполне определившимся мировоззрением, что совсем недавно, в
саратовской гимназии, он успел наговорить в классах "таких вещей, которые пахнут каторгой"; они не догадывались, что с его приходом открылась - пока еще незримо -
новая страница в истории русской мысли и общественного движения в целом. Один только Некрасов с его умением находить и определять людей почти сразу после нескольких
бесед с новым сотрудником понял, что именно он будет его главной опорой и что с ним связано будущее журнала.
Та часть кружка, во главе которой стоял Дружинин, не замечала Чернышевского до тех пор, пока он не затронул прямо их интересы - не высказал громко своих взглядов на
искусство. 10 мая 1855 года в актовом зале университета он защитил свою диссертацию "Об эстетических отношениях искусства к действительности". Эта новая эстетическая
декларация вызвала тревогу и раздражение среди поклонников "чистого" искусства. Но чем больше они негодовали, тем яснее становилось Некрасову: Чернышевский был прав,
начав борьбу против либерально-дворянских идеологов именно с вопросов эстетики: он хотел вырвать это оружие из рук людей, претендовавших на монополию в области
искусства. Развивая идеи Белинского, он стремился поддержать гоголевское направление, подвергавшееся нападкам, восстановить в правах критику, разрушить принципы
идеалистической эстетики.
Пусть многое было не только ново, но и спорно в суждениях Чернышевского об отношении искусства к жизни; но суть была в том, что он вел борьбу за демократическое,
передовое искусство и воевал не только против Дружинина, но вообще против реакционных и антинародных течений в литературе. Он смело восстал против "рабского
преклонения" перед авторитетами.
В этой борьбе Чернышевский опирался на поддержку Некрасова, а тот, в свою очередь, многому учился у своего молодого сотрудника, - Некрасов быстро оценил, как обширны
его энциклопедические познания и какой твердостью отличаются его убеждения.
В отношениях с Чернышевским сказались некоторые особенности личности Некрасова. Он никогда не стеснялся учиться у того, кто знал больше, чем он, и всегда заявлял об
этом открыто. В нем вовсе не было "мелкого редакторского самолюбия, или, лучше сказать, амбиции, развитой сильно, до болезненности, у других редакторов и издателей,
которых постоянно мучает опасение, как бы их не сочли только номинальными, фиктивными редакторами", как бы не подумали, что "им помогает, а может быть, даже и
руководит ими. обыкновенный смертный, простой сотрудник..." (из воспоминаний М, А. Антоновича).
Чуждый подобного самолюбия, Некрасов предоставлял своим соредакторам свободу действий и не подавал решающего голоса в тех вопросах, в каких считал себя некомпетентным.
Зато если он верил человеку и сознавал в чем-то его превосходство, то всегда с открытой душой впитывал его мнения. Вот почему так велико было влияние Чернышевского,
а потом и Добролюбова на мысль и поэзию Некрасова.
Члены кружка, еще не понимая подлинной роли Чернышевского в редакции, думали, что им нетрудно будет уговорить Некрасова отказаться от неприятного и чуждого им
сотрудника. Боткин в апреле 1856 года совершенно серьезно советовал Некрасову заменить Чернышевского Аполлоном Григорьевым: "При твоем контроле Григорьев был бы кладом
для журнала... Притом он во всем несравненно нам ближе Чернышевского. Переговори-ка об этом с Тургеневым..." Об этом же под влиянием Боткина хлопотал и сам Тургенев,
он даже начал переговоры. Григорьевым, хотя Некрасов вовсе не собирался брать его в сотрудники; сам же Григорьев первым условием своей работы в журнале ставил
"изгнание Чернышевского".
Еще раньше те же литераторы пытались хлопотать перед Некрасовым, чтобы он заменил Чернышевского Дружининым. Боткин во время совместного с Некрасовым житья в Москве,
на даче в Петровском парке, убедил его перечитать статьи Дружинина о Пушкине; статьи Некрасову понравились: "Они достойны человека, о котором писаны; они были бы
прекрасны и заметны даже и в лучшую эпоху русской критики, чем теперешняя", - писал он Дружинину 6 августа 1855 года, явно обходя молчанием те мысли этого автора о
Пушкине, с которыми, безусловно, не мог согласиться.
