Зарубежная литература |
| |
Данте Алигьери
(1265—1321) |
БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ [ 1]
(Перевод М. Лозинского) |
Ад
Чистилище
Рай
ЧИСТИЛИЩЕ[2]
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Круг шестой (продолжение)
1 Я устремлял глаза в густые чащи
Зеленых листьев, как иной ловец,
Из-за пичужек жизнь свою губящий,
4 Но тот, кто был мне больше, чем отец,
Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо
Полезней тратить время под конец».
7 Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —
Вслед мудрецам я обратил тотчас,
И мне в пути их речь была отрада.
10 Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —
«Labia mea, Domine»,[3] — рождая
И наслажденье, и печаль зараз.
13 «Отец, что это?» — молвил я, внимая.
И он: «Быть может, тени там идут,
Земного долга узел разрешая».
16 Как странники задумчиво бредут
И, на пути настигнув проходящих,
Оглянут незнакомцев и не ждут,
19 Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
Оглядывала нас со стороны
Толпа теней, смиренных и молчащих.
22 Глаза их были впалы и темны,
Бескровны лица, и так скудно тело,
Что кости были с кожей сращены.
25 Не думаю, чтоб ссохся так всецело
Сам Эрисихтон, даже досягнув,
Голодный, до страшнейшего предела.[4]
28 «Вот те, — подумал я, на них взглянув, —
Которые в Ерусалиме жили
В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».[5]
31 Как перстни без камней, глазницы были;
Кто ищет «omo» на лице людском,
Здесь букву М прочел бы без усилий.[6]
34 Кто, если он с причиной незнаком,
Поверил бы, что тени чахнут тоже,
Прельщаемые влагой и плодом?
37 Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
Их страждущая плоть изморена,
Их худобе и шелудивой коже;
40 И вот из глуби черепа одна
В меня впилась глазами и вскричала:
«Откуда эта милость мне дана?»
43 Ее лица я не узнал сначала,
Но в голосе я сразу угадал
То, что в обличье навсегда пропало.
46 От этой искры ярко засиял
Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
И я черты Форезе[7] увидал.
49 «О, не гнушайся этой кожей бледной, —
Так он просил, — и струпною корой,
И этой плотью, мясом слишком бедной!
52 Скажи мне правду о себе, открой,
Кто эти души, два твоих собрата;
Не откажись поговорить со мной!»
55 «Твой мертвый лик оплакал я когда-то, —
Сказал я, — но сейчас он так изрыт,
Что сердце вновь не меньшей болью сжато.
58 Молю, скажи мне, что вас так мертвит;
Я так дивлюсь, что мне не до ответа;
Кто полн другим, тот плохо говорит».
61 И он: «По воле вечного совета
То древо, позади нас, в брызгах вод,
Томительною силою одето.
64 Поющий здесь и плачущий народ,
За то, что угождал чрезмерно чреву,
В алчбе и в жажде к святости идет.
67 Охоту есть и пить внушают зеву
Пахучие плоды и водопад,
Который растекается по древу.
70 И так не раз, пока они кружат,
Свое терзанье обновляют тени,
Или верней — отраду из отрад:
73 Ведь та же воля[8] шлет их к древней сени,
Что слала и Христа воззвать «Или!»[9],
Когда спасла нас кровь его мучений».
76 И я ему: «С тех пор, как плен земли
Твоя душа на лучший мир сменила,
Еще пять лет, Форезе, не прошли.
79 И если раньше исчерпалась сила
В тебе грешить, чем тяжкий твой порок
Благая боль пред богом облегчила,
82 То как же ты сюда подняться мог?
Я ждал тебя застать на нижней грани,
Там, где выплачивают срок за срок».[10]
85 И он мне: «Сладкую полынь страданий
Испить так рано был я приведен
Моею Неллой.[11] Скорбь ее рыданий,
88 Ее мольбы и сокрушенный стон
Меня оттуда извлекли до срока,
Минуя все круги, на этот склон.
91 Тем драгоценней для господня ока
Моя вдовица, милая жена,
Что в доблести все больше одинока;
94 Сардинская Барбаджа[12] — та скромна
И женской честью может похваляться
Пред той Барбаджей,[13] где живет она.
97 О милый брат, к чему распространяться?