Вероятно, тогда же Боткин настоял и на приглашении критика к работе в журнале. И Некрасов написал: "Мне, Дружинин, весьма хочется возобновить Ваше постоянное участие
в "Современнике", о чем поговорим, надеюсь, лично". Однако прошло немногим больше месяца, и Некрасов, уже в Петербурге, вырвавшись из московской атмосферы "искренности,
благодушия и любви", создавшейся вокруг Боткина, прочел иронические суждения Дружинина о последователях Гоголя с грубыми выпадами против Чернышевского; он тут же
(16 сентября 1855 года) написал Боткину сердитую отповедь по этому поводу: "... Нахожу, что Дружинин просто врет и врет безнадежно, так что и говорить с ним о подобных
вещах бесполезно... Дружинин поглядел бы прежде всего на себя. Что он произвел изрядного (в сфере искусства)"? - "Полиньку Сакс", но она именно хороша потому, что в
ней есть то, чего нет в дальнейших его повестях. И кабы Дружинин продолжал идти по этой дороге, так верно был бы ближе даже и к искусству, о котором он так хлопочет".
Эти суждения Некрасова примечательны. Он говорит здесь о социальной природе искусства; о том, что Дружинин, отойдя от завоеваний своей первой повести, то есть от
общественно значимых вопросов, отошел дальше и от искусства. Заканчивая свою отповедь, Некрасов писал: "... Люби истину бескорыстно и страстно, больше всего и, между
прочим, больше самого себя, и служи ей, тогда все выйдет ладно; станешь ли служить искусству - послужишь и обществу, и наоборот, станешь служить обществу - послужишь
и искусству..." Эти слова - один из заветов Некрасова молодым писателям разных времен и поколений. Вряд ли можно сомневаться, что подобные мысли рождались в разговорах
с Чернышевским, в совместном обсуждении вопросов искусства. Чернышевский, прислушиваясь к мнениям Некрасова, развивал в своих статьях, в сущности, те же взгляды,
особенно когда высмеивал "изящных эпикурейцев", прикрывающихся фразами о "чистом" искусстве, людей, лишенных интереса к тому, что совершается вокруг них "силою
исторического движения"; а однажды, прямо намекая на односторонность и ограниченность теорий Дружинина, он саркастически заметил: "Пусть они продолжают быть, чем
хотят: великого ничего не произведут они ни в каком случае". Дружинин не мог не заметить этих слов.
|
* * *
Пришло время, и Некрасов мало-помалу, при помощи тонкой политики вытеснил Дружинина из "Современника". А Дружинин для борьбы с чернышевщиной приобрел свою трибуну -
сделался редактором "Библиотеки для чтения". О его уходе жалели почитатели. Толстой, который в то время, по выражению Тургенева, "объедался Дружининым" и под его
прямым влиянием возненавидел Чернышевского, писал Некрасову (2 июля 1856 года): "Нет, вы сделали великую ошибку, что упустили Дружинина из вашего союза. Тогда бы можно
было надеяться на критику в "Современнике", а теперь срам... Так и слышишь тоненький неприятный голосок, говорящий тупые неприятности..." Устами Толстого здесь явно
говорил Дружинин, примерно в то же время заносивший в свой дневник неприязненные и грубые отзывы о Чернышевском. Некрасов был крайне огорчен суждениями Толстого, о
чем тут же (22 июля) написал в Ясную Поляну: "... Особенно мне досадно, что Вы так браните Чернышевского. Нельзя, чтобы все люди были созданы на нашу колодку. И коли
в человеке есть что-то хорошее, то во имя этого не надо спешить произносить ему приговор за то, что в нем дурно или кажется дурным. Не надо также забывать, что он
очень молод, моложе всех нас, кроме Вас разве". Некрасову и позднее не раз приходилось защищать Чернышевского в спорах с его противниками. Уже будучи за границей, он
как-то писал Тургеневу о литературной позиции Толстого и, конечно, не мог не вспомнить о его несправедливом отношении к молодому сотруднику: "Больно видеть, что
Толстой личное свое нерасположение к Чернышевскому, поддерживаемое Дружининым и Григоровичем, переносит на направление, которому сам доныне служил и которому служит
всякий честный человек в России" (18 декабря 1856 года). Из этого последнего замечания следует вывод: как нельзя, по мнению Некрасова, личное нерасположение к человеку
переносить на "направление", так же точно он считал неправильным переносить на "направление" и личное расположение к тому или иному Деятелю. Этим только и можно
объяснить, что, уже принципиально разделяя в главном взгляды Чернышевского, а позднее и Добролюбова, редактор "Современника" более или менее сохранял свои прежние
отношения с группой либеральных сотрудников журнала.
В частности, давнее знакомство связывало его с Дружининым, что не помешало Некрасову в одном из писем к Тургеневу из-за границы (от 18 декабря 1856 года) резко и прямо
отозваться о попытках Дружинина собрать разных писателей вокруг "Библиотеки" для борьбы против "Современника": "Не знаю, как будет кушать публика г... со сливками,
называемое дружининским направлением, но смрад от этого блюда скоро ударит и отгонит от журнала все живое..."
Некрасов был уверен, что после его отъезда за границу Дружинин постарается переманить в "Библиотеку" лучших сотрудников "Современника". И не ошибся. Дружинин начал
действовать, и на первых порах, как ему казалось, весьма успешно. Он даже не скрывал своего удовлетворения по поводу отсутствия Некрасова, которого явно
побаивался[2]. Во всяком случае, в его дневнике 18 декабря 1856 года появилась новая запись: "Наш литературный cenacle,
вопреки всем ожиданиям, не потерпел нисколько от отъезда некоторых товарищей и отделения "Библиотеки" от "Современника". Боткин, Анненков, я и Толстой составляем зерно
союза, к которому примыкают Панаев, Майковы, Писемский, Гончаров и т. д." (не издано).
Можно подумать, что литературный кружок "Современника" попросту перекочевал в дружининскую "Библиотеку для чтения", а отъезд "некоторых товарищей", то есть Некрасова,
способствовал укреплению нового "союза", к которому Дружинин на радостях причислил даже Панаева! На деле это было далеко не так.
Правда, первые номера "Библиотеки", вышедшие под редакцией Дружинина, показывали, что он добился некоторых успехов. Но Некрасов был предусмотрителен и принял свои
меры. Он понимал, что писатели, недовольные деятельностью Чернышевского и его мнимой враждой к искусству (Тургенев упорно называл его книгу "поганой мертвечиной", и
даже Боткин спорил с ним по этому поводу), могут поддаться на уговоры Дружинина. Он понимал также, что потерять их значило бы нанести тяжелый удар журналу. На это не
могли пойти ни Некрасов, ни Чернышевский. Они готовы были отказаться от участия в журнале критиков-либералов (и фактически уже отказались), но оба были уверены, что
Толстой, Тургенев, Островский и даже Григорович как художники не имели ничего общего с "дружининским направлением", с теорией "чистого" искусства.
С точки зрения Некрасова подлинный писатель-гражданин, свободный в своем творчестве от узких догм, не мог не принадлежать к "живому и честному" направлению в литературе,
а органом этого направления был "Современник". Как Некрасов (в "Заметках о журналах"), так и Чернышевский в статьях и рецензиях, касаясь творчества Толстого и Тургенева,
постоянно отмечали их внимание к народной жизни, чуткость к общественным вопросам. Еще в 1855 году Некрасов писал Толстому: "... не только готов, но и рад дать Вам
полный простор в "Современнике", - вкусу и таланту Вашему верю больше, чем своему..." Чернышевский же в одном из писем заверял Некрасова: "... Но когда надобно защищать
Григоровича, Островского, Толстого и Тургенева - я буду писать с возможною ядовитостью и беспощадностью..."
Словом, не желая рисковать благополучием "Современника", Некрасов придумал такой выход: задолго до отъезда за границу, в феврале 1856 года он предложил четырем
избранникам договор, согласно которому они с 1857 года обязывались сотрудничать исключительно в "Современнике", а за это, кроме обычного полистного гонорара, получили
бы право участвовать в дивидендах, то есть в общих доходах журнала.
14 февраля 1856 года этот вопрос обсуждался (видимо, впервые) на обеде у Некрасова, о чем мы узнаем из того же дневника Дружинина; в этот день он записал: "Генеральный
обед у Некрасова. Пили здоровье Островского[3]. Потом Толстой и Григорович передали мне какой-то странный план о составлении
журнальной компании исключительного сотрудничества в "Современнике"... В субботу обо всем этом будет говорено серьезнее, но я не вполне одобряю весь замысел" (не
издано).