Уже я вижу тот грядущий час,
Которого недолго дожидаться,
100 Когда с амвона огласят указ,
Чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам
Разгуливать с сосцами напоказ.
103 Каким дикаркам или сарацинкам
Духовный или светский нужен бич,
Чтоб с голой грудью не ходить по рынкам?
106 Когда б могли беспутницы постичь,
Что быстрый бег небес припас их краю,
Уже им рты раскрыл бы скорбный клич;
109 Беда, — когда я верно предрекаю, —
Их ждет скорей, чем станет бородат
Иной, кто спит сейчас под «баю-баю».
112 Но не таись передо мною, брат!
Не — только я, но все, кто с нами рядом,
Глядят туда, где свет тобой разъят».
115 Я молвил: «Если ты окинешь взглядом,
Как ты со мной и я с тобой живал,
Воспоминанье будет горьким ядом.
118 От жизни той меня мой вождь воззвал,
На днях, когда над нами округленной
Была (и я на солнце указал)
121 Сестра того.[14] Меня он в тьме бездонной
Провел средь истых мертвых, и за ним
Я движусь, истой плотью облеченный.
124 Так я поднялся, им руководим,
Всю эту гору огибая кружно,
Где правят тех, кто в мире был кривым.
127 Он говорит, что мы дойдем содружно
До высоты, где Беатриче ждет;
А там ему меня покинуть нужно.
130 Так говорит Вергилий, этот вот
(Я указал); другой — та тень святая,
Которой ради дрогнул ваш оплот,
133 Из этих царств ее освобождая».
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Круг шестой (окончание)
1 Ход не мешал речам, и речи — ходу;
И мы вперед спешили, как спешит
Корабль под ветром в добрую погоду.
4 А тени, дважды мертвые на вид,
Провалы глаз уставив на живого,
Являли ясно, как он их дивит.
7 Я, продолжая начатое слово,
Сказал: «Она, быть может, к вышине
Идет медлительней из-за другого.
10 Но где Пиккарда,[15] — скажешь ли ты мне?
А здесь — кого бы вспомнить полагалось
Из тех, кто мне дивится в тишине?»
13 «Моя сестра, чьей красоте равнялась
Ее лишь благость, радостным венцом
На высотах Олимпа[16] увенчалась».
16 Так он сказал сначала; и потом:
«Ничье прозванье здесь не под запретом;
Ведь каждый облик выдоен постом.
19 Вот Бонаджунта Луккский,[17] — и при этом
Он пальцем указал, — а тот, щедрей,
Чем прочие, расшитый темным цветом,[18]
22 Святую церковь звал женой своей;
Он был из Тура; искупает гладом
Больсенских, сваренных в вине, угрей».[19]
25 Еще он назвал многих, шедших рядом;
И не был недоволен ни один:
Я никого не видел с мрачным взглядом.
28 Там грыз впустую пильский Убальдин[20]
И Бонифаций, посохом Равенны
Премногих пасший длинный ряд годин.[21]
31 Там был мессер Маркезе;[22] в век свой бренный
Он мог в Форли, не иссыхая, пить,
Но жаждой мучился ежемгновенной.
34 Как тот, кто смотрит, чтобы оценить,
Я, посмотрев, избрал поэта Лукки,
Который явно жаждал говорить.
37 Сквозь шепот, имя словно бы Джентукки
Я чуял там,[23] где сам он чуял зной
Ниспосланной ему язвящей муки.
40 «Дух, если хочешь говорить со мной, —
Сказал я, — сделай так, чтоб речь звучала
И нам обоим принесла покой».
43 «Есть женщина, еще без покрывала,[24] —
Сказал он. — С ней отрадным ты найдешь
Мой город, хоть его бранят немало.
46 Ты это предсказанье унесешь
И, если понял шепот мой превратно,
Потом увидишь, что оно не ложь.[25]
49 Но ты ли тот, кто миру спел так внятно
Песнь, чье начало я произношу:
«Вы, жены, те, кому любовь понятна?»
52 И я: «Когда любовью я дышу,
То я внимателен; ей только надо
Мне подсказать слова, и я пишу».[26]
55 И он: «Я вижу, в чем для нас преграда,
Чем я, Гвиттон, Нотарий[27] далеки
От нового пленительного лада.