Толстой, Тургенев, Островский и Григорович согласились подписать это условие об "исключительном сотрудничестве". А на другой день после "генерального обеда" все они
отправились к известному тогда фотографу С. Л. Левицкому, чтобы запечатлеть это событие на коллективном снимке. К ним присоединились Гончаров и Дружинин, Некрасова
же на снимке не оказалось - видимо, по нездоровью он не мог выехать из дому.
Так появилась широко известная ныне групповая фотография, изображающая крупнейших писателей середины
прошлого века.
Некрасов возлагал большие надежды на союз "Современника" с этими писателями. В октябрьском номере журнала за 1856 год было напечатано извещение, написанное Некрасовым
и Чернышевским. В подготовке его активно участвовал Тургенев. В извещении говорилось: "... Но, оставаясь неизменным по своему направлению, сохраняя прежнюю редакцию
и прежних сотрудников, "Современник" вошел с некоторыми из известнейших наших писателей в обязательное соглашение..." Объяснив цель соглашения и перечислив имена
четырех его участников, авторы извещения писали: "Все новые беллетристические произведения названных писателей... начиная с 1857 года, будут появляться исключительно в
"Современнике". Нет надобности говорить, что от того выиграют и читатели "Современника", и писатели, участвующие в договоре, и достоинство журнала".
Этот новый для журналистики метод привлечения писателей вызвал много волнений в литературном мире. Дружинин, естественно, не одобрял замысла Некрасова: но делать было
нечего, и он тут же попытался использовать новую обстановку, складывавшуюся в "Современнике", в прежних своих целях. Он надеялся внушить участникам соглашения, что
они теперь приобрели возможность решительно влиять на положение дел в журнале. "Для меня яснее дня то, что вы трое (Григоровича я не считаю, и Вы, вероятно, тоже)
должны иметь контроль над журналом и быть его представителями... Не принимайтесь за дело круто и до времени терпите безобразие Чернышевского..." - так поучал Дружинин
Толстого. Тогда же, но более осторожно он обратился и к Тургеневу. "Неужели же вы не возьмете контроля в журнале?.. Положа руку на сердце, признайтесь, - неужели вы
довольны Чернышевским и видите в нем критика, в не обоняете запаха отжившей мертвечины... С будущего года ответственность за это безобразие падет на вас..."
Старания Дружинина были напрасны. Толстой, глубоко чуждый хитросплетениям журнальной борьбы, еще раньше признался, что он раскаивается в "поспешном условии" с
"Современником". А Тургенев, год тому назад негодовавший по поводу "мертвечины", теперь прочитал в журнале новую (шестую) главу работы Чернышевского "Очерки гоголевского
периода русской литературы", где шла речь о Белинском, и круто изменил свое мнение об их авторе; он счел нужным сообщить об этом тому же Дружинину: "Я досадую на него
за его сухость и черствый вкус... но "мертвечины" я в нем не нахожу - напротив: я чувствую в нем струю живую, хотя и не ту, которую Вы желали бы встретить в критике".
Закончил же он свой отзыв признанием совсем уж неожиданным для Дружинина: "... Я почитаю Чернышевского полезным; время покажет, был ли я прав" (30 октября 1856 года).
Шестая глава "Очерков гоголевского периода" (они начали печататься в журнале с последней книжки 1855 года) вернулась из цензуры в редакцию исполосованная красными
чернилами: цензор Бекетов по традиции вычеркнул из текста все, что касалось Белинского. Не было предела огорчению и негодованию Некрасова. Он тут же написал Бекетову:
"Почтеннейший Владимир Николаевич. Ради бога, восстановите вымаранные Вами страницы о Белинском. Это слишком печальное действие, и я надеялся и надеюсь от врожденного
Вам чувства справедливости, что Вы не будете гонителем беззащитного и долго поруганного покойника... Будьте друг, лучше запретите мою "Княгиню", запретите десять моих
стихотворений кряду, даю честное слово: жаловаться не стану даже про себя" (29 марта 1856 года).
Горячая убежденность этих слов, множество доводов, приведенных в большом письме, возымели свое действие: перестаравшийся Бекетов частично восстановил вымаранные
страницы. Таким образом, историческая роль Белинского для русской литературы была впервые освещена в "Современнике" усилиями его прямых наследников и продолжателей.
Больше года зеленую обложку "Современника" ежемесячно украшали имена четырех писателей, связавших себя с ним "обязательным соглашением". Однако скоро выяснилось, что
участники соглашения вяло выполняли свои обязательства, присылали слишком мало материала, даже меньше, чем до "закабаления".