58 Я вижу, как послушно на листки
Наносят ваши перья[28] смысл внушенный,
Что нам, конечно, было не с руки.
61 Вот все, на взгляд хоть самый изощренный,
Чем разнятся и тот и этот лад».
И он умолк, казалось — утоленный.
64 Как в воздухе сгрудившийся отряд
Проворных птиц, зимующих вдоль Нила,[29]
Порой спешит, вытягиваясь в ряд,
67 Так вся толпа вдруг лица отвратила
И быстрым шагом дальше понеслась,
От худобы и воли легкокрыла.
70 И словно тот, кто, бегом утомясь,
Из спутников рад пропустить любого,
Чтоб отдышаться, медленно пройдясь,
73 Так здесь, отстав от сонмища святого,
Форезе шел со мной, нетороплив,
И молвил: «Скоро ль встретимся мы снова?»
76 И я: «Не знаю, сколько буду жив;
Пусть даже близок берег, но желанье
К нему летит, меня опередив;
79 Затем что край, мне данный в обитанье,[30]
Что день — скуднее доблестью одет
И скорбное предвидит увяданье».
82 И он: «Иди. Зачинщика всех бед
Звериный хвост, — мне это въяве зримо, —
Влачит к ущелью, где пощады нет.
85 Зверь мчится все быстрей, неудержимо,
И тот уже растерзан, и на срам
Оставлен труп, простертый недвижимо.
88 Не много раз вращаться тем кругам
(Он вверх взглянул), чтобы ты понял ясно
То, что ясней не вымолвлю я сам.[31]
91 Теперь простимся; время здесь всевластно,
А, идя равной поступью с тобой,
Я принужден терять его напрасно».
94 Как, отделясь от едущих гурьбой,
Наездник мчит коня насколько можно,
Чтоб, ради славы, первым встретить бой,
97 Так, торопясь, он зашагал тревожно;
И вновь со мной остались эти два,
Чье имя в мире было столь вельможно.
100 Уже его я различал едва,
И он не больше был доступен взгляду,
Чем были разуму его слова,
103 Когда живую, всю в плодах, громаду
Другого древа я увидел вдруг,
Крутого склона обогнув преграду.
106 Я видел — люди, вскинув кисти рук,
Взывали к листьям, веющим широко,
Как просит детвора, теснясь вокруг,
109 А окруженный не дает до срока,
Но, чтобы зуд желания возрос,
Приманку держит на виду высоко.
112 Потом ушли, как пробудясь от грез.
Мы подступили, приближаясь слева,
К стволу, не внемлющему просьб и слез.
115 «Идите мимо! Это отпрыск древа,
Которое растет на высотах
И от которого вкусила Ева».[23]
118 Так чей-то голос говорил в листах;
И мы, теснясь, запретные пределы
Вдоль кручи обогнули второпях.
121 «Припомните, — он говорил, — Нефелы
Проклятый род, когда он, сыт и пьян,
На бой с Тезеем ринулся, двутелый;[33]
124 И как вольготно лил еврейский стан,
За что и был отвергнут Гедеоном,
Когда с холмов он шел на Мадиан».[34]
127 Так, стороною, под нависшим склоном,
Мы шли и слушали про грех обжор,
Сопровожденный горестным уроном.
130 Потом, все трое, вышли на простор
И так прошли в раздумье, молчаливы,
За тысячу шагов, потупя взор.
133 «О чем бы так задуматься могли вы?» —
Нежданный голос громко прозвучал,
Так что я вздрогнул, словно зверь пугливый.
136 Я поднял взгляд; вовеки не блистал
Настолько ослепительно и ало
В горниле сплав стекла или металл,
139 Как тот блистал, чье слово нас встречало:
«Чтобы подняться на гору, здесь вход;
Идущим к миру — здесь идти пристало».
142 Мой взор затмился, встретив облик тот;
И я пошел вослед за мудрецами,
Как человек, когда на слух идет.
145 И как перед рассветными лучами
Благоухает майский ветерок,
Травою напоенный и цветами,
148 Так легкий ветер мне чело облек,
И я почуял перьев мановенье,
Распространявших амврозийный ток,
151 И услыхал: «Блажен, чье озаренье
Столь благодатно, что ему чужда
Услада уст и вкуса вожделенье,
154 Чтоб не алкать сверх меры никогда».