Некрасов и Панаев хлопотали, рассылали письма, умоляя о присылке материалов. Это почти не помогало. В печати стали появляться насмешки, например, в "Сыне отечества"
журнал "Современник" был уподоблен тому любителю лошадей, который прячет на конюшне коней самых отменных пород, а выезжает на простых клячах.
Летом 1857 года Некрасов, вернувшись из-за границы, застал журнал в печальном состоянии. Тогда он написал одному из участников соглашения, что они "поставили себя
перед публикой в комическое положение, а журнал в трагическое". Другому сообщил о "крайне комическом и вместе прискорбном состоянии" журнала. Третьего просил и
жаловался: "... Бога ради, пришлите повесть Вашу... Это необходимо. Ни от кого из участников ничего нет... Нужно выпускать объявление о подписке на 1858 год. С какими
глазами?.."
30 июля 1857 года Некрасов и Панаев сделали еще одну отчаянную попытку - разослали участникам бумагу, высказав в ней все красноречие, на какое были способны. Они
указали на увеличение числа подписчиков и объяснили это тем, что публика узнала об исключительном участии в журнале четырех ее любимых писателей. "Между тем, -
говорилось в бумаге, - деятельность г. г. участников до настоящего времени весьма мало оправдывала ожидания публики. Нарисовав мрачную картину "жалкого положения"
журнала, особенно ввиду приближающейся подписки, авторы документа выразили надежду, что участники "с своей стороны позаботятся о поддержании журнала, с достоинством
которого, кроме материальных выгод, связана их собственная добрая слава...".
Но все усилия были бесполезны, обе стороны скоро поняли, что сохранить соглашение не удастся. Некрасов принял решение официально его ликвидировать: в начале 1858 года
участники получили от него документ о расторжении договора с предложением новых условий для сотрудничества. Однако эти новые условия уже никого ни к чему не обязывали.
В литературе по истории журналистики были наивные попытки истолковать самую идею "обязательного соглашения" чуть ли не как свидетельство капитуляции Некрасова перед
журналами-конкурентами, или как известную уступку либерализму - привлечение писателей, числившихся в дружининском лагере. Этому нельзя не удивляться, если вспомнить,
о каких именно писателях хлопотал Некрасов, стремясь приблизить их к "Современнику". Толстой являлся в его глазах носителем правды, в которой так нуждалось русское
общество (хотя известно, что Некрасов осуждал реакционность некоторых высказываний молодого Толстого, видя в них "следы барского и офицерского влияния"); Тургенева он
высоко ценил как писателя, внесшего подлинный вклад в отечественную литературу своими "Записками охотника" (они впервые появились в некрасовском журнале); Островского,
автора пьес из народной жизни, Некрасов считал первым русским драматургом; наконец, Григорович, наименее яркий в этом созвездии, все-таки был автором "Антона Горемыки"
и других повестей, сыгравших заметную роль в антикрепостническом движении умов. Некрасов имел все основания надеяться, что будущие труды этих писателей послужат
новому расцвету реализма и гражданственности в русской литературе. Вот почему он стремился объединить их вокруг "Современника". Вот почему "обязательное соглашение"
было не уступкой либерализму, а, по сути дела, формой борьбы Некрасова за Толстого, Тургенева и других писателей-реалистов, методом, который свидетельствовал об
инициативе, предприимчивости и широте взглядов Некрасова. А одной из задач этой борьбы, в которой его поддерживали Чернышевский и Панаев, было желание освободить
писателей от влияния сторонников "чистого" искусства, противников гоголевского направления (прежде всего Дружинина)[4].
Однако обострявшиеся социальные противоречия в стране, резкие разногласия между писателями по вопросу о предстоящей крестьянской реформе уже разводили их в разные
стороны. Хотя Некрасов делал все, чтобы удержать любимых публикой писателей вокруг своего журнала, хотя этот журнал очень в них нуждался, но не в его силах было
преодолеть историческую закономерность, а также противоречия литературного движения. Получилось так, что четыре писателя, издавна связанные с "Современником", теперь
начали чувствовать себя в нем посторонними; он стал казаться им чужим, ибо в нем все более ярко сказывалось влияние политических идей и эстетических взглядов
Чернышевского, самого Некрасова, а чуть позднее и Добролюбова.
Понимая все это, редактор проявил высокую принципиальность: заботясь о направлении журнала, о чистоте знамени "Современника", он не пошел на уступки, а принял своего
рода бойкот со стороны участников соглашения: ему ничего не оставалось, как это соглашение расторгнуть. Он вообще бывал тверд, когда дело касалось позиции журнала и
вопросов принципиальных. Например, узнав, что Островский, один из участников соглашения, очень недоволен резким отзывом Чернышевского о славянофиле Т. И. Филиппове,
Некрасов писал: "Современник" - по крайней мере пока я в нем - не будет холопом своих сотрудников, как бы они даровиты ни были. Начни вникать, кто кому друг, так
зайдешь черт знает куды" (16 июня 1856 года).
В то же время были у Некрасова и некоторые колебания, легко объяснимые неизбежным давлением со стороны либеральных друзей. Однако Некрасов понимал, что будущее
принадлежит разночинцам, а не дворянам, что наступает эпоха демократической литературы и рождается новый читатель. Как и Чернышевский, он был воодушевлен идеей
освобождения народа, и потому оба они не могли не отвергнуть политическую идеологию дворянского либерализма, не могли не разойтись с теми, кто как огня боялся
народного движения, - прежде всего с критиками-эстетами (Боткин, Дружинин и др.).
Расхождение с писателями произошло не сразу. Разрыв "обязательного соглашения", знаменательный сам по себе, не означал, конечно, немедленного прекращения всяких связей
между некрасовским журналом и старыми сотрудниками. Тургенев, например, еще несколько лет сохранял дружеские отношения с Некрасовым (впрочем, заметно похолодевшие) и
продолжал изредка появляться в "Современнике" (в 1858-м - "Ася", в 1859-м - "Дворянское гнездо", в 1860-м - речь "Гамлет и Дон-Кихот"), Григорович напечатал только
две вещи - очерки и повесть - в 1860 году; зато постоянным автором оставался Островский - он помещал здесь свои пьесы почти до конца существования журнала.
К чести Некрасова надо сказать: в трудных условиях, преодолевая сопротивление друзей-врагов (разрыв с Тургеневым был еще впереди), он нашел в себе силы расстаться с
людьми, близостью которых привык дорожить, и отдал все свои симпатии "новому человеку" - Чернышевскому; ему поручил он сначала критический отдел своего журнала, а
затем и одну из руководящих ролей в "Современнике". И Чернышевский всегда помнил, что именно Некрасову, его благородству и твердости характера он был обязан всем тем,
что сумел и успел сделать.
Источник: Жданов В. Некрасов. – М.: Молодая гвардия, 1971.
След. страница: XX. "Не небесам чужой отчизны – я песни родине слагал!" >>>
|
|
1. Жданов Владимир Викторович (1911 – 1981) – советский литературовед,
критик. Автор статей по истории русской литературы.
В серии «Жизнь замечательных людей» вышли книги Жданова о Некрасове: «Некрасов» (1971) и «Жизнь Некрасова» (1981). ( вернуться)
2. В дневнике Дружинина есть перечень придуманных им шутливых прозвищ разным литераторам (или,
может быть, "прозрачных" имен для задуманной пьесы?). Среди них любопытны такие: Тургенев-Слабосерд, Панаев-Фривол, Анненков-Себялюб, Некрасов-Крутой и т. д. Это
прозвище Некрасова встречается и в письмах современников, близких к Дружинину (например, у Е. Колбасина).} ( вернуться)
3. Островский тогда только что приехал в Петербург и впервые оказался в кругу "Современника".
( вернуться)
4. Дружинин, в свою очередь, стремился активно влиять в определенном духе на крупнейших писателей
своего времени, особенно на Толстого и Тургенева.
Если критики-демократы, а также Некрасив поддерживали социальное и критическое начало как наиболее сильную сторону творчества Тургенева, то Дружинин развивал прямо
противоположные взгляды: в большой статье о тургеневских "Повестях и рассказах" (1856), явно намекая на "Записки охотника", он писал: "Может быть, г. Тургенев даже во
многом ослабил свой талант, жертвуя современности и практическим идеям эпохи". ( вернуться)
5. Н. Г. Чернышевский. Увеличенный переснимок А. А. Клауса и С. Н. Пыпина
с фотографии В. Я. Лауфферта. 1859 г. Петербург. Пушкинский Дом Академии
наук СССР. Ленинград. ( вернуться)
|
| |
|
|
| |
|
|
|
| |
|
|
| |
|
|
|