Песнь двадцать пятая >>>
Источник: Данте Алигьери. Божественная комедия. Перевод М.Лозинского. — М.: "Правда", 1982.
|
|
1. Да́нте Алигье́ри (1265—1321) — итальянский поэт, мыслитель,
богослов, один из основоположников литературного итальянского языка, политический деятель. Создатель «Комедии» (позднее получившей эпитет «Божественной»).
По собственному признанию Данте, толчком к пробуждению в нем поэта явилась трепетная и благородная любовь к дочери друга его отца Фолько
Портинари - юной и прекрасной Беатриче. Поэтическим документом этой любви осталась автобиографическая исповедь "Новая Жизнь" ("Vita nuova"),
написанная у свежей могилы возлюбленной, скончавшейся в 1290 году.
«Боже́ственная коме́дия» (итал. La Commedia, позже La Divina Commedia) — поэма, написанная Данте Алигьери в период приблизительно с 1308 по 1321 год и дающая
наиболее широкий синтез средневековой культуры и онтологию мира. Это настоящая средневековая энциклопедия научных, политических, философских, моральных,
богословских знаний.
Поэма делится на три части, или кантики, — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — каждая из которых состоит из 33 песен (34 песни в первой части «Ад», как
символ дисгармонии). Вся она написана трёхстрочными строфами с особой схемой рифмовки, так называемыми терцинами. ( вернуться)
2. Чистилище (лат.) — Пройдя по узкому коридору из центра земли во второе её полушарие,
Данте и Вергилий оказываются на поверхности земли. Там, в середине острова, окружённого океаном, возвышается гора в форме усечённого конуса — Чистилище,
состоящее, как и Ад, из ряда кругов, сужающихся к вершине горы.
Ангел, охраняющий вход в чистилище, впускает Данте в первый круг чистилища, перед этим начертав мечом на его лбу семь P (Peccatum — грех), символизирующие
семь смертных грехов. С прохождением каждого круга исчезает по одной букве; когда, достигнув вершины Чистилища, Данте вступает в расположенный там «земной рай»,
он уже свободен от начертанных стражем чистилища знаков. Круги последнего населены душами грешников, искупающих свои прегрешения. Здесь очищаются гордецы,
принуждённые сгибаться под бременем давящих их спину тяжестей, завистники, гневливые, нерадивые, алчные и пр.
Вергилию, не узнавшему крещения, нет доступа в рай, поэтому он исчезает, доведя Данте до райских врат. ( вернуться)
3. «Labia mea, Domine» (лат.) — «Уста мои, господи [отверзи…]». ( вернуться)
4. Эрисихтон срубил дуб Цереры, за что богиня наслала на него такой неутолимый
голод, что, продав ради пищи все, даже родную дочь, он начал есть собственное тело (Метам., VIII, 739-878). ( вернуться)
5. Вот те… — Данте сравнивает исхудалых грешников с голодными иудеями в дни осады
Иерусалима римлянами (70 г.), когда еврейка Мариам съела своего грудного младенца (Иосиф Флавий, «Иудейская война», VI, 3). ( вернуться)
6. Кто ищет «omo»… — Считалось, что в чертах человеческого лица можно прочесть
«Homo Dei» («Человек божий»), причем глаза изображают два «О», а брови и нос — букву М. ( вернуться)
7. Форезе Донати — флорентиец, брат Корсо (см. прим. Ч., XXIV, 82-90) и
Пиккарды Донати (Ч., XXIV, 10; 13-15; Р., III, 34-108; прим. Р., III, 49), приятель Данте и родственник его жены Джеммы Донати. Умер в 1296 г. ( вернуться)
8. Ведь та же воля — то есть воля к страданию. ( вернуться)
9. «Или!» — по-еврейски: «Боже мой!» ( вернуться)
10. Там, где выплачивают срок за срок — то есть в Предчистилище, среди
нерадивых (см. Ч., IV, 128-132). ( вернуться)
11. Моею Неллой — вдовой Форезе. ( вернуться)
12. Сардинская Барбаджа — горная область в Сардинии, заселенная выходцами из Африки.
По словам старых комментаторов, тамошние женщины ходили с обнаженной грудью или даже вовсе нагие — из-за жары и распущенности нравов. ( вернуться)
13. Пред той Барбаджей… — то есть перед Флоренцией. ( вернуться)
14. Сестра того — сестра Солнца, то есть Луна (ср. А., XX, 127). ( вернуться)
15. Пиккарда — сестра Форезе (см. прим. Ч., XXIII, 48). ( вернуться)
16. На высотах Олимпа — то есть в Раю (Р., III, 34-108). ( вернуться)
17. Бонаджунта Орбиччани — луккский поэт, представитель сицилианской школы
(см. прим. 52-54), умерший ок. 1300 г. ( вернуться)
18. Расшитый темным цветом — то есть покрытый шелудями (струпьями, коростой). ( вернуться)
19. Святую церковь звал женой своей «супруг церкви», папа Мартин IV (с 1281 по 1285 г.),
родом француз. ( вернуться)
20. Пильский Убальдин — Убальдино дельи Убальдини, владелец замка Пила (Pila).
( вернуться)
21. Бонифаций Фьески — архиепископ равеннский с 1274 по 1295 г., он не столько
насыщал свою духовную паству нравственной пищей, сколько своих приближенных — лакомыми блюдами. ( вернуться)
22. Мессер Маркезе дельи Аргольози был родом из Форли. ( вернуться)
23. Я чуял там — то есть на устах Бонаджунты. ( вернуться)
24. Еще без покрывала — то есть не замужем. ( вернуться)
25. Изгнанник Данте одно время жил в Лукке (в 1308 или 1315 г.).
Джентукку отождествляют с Джентуккой Морла, вышедшей замуж за Бонаккорсо Фондора. ( вернуться)
26. Когда любовью я дышу… — В этой терцине Данте формулирует психологическую основу
как своей поэтики, так и вообще « нового пленительного лада» , или «сладостного нового стиля», «doice stil nuovo» (ст. 57), пришедшего на смену
господствовавшим до него течениям: сицилианской школе, подражавшей провансальским образцам, и так называемой «ученой» школе. ( вернуться)
27. Гвиттон — Гвиттоне д'Ареццо (Ч.,. XXVI, 124…126), глава «ученой» школы, умер в 1294 г.
Нотарий — Якопо да Лентино, поэт сицилианской школы, нотариус двора Фридриха II (см. А., X, 119 и прим.), умер ок. 1250 г. ( вернуться)
28. Ваши перья — представителей «doice stil nuovo»: Данте, Гвидо Кавальканти,
Лапо Джанни, Дино Фрескобальди и др. ( вернуться)
29. Птиц, зимующих вдоль Нила — то есть журавлей. ( вернуться)
30. Край, мне данный в обитанье — Флоренция. ( вернуться)
31. Зачинщика всех бед — Корсо Донати, брата Форезе.
Он был главою Черных и руководил погромом Белых зимой 1301 г. (см. прим. Р., XVII, 48). В 1308 г., обвиненный в измене, он бежал, но был схвачен.
На пути к Флоренции он нарочно упал с коня, и его убили.
Данте придает всей картине аллегорический смысл: Корсо, как изменник и убийца, привязан к хвосту коня, и тот влачит его к бездне Ада. ( вернуться)
32. Отпрыск древа познания добра и зла (Ч., XXXII, 37…39), которое растет
на высотах (ст. 116), то есть в Земном Раю. ( вернуться)
33. Сыны Нефелы, «двутелые» кентавры, упившись на свадьбе Пирифоя, хотели
похитить женщин, но Тезей и его товарищи одолели их (Метам., XII, 210-535). ( вернуться)
34. Гедеон, выступив против мадианитян, отослал, как негодных, тех воинов,
которые, придя к воде, пили «вольготно», став на колени (Библия). ( вернуться)
|
| |
|
Пия де Толомеи – дама родом из Сиены, предположительно жившая в XIII веке и убитая своим мужем.
...То вспомни также обо мне, о Пии!
Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла...
Иллюстрации Гюстава Доре ко 2-й части «Божественной комедии». Purgatory (Чистилище), 1868 год.
В 1855 году Гюстав Доре (1832-1883) начинает работу над серией иллюстраций к «Божественной комедии» Данте Алигьери, открыв тем самым грандиозный творческий проект
«Шедевры литературы».
|
|
|
| |
|
